Фернан Кабальеро - Долог век, да недолговечно счастье

Фернан Кабальеро

Долог век, да недолговечно счастье

В двух лигах от морского берега на вершине холма стоит Херес - богатый
могущественный город, любимец Вакха и Цереры. Он окружен цветущим кольцом
славящихся на весь мир виноградников, где заботливой рукой взлелеяна каждая
лоза. На тучных нивах клонит свою золотую головку стройный колос.
Широко раскинулись огромные владения Хереса; уже давно потерян счет его
живописным холмам; с затаенным недовольством жмутся и отступают окрестные
области, бессильные перед вторжением мощного соседа.
Над Хересом гордо возвышается мавританский замок сеньоров Вильявисенсио,
древний свидетель знаменитых подвигов; память о них свято хранится в летописи,
составляющей золотую страницу испанской истории. Херес славится пышными
храмами - величественными памятниками веры, образцами высокого искусства
зодчих. Больно видеть, как рядом с ними разрушается замечательный картезианский
монастырь - предмет восхищения тех, кто присутствовал при его рождении,
и вызывающий скорбь и возмущение тех, кто ныне зрит его кончину.
По справедливому замечанию современных историков, некоторые испанские
провинции, как, например, Манча и Кастилия, в значительной степени обезлюдели;
к сожалению, именно через них пролегает дорога, являющаяся крупной артерией
нашего полуострова. Зато если мы бросим взгляд с любой вышки, украшающей почти
каждый андалусский хутор, где процветает виноделие, мы насчитаем не менее
пятнадцати крупных городов и селений в окружности. Это Херес, Альгар, Аркос,
Медина, Чиклана, остров Леон, Кадис, Пуэрто Реаль, Пуэрто де Санта Мария, Рота,
Чипиона, Санлукар, Требухена, Лебриха и Лас Кабесас.
Жители Хереса (мы не называем их хересинцами, ибо кое-кто из богатеев,
нажившихся на виноделии, пшенице или на торговле, не являлись уроженцами
города), - жители Хереса, не в пример их веселому и щедрому соседу Кадису,
благоразумно чуждаются шумных развлечений. Итак город, которому надлежало бы
стать образцом изящества и утонченности, пышности и великолепия всего уклада
жизни, сам отказался от подобных заманчивых преимуществ.
Если не считать обширных, точно дворцы, винных погребов, забитых
заплесневелыми бочками, нескольких богатых, правда довольно безвкусных
и аляповатых, домов и просторной площади для боя быков - то надо признать, что
возрастающее благополучие города отнюдь не способствовало его украшению.
Окрестности Хереса выглядят убого: ни садов, ни тополевых рощ. В городе не
найти ни тенистого парка, ни биржи, ни других учреждений, обычно возникающих
вместе с ростом населения, накоплением богатств и культурного процветания.
Лишь в делах благочестия и христианского милосердия жители Хереса -
уроженцы города и пришлый люд - проявляют незаурядную щедрость. Среди множества
городов, где нам случилось побывать, мы не знаем ни одного, который заслужил бы
столько искренних похвал своими добрыми делами. Когда узнаешь о частной
и общественной благотворительности, о милостыне, щедро раздаваемой на похоронах
богатых людей, о пожертвованиях в пользу храма, когда посещаешь прекрасную
больницу и приюты, где все сверкает белоснежной чистотой, когда входишь
в церковь, блистающую золотом и драгоценностями, - то невольно испытываешь
чувство восхищения и спрашиваешь себя: не является ли богатство духа более
ценным, чем все пресловутое, осязаемое великолепие, которым так гордится наш
тщеславный век?
Когда Херес обзавелся площадью для боя быков, жители Пуэрто были весьма
уязвлены, увидев в этом немалый ущерб, наносимый их корридам, которые издавна
пользовались заслуженной известностью в Андалусии. А так как из всех андалусцев
жители Кадиса, Пуэрто де Санта Мария и острова Леон более других прославились
своим насмешливым и дерзким умом, можно легко себе представить, какой град
шуток обрушился на серьезных и деловых жителей Хереса. В ответ хересинцы
с удвоенным рвением принялись украшать свой цирк, выкрасили его стены в яркие
цвета, застеклили ложи и даже не поскупились на позолоту. А затем, взобравшись
на винные бочки и бросив презрительный взгляд на скромно выбеленную арену
в Пуэрто, они крикнули своим незадачливым соседям: "Знай наших!"
