Висенте Бласко Ибаньес



   Покинутый парусник

    Морской берег в Торресалинас, усеянный множеством  лодок,  был  излюбленным 
местом сборищ окрестного населения. Выбрав тенистое место,  ребятишки,  лежа на 
животе, играли в карты, а старики, покуривая  привезенные  из  Алжира  глиняные 
трубки, вели беседу о  рыбной  ловле  или  вспоминали  былые  рейсы  к  берегам 
Гибралтара и Африки в  те  счастливые  времена,  когда  сатане  еще  не  пришло 
в голову изобрести то, что люди называют нынче: Табачное управление. 
    Вереница легких парусных лодок, окрашенных в белый или голубой  цвет,  чуть 
подавшись вперед мачтой, вытянулась у берега там, где плескались волны, набегая 
на гладкий, отполированный  до  блеска  песок.  За  ними,  чернея  просмоленным 
брюхом, стояли попарно рыбачьи лодки,  готовые выйти в море и распластать в его 
волнах широкий веер сетей; и наконец последними  шли  старые  ветхие  посудины; 
вокруг них суетились конопатчики и горячим паром смолили  им  бока,  чтобы  они 
вновь могли пуститься в скучное и утомительное плаванье по  Средиземному  морю: 
перебросить груз соли на Балеарские острова или корзины с душистыми фруктами из 
валенсийских садов к алжирским берегам, а чаще всего  арбузы  и  картофель  для 
военного гарнизона в Гибралтаре. 
    В течение года постояльцы на побережье менялись: старые  посудины  выходили 
после починки в море, вслед за ними покидали  свое  место  суда  с  рыболовными 
снастями, - и только одна лодка, без паруса, без  мачты,  словно  брошенная  на 
произвол судьбы, по-прежнему  грустно  темнела  на  берегу,  все  глубже  уходя 
в песок; лишь сидящий в тени карабинер разделял ее печальное одиночество. 
    Трещали рассохшиеся доски, линяла под солнцем краска, горячий ветер заносил 
песком оголенную палубу. Но горделивые и стройные очертания покинутой лодки, ее 
тонкий профиль и строгие подобранные бока - все говорило о том,  что еще совсем 
недавно она была легким, смелым и быстроходным судном,  презирающим все морские 
опасности. Грустный отпечаток уходящей красоты  лежал  на  ней.  Разве  не  так 
гибнет на арене цирка некогда гордый боевой конь? 
    У покинутой лодки не осталось даже имени. На корме и на бортах не  было  ни 
одной надписи, ни одного знака или номера, как полагается по  морским  законам. 
Неведомое судно умирало среди других  парусников,  с  гордостью  носивших  свои 
прославленные  имена, - так  погибают  иные  люди,  упорно,  до  самой  смерти, 
оберегающие тайну своей жизни. 
    Но в действительности все было иначе. Люди  в  Торресалинас  отлично  знали 
лодку, и если кому приходило в голову  завести  о  ней  разговор,  все  кругом, 
лукаво подмигивая, усмехались, точно вспоминали при этом необыкновенно забавный 
случай. 
    Однажды утром, когда морские волны сверкали  и  переливались  под  солнцем, 
точно темная лазурь ночного неба,  затканная  мириадами  звезд,  старый  рыбак, 
усевшись в тени покинутой лодки, поведал мне ее историю. 
    - Этот  парусник,  -  начал  он,  любовно   похлопывая   по   рассохшемуся, 
полузасыпанному песком остову,  -  был  самым  дерзким  и  отважным  судном  на 
побережье между Аликанте и Картахеной. Пресвятая дева! Кучи денег загребал этот 
удалой смельчак! Из трюма его рекой текли монеты. Десятка два рейсов - никак не 
меньше - сделал "Забияка" от Орана и обратно, и всякий раз брюхо  его  было  до 
отказа набито тюками. 
    "Забияка"! Меня поразило это странное, редко встречающееся название. 
    - Так ведь это его прозвище, кабальеро, - заметил  рыбак.  -  Здесь  у  нас 
любят давать клички и людям и лодкам.  Священник - на то он и ученый - может по 
всем правилам окрестить человека, но настоящее имя даст ему только народ. Меня, 
к  примеру,  назвали  при  крещении  Фелипе,   но  если  вам  вздумается  вдруг 
разыскивать меня, спросите лучше, где  живет  Кастелар,  -  такое  уж  прозвище 
