Висенте Бласко Ибаньес



   Печальная весна

    Старик Тофоль и его девчурка влачили жизнь рабов; они  были  рабами  своего 
сада, истощенного беспрерывным плодоношением. И сами они были точно два дерева, 
что вросли корнями в этот клочок земли - чуть  побольше  носового  платка,  как 
говорили соседи. 
    Словно земляные черви, весь день копошились они между грядок, и малорослая, 
слабенькая девочка работала, как батрак. 
    Ее прозвали "Бордой", потому  что  покойная  жена  дядюшки  Тофоля,  тщетно 
мечтавшая о детях, которые внесли бы радость  в  ее  жизнь,  взяла  девочку  на 
воспитание из сиротского приюта.  Борда  выросла  в  этом  саду.  Ей  было  уже 
семнадцать лет, но на вид казалось не больше одиннадцати: так мало женственного 
было в этом хилом ребенке с торчащими вперед худенькими плечами,  впалой грудью 
и сутулой спиной. 
    Борда была  дурнушкой;  своим  беспрерывным  надсадным  кашлем  она  пугала 
соседок, когда ей случалось торговать вместе с ними на рынке в Валенсии. Но все 
ее любили. Такая старательная девчушка! Задолго до рассвета, дрожа от утреннего 
холода,  она уже собирала на грядках клубнику или срезала цветы в саду и первая 
входила в ворота Валенсии, торопясь занять место на городском рынке. В те ночи, 
когда приходила очередь дядюшки Тофоля поливать огород, она бестрепетно бралась 
за тяжелую мотыгу  и,  подоткнув  юбку,  помогала  старику  прорывать  канальцы 
в насыпи оросительной  канавы;  ржавая  вода  разливалась  по  иссохшей  земле, 
которая всасывала влагу с жадным  бульканьем.  А  когда  собирались  обозы  для 
отправки в Мадрид, Борда вихрем носилась  по  всему  участку,  опустошая  гряды 
и принося целые охапки гвоздики и роз,  в то время как упаковщики укладывали их 
в большие корзины. 
    Кто хочет прокормиться с такого  маленького  участка,  должен  работать  не 
разгибая спины; ни на минуту нельзя забывать о земле. Они  бились  с  ней,  как 
с упрямой скотиной, которая без кнута ни за что не  тронется  с  места.  Огород 
дядюшки Тофоля был частицей обширного монастырского  сада,  конфискованного  во 
время революции и разбитого на арендные участки. Город, разраставшийся с каждым 
днем, грозил поглотить  всю  округу,  и,  как  ни  бранил  старый  Тофоль  свой 
огородишко, он дрожал при мысли, что хозяин может не  устоять  перед  соблазном 
и распродать землю под застройку. 
    Старик вложил сюда всю свою жизнь: шестьдесят лет труда. Ни одна пядь земли 
не пустовала у дядюшки Тофоля. 
    И как ни был мал его сад - стоя посредине, нельзя было увидеть ограды,  так 
густо разрослись деревья и  кустарники.  Заросли  кизила  и  магнолий,  розовых 
кустов, жасмина, грядки гвоздики и  страстоцвета - все  имело  цену,  все  было 
товаром, за который платили деньги чудаки горожане. 
    Равнодушный к красоте своего сада, старик думал только о выручке.  Он хотел 
бы косить цветы, как траву, - снопами; хотел бы нагружать нежными плодами целые 
возы; и, одержимый жадностью, он безжалостно мучил  бедную  Борду:  стоило  ей, 
закашлявшись, на минуту прервать работу, как раздавалось гневное ворчанье или в 
спину ей летел ком земли, призывавший к порядку, словно грубый окрик. 
    Соседки негодовали. Да он загубит девчонку!  Ведь она кашляет с каждым днем 
все сильнее и сильнее! Но у старика был один ответ: работа  не  ждет.  Пусть-ка 
поговорят с хозяином в  Иванов  день  или  на  рождество,  когда  надо  вносить 
арендную плату. А если девчонка кашляет, значит уж такая  уродилась;  ведь  она 
сыта, без хлеба и риса не остается, а иной  раз  ей  перепадает  и  лакомство - 
кровяная колбаса с луком. По воскресеньям он не мешает ей веселиться: отпускает 
в церковь, словно какую-нибудь сеньору; еще и года не прошло, как он дал ей три 
песеты на юбку. Да и в конце концов - отец он ей  или  не  отец?  Подобно  всем 
крестьянам латинской  расы,  дядюшка  Тофоль  понимал  отцовство,  как  древний 
римлянин: в руках отца и жизнь и смерть детей, а  любовь,  скрытую  в  тайниках 
своей души, он проявляет грозными взглядами из-под  насупленных  бровей,  а  то 
и подзатыльниками. 
    Бедная Борда не жаловалась. Она сама старалась работать как  можно  больше, 
лишь бы у них не отняли сада:  ей  казалось,  что  на  тропинках  еще  мелькает 
заплатанная юбка старой огородницы, которую она звала матерью, когда та ласкала 
ее своими заскорузлыми руками. Здесь было все, что она любила в жизни: деревья, 
знавшие ее ребенком, и цветы,  пробуждавшие  в  ее  девственной  душе  чувство, 
похожее на материнскую любовь; это были ее  дети,  единственные  куклы  убогого 
детства. Каждое утро все с  тем  же  изумлением  она  видела,  как  из  бутонов 
рождаются новые цветы. Она следила шаг  за  шагом,  как  сначала  они  стыдливо 
сжимают свои лепестки, будто хотят укрыться от чужих глаз, и наконец,  внезапно 
решившись, взрываются, словно маленькие пестрые бомбочки. 
    Сад пел для нее нескончаемую  песню,  в  которой  музыка  красок  сливалась 
с шелестом листьев и ровным журчаньем воды в илистой, населенной  головастиками 
канаве, бегущей под зеленым сводом, словно сказочный ручей. 
    В знойный полдень, пока старик  отдыхал,  Борда  обходила  сад,  восхищаясь 
красотой своих питомцев, надевших  самые  лучшие  наряды,  чтобы  отпраздновать 
весну. Что за дивная весна! Верно, сам господь  бог,  прогуливаясь  в  небесной 
вышине, спустился поближе к земле! 
    Белые лилии изящно и томно покачивались на высоких стеблях,  словно девушки 