Конкинерос, которые, по примеру многих, охотно тратились на наряды, но
никогда не имели ни гроша за душой, были положительно ошеломлены всем этим
великолепием и уверяли, что с приходом зимы хересинцам придется раскошелиться
на клеенчатый футляр для столь ослепительного цирка.
Между Хересом и Альгарскими горами приютилась уединенная долина. Там много
лет тому назад у тропинки, в тени деревьев, какой-то предприимчивый крестьянин
поставил навес и занялся продажей напитков. Со временем он возвел четыре стены,
покрыл их камышовой крышей, разделил домик перегородкой на две части - одну для
посетителей корчмы, а другую под жилье - и перевез сюда жену с детьми. Позади
дома он устроил квадратную ограду, служившую загоном для коз; днем же они
паслись в горах под присмотром младшего сына. Перед домом Басилио посадил
оливковое деревцо для привязи лошадей и мулов на тот случай, когда в корчму
мимоходом заглядывали путники. Весной деревцо принялось; шли годы, и олива под
рукой заботливого хозяина пышно разрослась и давала немалый урожай, ставший
подспорьем в хозяйстве: маслины и козий сыр были основным блюдом, утолявшим
голод посетителей. Господа из Хереса, отправляясь на охоту, частенько отдыхали
в харчевне дядюшки Басилио к щедро расплачивались за скудное угощение.
К началу нашего повествования жена корчмаря умерла; старший сын, воспитание
которого взял на себя его дядя-доминиканец, успешно окончил духовную семинарию
и был назначен полковым капелланом в Лиму. Басилио остался совсем один
в корчме; лишь к ночи с горного пастбища возвращался меньшой сын, тупой
и молчаливый паренек, который со смертью матери и вовсе поглупел, - как
известно, физически слабые дети дольше нормальных питаются материнским молоком,
а нравственно слабые существа не могут жить без ласки и неустанной заботы
матери - их нежного ангела-хранителя на земле.
Было прекрасное декабрьское утро. Перед входом в харчевню на простой
каменной скамье сидел дядюшка Басилио, согбенный годами, немощный старик,
вместе со своим приятелем дядюшкой Бернардо, неунывающим и жизнерадостным
богатырем. Неподалеку, прислонившись к охапке хвороста, полулежал худощавый
юноша в охотничьем костюме: коротких штанах грубого сукна, гетрах
и надевающейся через голову куртке с карманами, которые заменяют сумку: туда
кладут ломоть хлеба и мелкую дичь. Бледное красивое лицо молодого охотника
выражало природный ум с хитринкой, но в жестком взгляде таились лукавство
и лживость, а во всем облике не было и следа искренней веселости, присущей
людям в этом возрасте. Рядом с ним лежало охотничье ружье и стояла островерхая,
покрытая зеленой фланелью клетка с приманной птицей.
Царило молчание, нарушаемое лишь песней ветра, зовущей и нежной, как
голубиное воркованье. Тщетно старался ветер расшевелить прямые, негнущиеся
стебли травы или найти отзвук в соседних горных вершинах. Вокруг корчмы
спокойно и самодовольно прохаживались куры; они то складывали, то вновь веером
распускали пышные хвосты и так близко подходили, что задевали ноги хозяина
и гостя. Время от времени петух поднимал увенчанную гребнем голову и,
откинувшись назад, бросал в воздух звонкое "кукареку", точно призывая прохожих
заглянуть в харчевню. Кот, любитель уюта, выбрав на завалинке, в затишье от
ветра, уголок, залитый солнцем, свернулся клубочком; он сладко подремывал,
жмурясь и искоса бросая лукавый взгляд на воробьев, которые, подобно беднякам,
питающимся крохами с богатого стола, подбирали остатки куриного корма.