я получил от людей за то, что люблю поболтать о приезжими,  да и в таверне  вы, 
кроме меня, не найдете ни одного грамотного, чтобы газету  вслух  почитал.  Вон 
того паренька, что несет корзину с рыбой,  прозвали  Чиспас,  а  хозяина  его - 
Кано; и так мы окрестили каждого. Рыбак ломает себе голову, как  бы  покрасивее 
назвать свою  новую  лодку  и  вывести  ее  имя  на  корме;  наконец  придумал: 
"Беспорочное зачатие", а то, скажем, "Роза морей" или "Два друга"; но  за  дело 
взялся народ е его страстью давать прозвища - и  смотришь,  лодки  уже  зовутся 
"Индюшкой", "Попугаем" и "Голышом". И пусть  рыбаки  еще  скажут  спасибо,  что 
никто не придумал  словечка  покрепче.  У  моего  брата  самая  красивая  лодка 
в округе; мы ее покрасили в желтый и белый цвет и  назвали  Камилой,  по  имени 
моей дочки. Но в день спуска на воду  какому-то  мальчонке  на  берегу  взбрело 
в голову, будто новая лодка смахивает на яичницу. И  -  хотите  верьте,  хотите 
нет, - но все ее знают только под этим прозвищем. 
    - Ну, а как было с "Забиякой"? 
    - Видите ли, по-настоящему парусник звался "Решительный", но за то,  что он 
быстро  носился  по  волнам  и  яростно  воевал  с  бурей,  мы   его   прозвали 
"Забиякой", - как неугомонного, драчливого  человека...  А  теперь  послушайте, 
в какую беду попал наш "Забияка",  возвращаясь из Орана в последний раз, - тому 
минуло уже год с лишним. 
    Старик огляделся по сторонам и,  убедившись,  что  никого  поблизости  нет, 
продолжал с добродушной улыбкой: 
    - Знаете, я ведь тоже был в тот рейс на паруснике, но, не  будь  мы  сейчас 
одни, я бы в этом ни за что не признался. Конечно, вы меня  не  выдадите.  Черт 
возьми! Никто не считал  для  себя  зазорным  плавать  на  "Забияке".  Все  эти 
таможни, карабинеры и шлюпки Табачного управления придуманы не богом,  а  нашим 
правительством с одной целью - народ обирать. Никогда не поверю,  будто  грешно 
заниматься контрабандой. Что ж поделать, коли нет другой  возможности  на  хлеб 
заработать? Разве мы не рискуем  своей  шкурой  в  море  и  свободой  на  суше? 
Контрабанда - занятие смелых и честных бедняков, и господь  с  нас  за  это  не 
взыщет. 
    Неплохо мне жилось в те времена! Мы делали по два рейса  в  месяц,  и  люди 
в поселке жили так, что прямо сердце радовалось. Хватало на  всех:  и  на  нас, 
береговых жителей, и на бедняг, что носят военную форму, да все равно не знают, 
как на две песеты в день семью прокормить. 
    Однако дела пошли на убыль; "Забияка" все реже и реже выходил в море, надо, 
было соблюдать осторожность: капитану шепнули, что  "Забияку"  взяли  на  мушку 
и готовятся вот-вот наложить на нее лапу. 
    В последнем рейсе нас было восемь человек  на  борту.  Из  Орана  мы  вышли 
с рассветом, а в полдень когда мы были близ Картахены, на  горизонте  появилось 
черное облачко; вскоре оно  превратилось  в  судно,  отлично  знакомое  каждому 
моряку: за нами гналась канонерка из Аликанте. Уж лучше бы в открытом море буря 
разыгралась! Мы шли при свежем попутном ветре на всех парусах.  Но что толку от 
парусов, если при всех новшествах и выдумках даже настоящий моряк больше никому 
не нужен. 
    Не то чтобы они нас догоняли, - нет, сеньор. Уж поверьте, "Забияка" никогда 
не даст себя догнать при свежем ветре. Парусник мчался, как дельфин,  зарывшись 
носом в воду, только волны перекатывались через палубу. Но  ведь  на  канонерке 
машины и кочегар работал на славу;  с  каждым  часом  все  яснее  различали  мы 
гнавшегося за нами врага. Расстояние, впрочем, сокращалось  не  так-то  быстро. 
Конечно, случись это под вечер - темнота наступила бы раньше,  чем  таможенники 
успели бы нас настичь; а сцапать нас в темноте не так просто!  Но  впереди  еще 
был целый день, мы шли вдоль берега, - словом, все  говорило  за  то,  что  нас 
поймают, прежде чем стемнеет.	
