Висенте Бласко Ибаньес



   Евино стадо

    Не отрывая голодных глаз от риса, бурлящего в паэлье,  жнецы хутора слушали 
дядюшку  Корречолу,  сухонького  старичка   с   зарослями   седых   волос   под 
полурасстегнутой рубашкой. 
    На красных лицах, отполированных  солнцем,  отражалось  пламя  очага;  тела 
выжимали из себя пот трудного рабочего дня, наполняя раскаленный  воздух  кухни 
грубым запахом жизни. А через открытую дверь под ярким  темно-синим  небом,  на 
котором  уже  загорались  звезды,   виднелись  поля,   тусклые  и  колеблющиеся 
в сумеречной полутьме. Одни уже были скошены, и их растрескавшаяся,  загрубелая 
почва выдыхала сейчас жар прошедшего дня; другие,  покрытые  волнующимся  морем 
колосьев, вздрагивали от первых дуновений ночного ветра. 
    Старик жаловался на ломоту в костях, - какой ценою дается хлеб!.. 
    И эта болезнь неизлечима: всегда будут бедные и богатые,  и тот,  у кого на 
роду написано быть жертвой, должен покориться своей  участи.  Еще  бабушка  его 
говорила: виновата Ева, первая женщина на земле. В чем только не  виноваты  эти 
женщины! 
    И видя, что его товарищам по работе, многие из которых знали  его  недавно, 
хочется услышать о грехе Евы, дядюшка Корречола начал рассказывать на красочном 
валенсианском языке о дурной услуге, которую первая на  свете  женщина  оказала 
беднякам. 
    Это случилось лишь через несколько лет после того, как непокорная чета была 
изгнана из рая и обречена трудом добывать себе хлеб. 
    Адам целыми днями копал землю и дрожал за свой урожай, а Ева, стоя в дверях 
хижины, поправляла на себе юбчонки из листьев. И каждый  год  приносил  им  еще 
одного ребенка, так что вокруг них образовалась  целая  орава,  которая  только 
и умела делать, что просить хлеба и доводить до отчаяния своего бедного отца. 
    Время от  времени  мимо  них  пролетал  какой-нибудь  ангелочек,  прибывший 
специально за тем, чтобы взглянуть на мир и рассказать господу, как  идут  дела 
на земле после первого греха; 
    - Детка! Малюточка! - кричала Ева, улыбаясь ему  самой  ласковой  из  своих 
улыбок. - Ты прилетел сверху? Как поживает бог? Когда ты будешь с ним говорить, 
скажи, что я раскаялась в своем непослушании. Как чудесно мы жили в раю!  Скажи 
ему, что мы много работаем и мечтаем только снова его увидеть и убедиться,  что 
он больше не питает к нам злобы. 
    - Все будет, как вы просите, - отвечал ангел. И, взмахнув крыльями, видимый 
и невидимый, исчезал среди облаков. 
    Такие поручения повторялись часто, однако Ева  не  была  услышана.  Господь 
оставался невидимым и, по слухам, был очень занят наведением  порядка  в  своих 
бесчисленных владениях, которые не давали ему ни минуты покоя. 
    Однажды утром какой-то небесный сплетник остановился у хижины и сказал: 
    - Слушай,  Ева:  если  сегодня  вечером  будет  хорошая  погода,   господь, 
возможно, спустится на землю, чтобы немного прогуляться. Вчера вечером, беседуя 
с архангелом Михаилом, он спросил: "Что станет с этими заблудшими?" 
    Ева была потрясена такой честью; она сразу же позвала Адама,  который,  как 
всегда, гнул спину на огороде. 
    До чего  же  перевернулся  весь  дом!  Все  равно  что  накануне  сельского 
праздника, когда женщины возвращаются из  Валенсии  с  покупками;  Ева  подмела 
и полила крыльцо,  кухню  и  комнату,  накинула  на  кровать  новое  покрывало, 
вычистила стулья мылом и песком, и, перейдя от вещей к людям, она  надела  свою 
самую нарядную юбку и натянула на Адама  куртку  из  фиговых  листьев,  которую 
справила ему для воскресных дней. 
    Она решила, что все уже в порядке, как вдруг ее внимание привлекли крики ее 
многочисленного потомства  -  детей  было  двадцать,  тридцать  или  бог  знает 
сколько. И какими же уродливыми и  страшными  они  были  в  эту  минуту,  перед 
встречей с самим  вседержителем, - спутанные  волосы,  мокрые  носы,  гноящиеся 
глаза, на теле корка грязи. 
    - Как я покажу ему  эту  шайку  разбойников!  -  закричала Ева.  -  Господь 
скажет, что я беззаботная женщина, плохая мать... Ясное дело: мужчины не знают, 
чего стоит управиться со столькими детьми! 
    Пораскинув умом, она отделила любимчиков (а у какой матери их нет!), вымыла 
трех самых хорошеньких мальчиков,  а  все  остальное  стадо,  которое  чесалось 
и хныкало, она с помощью оплеух загнала  в  хлев  и  заперла  там,  не  обращая 
внимания на крики неудовольствия. 
    Но вот настал долгожданный  час.  Спустилось  светящееся  облако  чистейшей 
белизны, воздух затрепетал от шороха крыльев и мелодии хора, который, теряясь в 
бесконечности, повторял с таинственным однообразием: "Осанна! Осанна!" 
    Ноги их уже касались земли, они шли по дороге,  окруженные  таким  сиянием, 
что казалось,  будто все звезды решили сойти с небес и прогуляться на пшеничном 
поле. 
    Первой появилась группа архангелов - почетный эскорт. Они вложили  в  ножны 
