Висенте Бласко Ибаньес



   Жаба

    - Как-то летом, - начал свой рассказ мой друг Ордунья, - я жил в  Назарете, 
маленьком рыбачьем поселке неподалеку от Валенсии. Женщины там носили продавать 
рыбу в город, мужчины ходили в  море  на  истрепанных  баркасах  с  треугольным 
парусом или выволакивали на берег сети. Мы же, отдыхавшие в этих  местах,  днем 
спали, а по вечерам, сидя  на  пороге  своих  домов,  любовались  фосфорическим 
блеском волн или хлопали себя по щекам, едва заслышав  писк  комаров,  мучивших 
нас в эти часы.
    Тамошний врач, уже старик, грубоватый и насмешливый, приходил  посидеть  со 
мной под навесом, увитым виноградными лозами, и мы коротали  с  ним  вечера  за 
кувшином местного вина или арбузом; разговаривая о его клиентуре - моряках  или 
землепашцах, людях простодушных, легковерных, шумных  и  дерзких  в  проявлении 
своих чувств, всю свою  жизнь  отдавших  рыбной  ловле  и  земледелию.  Не  раз 
смеялись мы, вспоминая  болезнь  Висантеты,  дочери  Хозяйки,  старой  торговки 
рыбой, вполне оправдывавшей свое прозвище - такая она  была  толстая  и  рослая 
и так высокомерно обращалась  на  базаре  со  своими  соседками,  навязывая  им 
кулаком свою волю. Лучшей  девушкой  поселка  была  эта  Висантета!  Маленькая, 
смуглолицая, острая на язык насмешница, она обладала одним  только  очарованием 
молодости. Но так манил ее взгляд и так изящно прикидывалась она робкой, слабой 
и загадочной, что сводила с ума всех парней. Ее женихом был  Угрюмый  -  смелый 
рыбак, который сумел бы плавать и на бревне. В открытом море  он  всех  поражал 
своей отвагой, а на берегу отличался какой-то вызывающей молчаливостью и  из-за 
малейшего пустяка готов был выхватить нож. Безобразный,  тучный  и  задиристый, 
вроде тех огромных чудовищ,  что,  появляясь  временами  в  назаретских  водах, 
пожирают всю рыбу, шел он в воскресные вечера рядом с невестой,  возвращающейся 
из церкви, и всякий раз, как девушка вскидывала голову, чтобы заговорить с ним, 
жеманясь и сюсюкая, подобно слабому избалованному  ребенку,  Угрюмый  угрожающе 
вращал косыми глазами, словно бросал вызов  поселку,  полям,  берегу  и  морю - 
всему, что могло отнять у него Висантету.
    Однажды по Назарету пронесся невероятный слух:  у  дочери  Хозяйки  в  теле 
завелось какое-то животное. Все внутренности ее точно опухли, фигура изменилась 
так, что это стало уже заметно даже под складками юбок, лицо сделалось бледным, 
а  выматывающая  тошнота  сопровождалась  рвотой,  сотрясавшей   хижину.   Мать 
разражалась отчаянными воплями, и  обе  они,  испуганные,  бежали  к  соседкам. 
Многие усмехались, говоря об этом недуге. Пусть об этом расскажут Угрюмому!  Но 
и эти недоверчивые перестали злословить и подозревать, когда  увидели,  как  он 
опечален болезнью своей невесты, как он молится  о  ее  выздоровлении  со  всем 
жаром своей наивной души. Ведь для этого он стал посещать деревенскую церковку, 
хотя прежде всегда был язычником, хулителем бога и всех святых.
    Да, это была странная и ужасная болезнь! Люди, склонные верить  во  всякого 
рода невероятные и редкие заболевания,  знали  уже  наверняка,  что  это  было: 
у Висантеты в животе жаба! Наверно, она попила воды из какой-нибудь лужи  подле 
соседней  речки,  и  вместе  с  водой  эта  тварь,  маленькая,  едва  заметная, 
проскользнула в желудок и теперь растет там не по  дням,  а  по  часам.  Добрые 
соседки, дрожа  от  страха,  спешили  навестить  Хозяйку,  чтобы  взглянуть  на 
девочку.  Все  они  весьма  торжественно  ощупывали  вздутый  живот,   стараясь 
обнаружить  под  его  натянутой  поверхностью  невидимое  животное.  Некоторые, 
постарше и неопытнее, улыбались с победоносным видом. Вот оно, под  рукой!  Они 
чувствуют биение его сердца, оно шевелится... Ну да, шевелится! И после тяжкого 
раздумья соседки припоминали средства, которые  могли  бы  изгнать  непрошеного 