    Капитан не выпускал из рук руля; он понимал, что  от  одного  неосторожного 
поворота может погибнуть  все  дело.  Вдруг  белый  дымок  отделился  от  борта 
канонерки, и мы  услышали  грохот  пушечного  выстрела.  Ядра  нам  увидеть  не 
пришлось, и мы весело расхохотались, гордясь, что враг так необычно и шумно нас 
приветствует. 
    Грянул новый пушечный выстрел, только на  этот  раз  с  канонерки  целились 
похитрее. Свистящее ядро огромной птицей пролетело над  парусником  -  и  мачта 
рухнула, угодив по ноге одному из команды; взметнулись обрывки канатов, поникли 
клочья паруса. Тут, признаюсь, мы малость струсили. Впереди  маячила  тюрьма... 
Черт возьми! Попасть за решетку наравне  с  грабителями  лишь  за  то,  что  ты 
честным трудом зарабатываешь кусок хлеба для семьи, - это, пожалуй, пострашней, 
чем выдержать ночную бурю! Однако капитан  "Забияки"  стоил  не  меньше  своего 
парусника. 
    - Не робей, ребята!  Доставай запасной парус.  Шевелись проворней - и будет 
порядок. 
    Повторять дважды нам не пришлось, а проворства у нас  было  хоть  отбавляй. 
Бедняга со сломанной ногой корчился на корме, как ящерица, громко охая и умоляя 
ради всех  святых  подать  хоть  глоток  воды.  Но  нам  было  не  до  него  и, 
прикинувшись глухими, мы молча распутывали снасти; не прошло  и  десяти  минут, 
как новый парус уже взвился вверх. 
    Капитан изменил курс. Бесполезно было в море бороться против врага, который 
идет под парами и плюется ядрами. К берегу, а там что бог даст! 
    Мы шли на Торресалинас, в наш родной поселок, где у  каждого  из  нас  было 
полно друзей. Увидев, что мы повернули к берегу, канонерка прекратила стрельбу. 
Враг  считал  нас  погибшими  и,  уверенный  в  победе,  больше  не  торопился. 
Толкавшийся на берегу народ заметил нас, и весть  о  том,  что  "Забияка"  идет 
к берегу, а за ним гонится канонерка, вмиг облетела поселок. 
    Надо было видеть, что тут поднялось! Настоящая буря,  поверьте,  кабальеро. 
Ведь половина поселка с нами в родстве,  а остальные так или иначе кормились от 
нашего "дела". Берег кишел людьми, как  муравейник.  Мужчины,  женщины  и  дети 
с тревогой следили за  нами.  Когда  же  "Забияка",  напрягая  последние  силы, 
устремился вперед, оставив далеко позади себя канонерку,  раздался громкий крик 
торжества: было ясно, что мы выиграли  у  противника  не  меньше,  чем  полчаса 
времени. 
    Сам алькальд  вышел  на  берег,  чтобы  оказать  нам  поддержку  и  помощь. 
А  карабинеры,  отличные  парни,  жившие  среди  нас  почти  как  свои,  отошли 
в сторонку, - они понимали, в чем дело, и не хотели идти против бедняков. 
    - К берегу, ребята! - закричал наш капитан. - Выбрасывайся на берег!  Самое 
важное - спасти тюки и людей. А наш "Забияка" уж как-нибудь выпутается из беды. 
    И, почти не убирая парусов,  мы с ходу врезаемся в берег и зарываемся носом 
в песок. Ну, тут закипела работа! Господи, как вспомню, просто не верится,  что 
все происходило наяву.  Поселок  скопом  набросился  на  парусник  и  взял  его 
приступом; мальчишки, как мышата, скользнули в трюм. 
    - Живее! Шевелись! Не то сейчас придут солдаты! 
    Тюки летели из трюма на палубу, падали в  воду,  их  на  лету  подхватывали 
разувшиеся мужчины и высоко подобравшие подол женщины. Тюки мелькали в воздухе, 
исчезая из глаз, точно их никогда и не было. Весь груз пропал, как сквозь землю 
провалился. Лишь облако  табачной  пыли  носилось  над  Торресалинас,  проникая 
в щели домов. 
    Но тут выступил с отеческим словом алькальд. 
    - Дружище, так не годится, - сказал он капитану.  -  Народ  все  расхватал, 
карабинеры вправе жаловаться. Надо же хоть пару тюков на палубе оставить,  а то 
непонятно, чего они за вами гнались. 
    Капитан не спорил. 
    - Ладно, давайте сюда два мешка с табаком подешевле. Хватит им и этого. 