в бальных платьях, какими Борда много  раз  любовалась  на  картинках;  бледно-
розовые  камелии  вызывали  в  воображении  теплую  наготу  красавицы,  которая 
безмятежно раскинулась на  ложе,  не  скрывая  тайн  своего  прелестного  тела; 
кокетливые фиалки прятались среди листьев и выдавали себя лишь тонким ароматом; 
ноготки желтели в траве, как пуговицы червонного золота; лавины гвоздик, словно 
армии революционных солдат в красных кепи, заполняли гряды и осаждали тропинки. 
Над ними магнолии покачивали свои белые чаши, похожие на кадильницы из слоновой 
кости, источавшие благоухание сладостнее церковного ладана; а  анютины  глазки, 
лукавые маленькие гномы  в  лиловых  бархатных  шапочках,  поднимали  из  травы 
бородатые личики и, казалось, шептали: 
    - Борда, Бордета!.. Жарко... Ради бога! Воды!.. 
    Да, да, они это шептали: она ясно слышала! И пусть у нее все  кости  ломило 
от усталости, она торопливо бежала к  канаве,  чтобы  наполнить  лейку  и  дать 
напиться своим малышам; освеженные дождем из лейки, они  благодарно  кивали  ей 
головками. 
    Не раз у Борды дрожали руки, когда  она  срезала  нежные  стебли.  С  какой 
радостью она оставила бы  цветы  красоваться  на  грядках,  пока  они  сами  не 
засохнут! Но ради заработка приходилось наполнять цветами корзины и отсылать их 
в Мадрид. 
    Борда завидовала цветам, отправлявшимся в далекий путь.  Мадрид!  Какой  же 
он? Ей рисовался фантастический город с  пышными,  как  в  сказке,  дворцами, - 
просторные залы, сияющие фарфоровыми  стенами,  а  кругом  зеркала,  в  которых 
отражаются тысячи огней и нарядные дамы с цветами в волосах. 
    Эти картины вставали  перед  ней  так  живо,  словно  она  это  уже  видела 
когда-то, давным-давно, может быть еще раньше, чем родилась на свет. 
    Там, в Мадриде, жил сеньорито, сын хозяина.  В  детстве  они  часто  играли 
вместе; а прошлым летом, когда он - взрослый и красивый юноша  -  зашел  к  ним 
в сад,  Борда  в  смущении  убежала.  Волнующие  воспоминания!  Она  заливалась 
румянцем, думая о том, как они, бывало, сидели на краю оросительной канавы и он 
рассказывал ей про  бедную,  угнетенную  3олушку,  которая  вдруг  превратилась 
в красавицу принцессу. 
    И  неизменная  греза  всех  покинутых  детей  осеняла  ее  своими  золотыми 
крыльями: перед калиткой останавливается великолепная карета,  из  нее  выходит 
красивая сеньора и восклицает: "Дочь моя! Наконец-то я нашла тебя!" 
    Совсем как в сказке; а потом богатые наряды,  счастливая  жизнь  во  дворце 
и в заключение (не всегда же можно найти принца, готового  жениться  на  тебе!) 
она соглашается выйти замуж за сеньорито. 
    Как знать! И когда она всей душой отдавалась мечтам, в спину ей  летел  ком 
земли, возвращая ее к действительности. 
    - Эй, хватит зевать! - раздавался сердитый окрик. 
    И снова за работу, снова терзать и мучить землю, которая, казалось, стонет, 
покрываясь цветами. 
    Солнце раскаляло сад; трескалась кора на деревьях; в ранний  утренний  час, 
обычно такой прохладный, Борда обливалась потом, как в полдень,  и  все  больше 
худела, все сильнее кашляла. 
    Казалось, цветы, которые она  целовала  с  неизъяснимой  печалью,  отнимали 
у нее жизнь, стирали краски с ее лица. 
    Никому и в голову  не  приходило  позвать  врача.  К  чему?  Докторам  надо 
платить, а дядюшка Тофоль не верил  в  медицину.  Вон,  к  примеру,  животные - 
отлично обходятся без докторов и аптек. 
    Однажды  утром  Борда  заметила,  что  соседки  шушукаются,  глядя  на  нее 
с состраданием. Обостренный болезнью  слух  девушки  уловил  сказанные  шепотом 
слова:  "Ей  не  пережить  осеннего  листопада".  Мысль  эта  стала  неотступно 
преследовать ее. 
    Умереть!.. Что ж,  пусть  так...  Жаль  только  бедного  старика,  ведь  он 
останется один, без всякой помощи. Но если суждено расстаться с жизнью, то хотя 
бы так, как рассталась ее мать, - в разгар весны,  когда  весь  хоровод  красок 
устремляется ввысь, словно взрыв счастливого смеха; только не осенью, только не 
в эту печальную пору, когда обнажается земля и оголенные  деревья  стоят  точно 
метлы, а на грядках уныло покачиваются зимние цветы. 
    Когда опадут листья!.. Борда возненавидела  деревья,  которые  превращались 
осенью в мрачные скелеты; она сторожила их, точно они несли смерть,  и страстно 
полюбила пальму, посаженную лет сто тому назад монахами,  -  стройное,  высокое 
дерево, увенчанное султаном трепетных перьев. Они никогда не опадут! 
    В глубине души она знала, что это  неразумно,  но  склонность  к  чудесному 
вселяла в нее надежду,  и бедная Борда в минуты отдыха искала убежища под сенью 
остролистых ветвей, подобно  тому  как  иные  верующие  ищут  исцеления  у  ног 
чудотворной мадонны. 
    Под этой пальмой прошло ее последнее лето; она глядела, как солнце, которое 
не могло уже согреть ее зябнущее  тело,  исторгает  пар  из  земли,  точно  там 
в недрах клокочет вулкан; здесь Борду застали первые холодные ветры,  срывавшие 
с деревьев осенние листья.  Она таяла на глазах и с каждым днем становилась все 
печальнее; слух ее обострился, и она явственно слышала самые неприметные шорохи 
сада. 
    Белые мотыльки, порхая над  головой  Борды,  прикасались  крылышками  к  ее 
влажному лбу, точно желая унести ее отсюда в  иной  мир,  где  чудесные  цветы, 
наполняясь ароматом и соками, не отнимают жизни у тех, кто ухаживает за ними. 