гостя. Давали бедняжке по ложке розмаринового меда, чтобы  эта  мерзкая  тварь, 
охотница до всяких лакомств, накинулась на него. И когда, позабыв об опасности, 
жаба станет наслаждаться едой - бац! - огромная порция лукового сока с  уксусом 
заставит чудовище вылететь, как пуля: В то же время, чтобы  не  давать  ему  ни 
минуты покоя и заставить его выскочить от испуга, к животу девушки прикладывали 
чудодейственные пластыри: паклю,  смоченную  в  водке  и  пропитанную  ладаном, 
просмоленную пеньку, которою конопатят лодки, горные  травы  или  просто  куски 
бумаги, купленные у городского знахаря, с выведенными на них числами,  крестами 
и соломоновой печатью. Висантета думала, что умрет от всех снадобий, которые ей 
пришлось проглотить. Она содрогалась от отвращения,  корчилась  от  нестерпимой 
тошноты, словно собиралась изрыгнуть свои внутренности; а ненавистная  жаба  не 
соизволила высунуть даже лапку. Хозяйка кричала диким голосом.  Ах,  несчастная 
ее дочь!  Ведь  такими  средствами  никогда  не  выгонишь  проклятое  животное. 
Оставить бы его лучше в покое и  не  мучить  бедную  девочку!  Лучше  дать  ему 
побольше еды, чтобы оно не кормилось только  соками  Висантеты  -  и  так  она, 
бедняжка, с каждым днем становится все бледней и слабее.
    И так как Хозяйка была бедна, ее товарки в порыве сострадания и сочувствия, 
столь обычных среди простых людей, стали  самозабвенно  защищать  Висантету  от 
терзавшего ее животного. Рыбачки, вернувшись с  рынка,  приносили  ей  пирожки, 
купленные, по их  словам,  в  таких  заведениях  города,  куда  заходят  только 
сеньоры. На берегу, при дележе улова, для  нее  оставляли  какую-нибудь  сочную 
рыбину, из тех, что идут на  ароматную  уху.  Соседки,  хлопотавшие  у  кипящих 
горшков,  сливали  в  чашки  первый,  крепкий  навар  и  медленно,   чтобы   не 
расплескать, несли его в  хижину  Хозяйки.  Ну,  а  чашки  шоколада  появлялись 
вечером одна за другой.
    Висантета пыталась отказаться от такого количества подношений. Она не может 
больше! Она сыта! Но мать, повернув к  ней  лицо,  похожее  на  мохнатую  морду 
зверя, властно приказывала: "Ешь, тебе говорят!" Должна же она подумать о  том, 
что носит в себе... И  Хозяйка  испытывала  смутное  и  неопределенное  чувство 
к этому таинственному животному, нашедшему приют в чреве ее дочери. Она  хотела 
представить его себе; казалось, она уже видит его; это была ее гордость.
    В самом деле, ведь благодаря этому чудовищу глаза людей были прикованы к ее 
хижине, соседки целыми днями толпились у нее, и Хозяйка не встречала  ни  одной 
женщины на дороге, которая не  остановила  бы  ее,  чтобы  услышать  что-нибудь 
новенькое.
    Только один раз окликнула она доктора, видя, что тот проходит мимо,  но  ни 
желания приглашать его, ни надежды на помощь не было. Да  и  что  мог  поделать 
этот человек с таким цепким животным? Когда же доктор,  не  удовлетворенный  ее 
и  дочкиными  объяснениями  и  смелым  ощупыванием  поверх  платья,   заговорил 
о внутреннем осмотре, взбешенная  матрона  чуть  не  вытолкала  его  за  дверь. 
Бесстыдник! Еще что выдумал! Так она ему  и  позволит!  Бедняжка  так  стыдлива 
и скромна, что краснеет при одной мысли о такой вещи!
    В воскресные вечера Висантета шла в церковь,  выступая  во  главе  "дочерей 
Марии". Ее большой живот стал предметом  восхищения  всех  девушек.  Все  жадно 
расспрашивали о жабе, а Висантета томно отвечала. Теперь жаба не беспокоит  ее. 
Выросла, правда, очень - еще бы! - она так хорошо ест; шевелится иногда, но ей, 
Висантете, причиняет уже меньше вреда. Одна  за  другой  девушки  дотрагивались 
руками до ее живота, чтобы почувствовать  движение  невидимого  животного.  Они 
были в восторге от несомненного превосходства их  подруги.  Священник,  человек 