    И он зашагал к поселку, унося с собой все бумаги парусника.  Потом внезапно 
обернулся - сатана, а не человек, никогда не растеряется. 
    - Все стереть, чтобы ни одного знака не осталось! 
    У лодки - ну точно ноги выросли. Выйдя из воды,  она  потащилась  по  песку 
среди облепившей ее толпы. Люди трудились, подбадривая себя веселыми шутками: 
    - Вот так незадача для таможенников! Остались бедняги  с носом! 
    Жена и мать на руках отнесли домой пострадавшего моряка. По дороге, охая от 
боли при каждом резком толчке, он глотал слезы  и  вместе  с  другими  смеялся, 
глядя, как соседи спасают груз. Ну и забава! 
    Когда за дверями домов исчезли  последние  тюки  с  табаком,  принялись  за 
судно. Люди вмиг растащили паруса, якорь, весла, даже  мачту  сняли,  и  ватага 
мальчишек на плечах потащила ее на другой конец поселка.  Словом,  как  следует 
общипали парусник, превратили его в старую, негодную рухлядь. 
    А конопатчики тем временем знай себе  мажут  "Забияку",  и  тот  на  глазах 
меняется  -  ну  точь-в-точь  цыганский  осел  на  ярмарке.  Раз-другой  кистью 
взмахнули - и уж в помине не осталось ни имени, ни  этих  проклятых  реестровых 
номеров да записей на бортах, что служат ярлыком для каждого судна. 
    Канонерка бросила якорь в  ту  самую  минуту,  когда  за  околицей  исчезли 
последние канаты с парусника. Я  остался  на  берегу:  уж  очень  мне  хотелось 
поглядеть, чем все кончится; а чтобы не бросаться в глаза таможенникам,  взялся 
помочь приятелю, выходившему в море на рыбачьей лодке. 
    Канонерка спустила на воду военный шлюп, и на берег выскочила кучка  солдат 
с ружьями наперевес.  Шедший  впереди  боцман  отчаянно  чертыхался,  глядя  на 
"Забияку" и на карабинеров, завладевших судном. 
    Все  население  Торресалинас  втихомолку  смеялось  над  нашей   проделкой, 
а я хохотал пуще всех. Да и было с чего: видели  бы  вы,  как  вытянулись  рожи 
у таможенников, когда вместо ценного груза  они  нашли  в  лодке  всего-навсего 
несколько пачек дешевого табаку. 
    - Ну, а как потом все обошлось? - спросил я старика. - Никто не поплатился? 
    - А кто мог поплатиться? Разве что наш бедный "Забияка". Верно,  его  взяли 
под арест.  Горы  бумаги  извели,  половину  поселка  на  допрос  вызывали,  но 
оказалось, что никто ничего  не  знает.  "Матрикул  лодки?"  -  Молча  пожимают 
плечами, - надписи-то на ней нет. "А из кого состояла команда?" - "Из  каких-то 
неведомых людей; вытащили лодку на берег, да и пустились  наутек".  Так  ничего 
и не добились. 
    - Ну а груз?- спросил я. 
    - Мы его весь продали.  Вы  не  знаете  бедняков.  Едва  "Забияка"  пристал 
к берегу, каждый  подхватил  свой  тюк  и  давай  бежать,  чтобы  поскорее  его 
припрятать. А на другой день все было отдано в руки капитана, - пачка табаку не 
пропала! Тот, кто рискует своей шкурой ради куска  хлеба  да  частенько  глядит 
в лицо смерти, не боится искушений... 
    - И вот с тех пор,  -  продолжал  старик,  -  бедный  наш  "Забияка"  попал 
в пленники. Но не беда! Скоро он выйдет в море со своим  капитаном.  Похоже  на 
то, что писанина кончилась,  лодку  пустят  с  аукциона,  а  купит  ее  прежний 
владелец и даст цену, какую ему вздумается. 
    - А если кто-нибудь даст больше? 
    - Кто ж на это  пойдет?  Нешто  мы  разбойники?  Весь  поселок  знает,  кто 
настоящий хозяин парусника. У кого же хватит совести стать ему поперек  дороги? 
Мы честные люди. Пусть каждый владеет своим добром. А море - оно божье,  и нам, 
беднякам,  положено  кормиться  от  него,   хоть  это  и  не  по  вкусу  нашему 
правительству. 

    Перевод И. Лейтнер


_______________________________________________________________________________

   Комментарии
    Алькальд - городской голова, староста (в деревне).


_______________________________________________________________________________

    Подготовка текста - Лукьян Поворотов