    Зимние дожди уже не застали Борду в саду.  Тяжелые капли падали на согнутую 
спину старика, как всегда сжимавшего в руках мотыгу;  глаза его были устремлены 
в землю. 
    Он шел предназначенным ему путем с  тупым  безразличием  покорного  солдата 
нищеты. Работать, работать, чтобы купить горсть риса и вовремя внести  арендную 
плату. 
    Теперь он один; девочка ушла вслед за женой. У него нет ничего,  кроме этой 
жестокой земли, которая высасывает  из  людей  жизнь  и  когда-нибудь  доконает 
и его, - цветущая, душистая, плодородная, точно над ней никогда не  проносилось 
дыхание смерти. Ни один куст не  погиб,  чтобы  проводить  бедную  Борду  в  ее 
далекий путь! 
    В семьдесят лет ему приходится работать  за  двоих.  Он  долбит  землю  еще 
упорнее, чем раньше, не поднимая головы,  не  видя  окружающей  его  обманчивой 
красоты. Дядюшка Тофоль знает, что она плод его рабского труда, он одержим лишь 
одним желанием - продать подороже красоту Природы. И старик косит цветы с таким 
же равнодушием, с каким косил бы полевую траву. 

    Перевод Н. Поляк


_______________________________________________________________________________

   Комментарии
    Борда - незаконное дитя, подкидыш (просторечье}.
    

_______________________________________________________________________________

    Подготовка текста - Лукьян Поворотов