простодушный и  кроткий,  притворялся,  что  не  замечает  общего  любопытства, 
и с изумлением думал о делах, которые творит бог, дабы  испытать  детей  своих. 
Позже, с наступлением ночи, когда хор  пел  нежными  голосами  хвалу  пресвятой 
богородице - покровительнице морей, каждая из этих  невинных  девушек  обращала 
свои мысли к загадочному  существу,  усердно  молясь,  чтобы  бедная  Висантета 
освободилась от него как можно скорее.
    Угрюмый тоже стал пользоваться некоторой популярностью из-за болезни  своей 
невесты. Его зазывали к себе хозяйки, его останавливали  старые  рыбаки,  чтобы 
расспросить о звере, терзавшем девушку. "Бедняжечка, бедняжечка!" - мычал он, и 
в этом слышалось столько любви и сострадания. Больше он ничего не  говорил,  но 
взгляд его выражал горячее желание  как  можно  скорее  взять  на  себя  заботы 
о Висантете и ее жабе,  которая тоже внушала ему какое-то нежное чувство - ведь 
она была частицей Висантеты.
    Однажды вечером, когда доктор по обыкновению сидел у меня, за ним прибежала 
какая-то женщина, трагически размахивая руками: дочка Хозяйки тяжело больна, он 
должен бежать на помощь. Доктор пожал плечами: "Ах  да,  жаба!"  И  не  выказал 
никакого  желания  двинуться  с  места.  Но  тут  примчалась  другая   женщина, 
размахивавшая руками еще  более  трагически.  Бедняжка  Висантета!  Она  сейчас 
умрет. На всю улицу слышны ее крики. Проклятая жаба ест ей кишки!
    Я отправился следом за доктором, зараженный любопытством, которое  охватило 
весь поселок. Подойдя к хижине Хозяйки, мы должны были  пробивать  себе  дорогу 
через плотную толпу женщин, которые загородили дверь и наводнили все помещение. 
Жалобный крик, душераздирающий вопль пронесся из глубины  жилища  над  головами 
любопытных и перепуганных людей. Ему  вторил  громовой  голос  Хозяйки:  в  нем 
слышалась мольба. Ее дочь! О господи, ее бедная дочь!..
    Соседки встретили врача  потоком  требований.  Бедняжка  Висантета  мечется 
в исступлении с вытаращенными глазами и искаженным лицом. Она не может  вынести 
такую пытку! Он должен оперировать ее, вскрыть  ей  нутро,  выбросить  поскорее 
этого цепкого зеленого дьявола,  который  пожирает  несчастную.  Доктор  прошел 
вперед, не обращая на все это внимания, и не успел я подойти к нему, как  среди 
внезапно наступившей тишины раздался его голос, резкий и недовольный:
    - Ну, если эта девочка и больна, так только тем, что должна вот-вот...
    Не успел он кончить, как все поняли по его грубому тону, чтó он  собирается 
сказать. Толпа женщин дрогнула от напора  Хозяйки,  словно  морские  волны  под 
брюхом кита. Вытянув  вперед  свои  опухшие  руки  с  обезображенными  ногтями, 
изрыгая  ругательства,  она  смотрела  на  врача  глазами,  полными  ненависти. 
Разбойник! Пьяница! Вон из дома! Сам народ виноват, что кормит до сих пор этого 
безбожника. Она ему сейчас покажет! Пустите же ее! И,  взбешенная,  она  билась 
в толпе товарок, стремясь освободиться  от  них  и  исцарапать  доктора.  К  ее 
голосу,  взывавшему  о  мщении,  присоединилось   слабое   блеяние   Висантеты, 
успевавшей  протестовать  в  промежутках  между  стонами,  вызываемыми   болью. 
Неправда! Пусть уйдет этот злой человек! Сплетник! Все это неправда! 
    Но доктор спокойно ходил по хижине, требуя воды, тряпок, быстро  и  властно 
отдавал приказания и не обращал никакого внимания  на  угрозы  матери  и  вопли 
дочери,  становившиеся  все  более  пронзительными  и  отчаянными.  Вдруг   она 
зарычала,  точно  ее  убивали,  и  вихрь  любопытства,  стремительно  возникший 
в толпе, словно окутал врача, которого, мне не было видно. Неправда!  Неправда! 
Недобрый человек! Клеветник!.. Но протесты Висантеты уже не были одиноки. К  ее 
голосу - голосу невинной жертвы,  который,  казалось,  требовал  справедливости 
у неба, присоединился крик  новорожденного,  легкие  которого  впервые  вобрали 