свои пламенеющие мечи и отпустили Еве несколько любезностей, уверяя,  что  годы 
не коснулись ее и она все еще хорошо  выглядит.  После  этого  они  с  воинской 
бесцеремонностью рассеялись по полям и забрались на смоковницы,  в то время как 
Адам втихомолку проклинал их, оплакивая свой урожай. 
    Затем появился бог; борода у  него  была  из  сверкающего  серебра,  а  над 
головой помещался треугольник, блеск которого, как солнце, ослеплял  глаза.  За 
ним шли  Святой Михаил,  все  министры  и  все  высшие  чиновники  из  небесной 
канцелярии. 
    Господь встретил Адама ласковой  улыбкой  и  сказал  Еве,  потрепав  ее  по 
подбородку: 
    - Здравствуй, здравствуй, проказница! Ну как, стала поумнее теперь? 
    Взволнованные такой приветливостью, супруги предложили богу  кресло.  Какое 
это было кресло, дети мои! Широкое, удобное, с основой  из  прочного  рожкового 
дерева и сиденьем, сплетенным из тончайшего дрока; такое кресло под стать разве 
что деревенскому священнику. 
    Господь, усевшись поудобнее, начал расспрашивать  Адама  о  делах,  о  том, 
много ли ему нужно трудиться, чтобы прокормить семью. 
    - Очень хорошо, прекрасно, - сказал  он. - Это  тебя  научит  не  слушаться 
советов жены. Ты думал всю жизнь прожить за чужой спиной, как в  раю.  Страдай, 
сын мой, трудись и потей, и ты отучишься быть дерзким со старшими. 
    Но, пожалев о своей суровости, господь добавил: 
    - Что сделано, то сделано, и мое проклятие должно исполниться, я никогда не 
меняю своих решений. Но раз уж я пришел к вам в дом, то  не  хочу  уходить,  не 
оставив чего-нибудь на память о своей доброте. Ну-ка, Ева,  подведи-ка  поближе 
ко мне этих мальчиков. 
    Трое мальчишек стали в ряд перед вседержителем, который долго и внимательно 
всматривался в каждого из них. 
    - Ты, - сказал он первому, маленькому пузану,  который серьезно слушал его, 
засунув палец в нос и сморщив брови, - ты будешь судить себе  подобных.  Будешь 
сочинять законы, укажешь, что должно  считать  преступлением;  каждые  сто  лет 
меняя свои взгляды, ты подчинишь все нарушения  закона  одному  правилу,  вроде 
того, как если бы всех больных стали лечить одним средством. 
    Затем господь указал на другого  парнишку,  черномазого  и  подвижного,  не 
выпускающего из рук палки, чтоб было чем колотить своих братьев: 
    - Ты станешь воином, вожаком.  Ты будешь вести за собой людей,  как скот на 
бойню, и, однако, все будут тебя приветствовать. Увидев тебя  покрытым  кровью, 
люди будут славить тебя, как полубога. Другие, убивая, станут преступниками; ты 
же, убивая, будешь героем. Ты затопишь кровью  поля,  пройдешь  огнем  и  мечом 
деревни, будешь разрушать и убивать, - и тебя воспоют  поэты,  и  подвиги  твои 
опишут историки. Те,  кто,  не  будучи  тобою,  станут  делать  подобное  тебе, 
повлекут за собою цепи. 
    Господь подумал с минуту и обратился к третьему брату: 
    - Ты завладеешь всеми богатствами мира, станешь торговать,  будешь  ссужать 
деньгами королей, обращаясь с ними как с равными, и даже если ты разоришь целый 
народ, мир будет восхищаться твоей ловкостью. 
    В то время как бедный Адам плакал от благодарности, Ева, дрожа от волнения, 
пыталась что-то сказать и не могла  на  это  решиться.  Ее  материнское  сердце 
сжималось, - она думала о своих бедных детях,  запертых  в  хлеве,  которых  не 
должна была коснуться раздача милостей. 
    - Я покажу их ему, - сказала она тихонько мужу. 
    Но он, как всегда робкий, воспротивился, прошептав: 
    - Это было бы слишком большой смелостью; господь может рассердиться. 
    В самом деле, архангел Михаил, который без всякого  желания  явился  в  дом 
этих грешников, уже торопил своего хозяина: 
    - Господь, уже поздно. 
    Господь встал, и свита архангелов, спорхнув с деревьев, тотчас же поспешила 
к нему, чтобы эскортировать своего повелителя. 
    Ева, которую мучила совесть, подбежала к хлеву и распахнула его двери: 
    - Господь, у меня есть еще и другие дети. Дай что-нибудь и этим бедняжкам. 
    Вседержитель взглянул на грязную, отвратительную толпу,  которая копошилась 
в навозе, подобно куче червей, и ответил: 
    - У меня ничего не осталось для них, все взяли уже их  братья.  Я  подумаю, 
женщина, и что-нибудь придумаю попозже. 
    Архангел Михаил подталкивал Еву,  чтобы она не приставала больше к господу, 
но она продолжала его умолять: 
    - Ну что-нибудь, господи, дай им что-нибудь.  Что будут делать на свете эти 
несчастные?	
    Бог хотел уходить. Он вышел из хижины. 
    - У них уже есть свой удел, - сказал он матери. - Они должны будут  служить 
братьям и кормить их. 
    - От этих несчастных, - закончил старый жнец, - которых  наша  первая  мать 
спрятала в хлеву, мы и  ведем  свой  род.  Вот  и  живем  мы,  всю  свою  жизнь 
склонившись над землей. 

    Перевод М. Яхонтовой


_______________________________________________________________________________

    Подготовка текста - Лукьян Поворотов