Солнце щедро дарило радость и тихий покой сердцу; мысли невольно стремились
ввысь, в ослепительное безоблачное небо, а вся природа изливала такое
блаженство, что хотелось воскликнуть: "Боже, до чего хороша жизнь, когда все
в ней подчиняется тебе, как своему началу и концу!"
- Вот что, дружище, - сказал гость, обращаясь к корчмарю, - бросьте
хныкать, как попрошайка. Все-то у вас неприятности да горести. Возьмите пример
с меня: когда я иду спать, я первым долгом снимаю шляпу и кладу ее в сторону со
словами: "Здесь все невзгоды"; потом снимаю куртку и говорю: "А вот тут все
печали", - крещусь и засыпаю, как младенец. Отчего же и не заснуть без горя?
А вы вечно на все сетуете. Виданное ли это дело! Да ведь вам только птичьего
молока не хватает!
- Ну как же мне не жаловаться? Нынче вот ко всем прочим бедам нога вдруг
разболелась. Дом валится, крыша течет... Да если б только это!
- А что же еще, старина?
- Да по-вашему все пустяки, хоть ослепни на оба глаза. Будто вы ничего не
слыхали о жеребьевке! Парней уж вызывали, - моему Хосе тоже придется жребий
тянуть.
- От этого никуда не денешься. Едва мой Хуан успел разделаться с военной
службой, как пришел черед Мануэля. А я и не охнул. Поверьте, вашему Хосе это
будет только на пользу. Пусть идет, а то держите мальчонку все в горах да
с козами, - вот он и одичал. Я отслужил свое и нисколько не жалею. В армии
человеком стал. Правда, мне повезло: я был вестовым, да еще у какого офицера!
Смелости и доброты у него на двоих бы хватило. А любил я его - ну как моего
меньшого брата! Я бы за него тысячу жизней отдал! И не на словах, а на деле.
Видите шрам на лбу? Это меня француз пометил, когда я в битве под Медельином
заслонил моего лейтенанта. Враг занес уж над ним саблю, хотел убить, да вместо
этого сам с жизнью распростился, а мне па память царапину оставил. Вашему сыну,
старина, надо свет повидать, а то он здесь совсем закис и ни к черту не
годится.
- Но ведь он у меня придурковатый, не чета старшему. Однако сердце у него
золотое - получше, чем у иного умника.
- Так и у осла: все достоинства внутри спрятаны. Ну, коли не хотите с ним
расставаться, поставьте замену.
- Откуда же взять столько денег?
- Откуда взять? Куда положили, оттуда и возьмите. Деньжата у вас водятся.
Вам и козы доход приносят, да и от харчевни вы не в накладе. Знаете сказку
о хозяине-скопидоме: у него и пес скулит, что миска пуста, и петух с голоду
едва кукарекает, и кот жалобно мяучит, того и гляди ноги протянет, - а в доме
полная чаша.
- Вам бы лишь балагурить. А мне не до шуток, старина, - тут дело серьезное.
Что мне делать, матерь божия, что мне делать?
- Дышать поглубже, чтобы не задохнуться.
- И останусь я один как перст.
- Нет, дружище, так не годится. Продавайте корчму и перебирайтесь в город.
- И слышать об этом не хочу! Здесь я жизнь прожил и место это ни на что не
променяю. Отсюда до самой смерти никуда не пойду!
Тут юноша, молча слушавший беседу двух приятелей, не торопясь встал и,
охнув, лениво потянулся.
- Сынок, - обратился к нему дядюшка Бернардо, - запомни:

Не ищет вовсе мать моя
Себе в зятья того,
Кто вечно стонет "ах", садясь,
Кряхтит, вставая, "ох"!

- Да ведь я целых две лиги пешком отмахал, - ответил юноша.
- Целая горсть, а в горсти три мухи! - пошутил Бернардо. - Да кто тебе
велел по горам шататься? Ты ведь цирюльник, так не лезь из кожи вон, чтобы
стать охотником. К чему ты надрываешься? Хочешь, чтобы тебя сеньором величали?
Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Такие, как ты, сынок, частенько
с прямого пути сбиваются.
- Дядюшка Бернардо, - ответил юноша, бросая на старика злобный взгляд, -
язык у вас что-то больно остер и длинен. Да не охота мне связываться со
стариком. Скажите спасибо, что у вас седые волосы.
С этими словами юноша удалился.
- Смотри, Хуан Луис Головорез! - крикнул ему вслед Бернардо. - Не слишком
ли много о себе воображаешь? Угрозы твои мне не страшны. Меня не запугают и два
десятка таких образин, как ты. Верно, я стар, но седина мне не защита от людей
без стыда и совести, вроде тебя. Запомни раз навсегда - со мной грубостью не
возьмешь!
Было так тихо и ясно, что отповедь старика от слова до слова достигала ушей
человека, названного Хуаном Луисом Головорезом, но он, посвистывая и ни разу не
оглянувшись, продолжал свой путь.
- Черт возьми, дружище, здорово вы отделали цирюльника! - сказал хозяин
корчмы. - Можно подумать, что вы с ним не в ладах.
- Так оно и есть, старина, - ответил дядюшка Бернардо, - знайте, что во
всем Хересе не найдется большего плута, чем этот мальчишка. Однако не все его
так хорошо раскусили, как я... после одного случая. И он это отлично знает.
- Охота вам связываться с этим задирой! Право, еще поплатитесь за свою
неосторожность. Что до меня, то, когда мальчишка проходит мимо, я первый с ним
здороваюсь.
- Дружище, мне он не страшен. Верно, у него против меня зуб. Но он знает,
что не я, а сам он поплатится шкурой, стоит ему только меня задеть.
Случай, о котором дядюшка Бернардо до сих пор никому не рассказывал,
произошел как-то поздним вечером; старик проходил глухим лесом, где Хуан Луис
притаился в засаде. Заметив, как блеснул в темноте нож, дядюшка Бернардо
с такой силой ударил Хуана Луиса по руке палкой, что тот уронил оружие. Старик
поднял нож, который цирюльник пытался у него выхватить, и спокойно сказал:
- Послушай-ка, Хуан Луис, зла я тебе не причиню и прошу лишь об одном:
стань честным человеком.
С той поры вместо благодарности цирюльник затаил против старика злобу.
Низкое существо может возненавидеть человека за одно лишь его нравственное
превосходство.
Хуан Луис направился в горы, где вскоре повстречался с Хосе Камасом, пасшим
коз, и, как всегда, попросил у него молока; пока Хосе, охотно слушавший все,
что в благодарность за молоко рассказывал ему Хуан Луис, доил козу, между
юношами завязался разговор.
- Ну, Хосе, тебе как будто предстоит жеребьевка? - начал Хуан Луис.
На лице бедного козопаса изобразился ужас.
- Понимаешь, отец отказался меня выкупить, - чуть не плача, ответил он. - И
на что батюшке столько денег?
- Разве у старика есть деньги? - спросил Хуан Луис.
- А то как же! Унций сто, а то и побольше. Ведь он весь барыш в золото
превращает. А как помер дедушка, отец получил свою долю в чистом золоте.
- Где же он его припрятал? - не унимался охотник.
- Отцу невдомек, что я знаю, он меня дураком считает. Но я все-таки знаю! -
расхохотался Хосе. - Доподлинно знаю! Как-то ночью батюшка думал, что он один,
и выкопал ямку в полу под стенкой, у изголовья кровати. Положил в ямку деньги,
а сверху прикрыл кирпичом, замазал и побелил. Теперь разве что колдун тайник
разыщет. Так вот, раз отец не хочет меня выручить, я задам лататы. Башмаки
износят, а меня не найдут.
- Только не вздумай бежать, Хосе, - откликнулся цирюльник. - Ну куда ты
спрячешься? Тебя непременно найдут и отправят в каталажку, а оттуда - ружье
в руки и в солдаты. Знаешь, мне ведь тоже жребий тянуть и если вытяну, придется
в армию идти. Лбом стену не прошибешь. Зато потом, попозже, может представиться
случай для побега.