воздух. Теперь уж подруги Хозяйки должны  были  сдерживать  ее,  чтобы  она  не 
кинулась на собственную дочь. Она убьет ее! Собака! Чей же это?.. И от  страха, 
который  эти  угрозы  наводили  на  больную,  все  еще  лепетавшую   "неправда, 
неправда", она наконец заговорила. Один парень из уэрты,  которого  она  больше 
никогда не видела... голова закружилась... уже смеркалось... она уже ничего  не 
помнит! И она упорно настаивала на том, что обо всем забыла, словно  это  могло 
служить ей извинением.
    Толпа поредела.  Все  женщины  испытывали  непреодолимое  желание  поскорее 
рассказать о случившемся. Когда мы выходили, Хозяйка,  пристыженная и рыдающая, 
бросилась на колени перед  доктором,  стараясь  поцеловать  ему  руку.  "О  дон 
Антони! Дон  Антони!"  Она  просила  прощения  за  все  оскорбления,  приходила 
в отчаяние, думая о том, что станут говорить люди. А уж этого-то не миновать!
    Завтра же парни, которые обычно поют,  выволакивая  сети,  придумают  новые 
песенки. Песню о жабе! Ее жизнь станет невыносимой!.. Но больше всего пугала ее 
мысль об Угрюмом. Уж она-то хорошо знает этого бешеного! Бедняжку Висантету  он 
убьет, стоит ей выйти из дому. Да и ее участь будет такой же, потому что она не 
сумела уберечь  свою  дочку.  "О  дон  Антони!"  На  коленях  умоляла  она  его 
поговорить с Угрюмым. Он, такой добрый и умный, должен успокоить его, заставить 
поклясться, что тот не будет мешать им, забудет о них.
    Доктор отнесся к мольбам Хозяйки так же равнодушно, как раньше к ее ругани, 
и резко отказал ей. Он бы согласился, да уж слишком деликатное это дело.  Но на 
улице он передумал. "Пойдемте поищем это животное!" - сказал он, пожав плечами.
    Мы извлекли его из таверны и  втроем  побрели  по  темному  берегу.  Рыбак, 
казалось, чувствовал себя неловко, оказавшись среди столь почтенных  особ.  Дон 
Антонио заговорил о бесспорном превосходстве мужчин, проявившемся в  первые  же 
дни сотворения мира, о презрении, с которым нужно относиться к  женщинам  из-за 
отсутствия в них серьезности, напомнил о том, как много их на свете и как легко 
можно  найти  другую,  если  наша  избранница  доставляет  нам  неприятности... 
И кончил тем, что без обиняков рассказал о случившемся.
    Угрюмый все еще сомневался: он словно не понимал  его.  Постепенно  у  него 
в голове стало как  будто  проясняться.  "Черт  побери!"  В  ярости  он  сорвал 
с головы шапку, потом схватился за свой ужасный нож.
    Доктор пытался утешить его. Он должен забыть Висантету, не надо ее убивать. 
Он встретит другую, которая будет лучше... Эта смиренница не стоит того,  чтобы 
такой молодец, как он, попал на  каторгу.  По-настоящему  виноват  только  тот, 
неизвестный... Но и она хороша! Как легко все забыла...  и  ни  разу  потом  не 
вспомнила!
    Долгое время мы шли в тяжелом молчании. Только  слышно  было,  как  Угрюмый 
скребет себе затылок и пробует лезвие ножа. Вдруг мы услышали его рычание.  Для 
большей торжественности он заговорил по-кастильски:
    - Так они хотят, чтобы я им сказал что-нибудь? Хотят, чтобы сказал?
    Он смотрел на  нас  вызывающе,  словно  перед  ним  стоял  тот  ненавистный 
незнакомец из уэрты, на которого он собирался броситься. Видно было,  что в его 
неповоротливом уме только что созрело твердое решение.
    - Так я им говорю, - произнес он медленно, точно мы были  врагами,  которых 
он хотел поразить, - я им говорю... что теперь я люблю ее еще сильней.
    Пораженные, не зная, что сказать, мы протянули ему руки.

    Перевод С. Николаевой


_______________________________________________________________________________

   Комментарий
    Уэрта - орошаемая плодородная равнина в провинциях Валенсия и Мурсия.


_______________________________________________________________________________

    Подготовка текста - Лукьян Поворотов