Лицо пастуха просияло, когда он услышал, что Хуану Луису предстоит такая же
печальная участь.
- А ты меня возьмешь с собой, когда побежишь? - спросил он.
- Ладно, - согласился цирюльник, - только обещай молчать, как пень.
Обещаешь?
- Клянусь памятью матери! - воскликнул козопас.
Наступил день жеребьевки. И цирюльник и сын корчмаря - оба вытянули жребий
и в числе других отправились в Севилью. Как и следовало ожидать, Хосе целиком
подпал под власть Хуана Луиса, который совсем заездил его. Прошло несколько
месяцев, и цирюльник решил бежать; он тщательно обдумал план, но только
в последнюю минуту посвятил в него Хосе.
Итак, они бежали вдвоем по направлению к Хересу и, не доходя до города,
углубились в Альгарскне горы. К вечеру оба беглеца изрядно устали
и проголодались. Хуан Луис послал Хосе попросить хлеба у знакомых пастухов, что
тот и выполнил, слепо повинуясь товарищу.
- Когда стемнеет, - наказывал Хуан Луис, - и некого будет бояться, тебе
надо пойти домой, рассказать все отцу и попросить у него денег, чтобы добраться
до Гибралтара; там мы будем в безопасности, а работа для нас всегда найдется.
Но когда стемнело, Хуан Луис решил, что сам пойдет вместо Хосе; ему скорее
удастся уговорить старика помочь сыну в беде, а Хосе своим появлением, пожалуй,
только рассердит отца. От правившись в путь, Хуан Луис вскоре, однако, вернулся
и попросил у Хосе наваху - на тот случай, если ему придется отбиваться от
собаки корчмаря; кроме ножа, он взял у Хосе платок, чтобы повязать голову. Хосе
охотно дал приятелю и наваху и платок.
Спустя час Хуан Луис вернулся. Будь козопас посмышленее, он обратил бы
внимание, каким изменившимся голосом принялся Хуан Луис рассказывать, что отец
был неумолим и только с трудом согласился послать сыну его старую пастушескую
одежду. Пусть же Хосе бистро переоденется и скроется в глубине гор: за ними
наряжена погоня; и для большей безопасности им следует разойтись, - он, Хуан
Луис, отправится в Португалию, где думает найти приют.
Над горами Ронды занялся розовый, напоенный ароматами день; так
распускается свежий бутон на розовом кусте. Все вокруг пробуждалось, щебетали
птицы, мычали коровы; в чистом воздухе разносился звон бубенцов, вливаясь
в общую симфонию природы, - это запрягал лошадей и с благоговением крестился
земледелец, готовясь приступить к тяжелому труду - сбору урожая в поле. Каждый
крестьянин ждет не дождется, когда же наконец наступит великий день жатвы
святого дара божия, хлеба насущного, молить о котором научил нас господь.
Дядюшка Бернардо с легким сердцем шел своей обычной твердой поступью
к винограднику, где он нанялся сторожем; подойдя к корчме своего приятеля, он
подивился, что ворота открыты настежь.
- Раненько поднялся старик. Что ж, я рад - как видно, у него сегодня ничего
не болит.
Бернардо заглянул на кухню, - она была пуста.
- Старина! - громко крикнул Бернардо; но никто не отозвался, только
послышался жалобный вой собаки.
Дядюшка Бернардо, как истый испанец, оставался невозмутимым при всех
обстоятельствах - ни страх, ни иные переживания не имели над ним власти, все
явления он воспринимал разумом в виде ясных и определенных понятий и не
признавал смутных предчувствий, которые так часто предвосхищают
и преувеличивают события. Но на этот раз впечатление заброшенности и могильная
тишина, нарушаемая леденящим душу воем собаки, подействовали на него угнетающе.
Он замер на месте и невольно огляделся.
- Иисус и Мария! - воскликнул потрясенный Бернардо, увидев на полу
окровавленный нож. Бросившись вперед, он рывком открыл дверь и невольно
попятился. Около пустой кровати лежал сброшенный на пол матрац, а из-под него
виднелась рука в луже крови. Рядом сидела собака; при виде Бернардо она завыла
еще протяжнее. Доски на кровати были раскиданы в разные стороны, а на полу
поблескивал небольшой лом; рядом, под самой стенкой, зияла дыра; кругом валялся
щебень, залитый кровью. Все это Бернардо охватил одним взглядом.
- Ограблен! - прошептал он. - Золото погубило его.
Подойдя к матрацу, он приподнял его за угол. Несчастный корчмарь лежал на
спине; разорванная в предсмертной борьбе рубаха открывала огромную ножевую рану
в животе. Кровь больше не лилась, и побелевшие края раны разверзлись, обнажая
искромсанные внутренности жертвы; широко раскрытые глаза и рот, казалось,
молили о помощи. Зловещая картина насильственной смерти, таинственного,
загадочного преступления!
- Умер! Да простит господь его прегрешения! - прошептал Бернардо, опуская
матрац на тело убитого. Когда несколько часов спустя молодой секретарь суда
прибыл на место убийства и увидел мертвеца, ему стало дурно.
Прежде чем покинуть дом, дядюшка Бернардо накинул веревку на шею собаки
и потащил ее с собой; выйдя во двор, он покрепче запер дверь корчмы
и отправился в Херес сообщить властям о происшествии.
Из предварительного следствия и опроса свидетелей было установлено:
что корчмарь имел, по-видимому, порядочные сбережения: это подтверждалось
пререканиями между отцом и сыном, который просил отца поставить вместо него
рекрута; в разговорах с соседями Хосе утверждал, будто у старика хватит денег
освободить его от военной службы, но старик это упорно отрицал;
что деньги, очевидно, лежали в тайнике, открытом в ночь убийства; знать
о нем мог только сын;
что найденная в первой комнате окровавленная наваха принадлежала Хосе; это
подтвердил оружейник, у которого Хосе купил ее перед уходом в армию;
что, по сведениям, поступившим из Севильи, Хосе дезертировал из полка
накануне той зловещей ночи, в которую было со вершено преступление;
что днем дезертир бродил в окрестностях, - его видели пастухи, у которых он
пришел попросить воды и хлеба;
что во время поисков преступника неподалеку в кустах был найден платок
с пятнами крови; женщина, стиравшая белье в корчме, опознала платок Хосе;
и что, кроме денег, из дома корчмаря исчезли куртка и кожаные штаны,
которые носил Хосе, когда пас коз в горах.
В результате суд пришел к убеждению, что Хосе совершил отцеубийство, и все
селение, предав проклятию гнусного преступника, с ужасом взирало на уединенную
корчму, место злодеяния; на дверях ее был прибит черный крест, и умолкший,
заброшенный дом темнел вдали, словно мрачный, отслуживший свое эшафот. Крыша
провалилась, олива засохла, загон разрушился; казалось, опустошающий ураган
пронесся над проклятым местом.
По ночам в непогоду дико и глухо завывает ветер на опустевшем дворе, то
зашелестит соломой, то хлопнет воротами; и невольно вздрагивает от страха
проходящий поблизости сторож или запоздалый пастух.
Преступника так и не удалось разыскать.
Спустя некоторое время после убийства, совершенного в уединенной корчме, на
хутор, что лежит у восточного склона Ронды, близ Коина, забрел больной,
изнеможенный человек, одетый в козью шкуру. Сжалившись над беднягой, батраки
приютили его; на вопрос, кто он и как здесь очутился, незнакомец ответил, что
был козопасом, а когда ему пришлось идти в солдаты, он дезертировал, ибо не
представлял себе иной жизни, чем в горах на вольном воздухе. Хозяин хутора как
раз искал пастуха, и когда незнакомец немного оправился, поручил ему пасти
козье стадо; так парень снова ушел в горы, где продолжал бродить никому не
ведомый и скрытый от посторонних глаз, ведя бездумное существование, подобно
окружавшим его деревьям.
Несколькими днями позже из Гибралтара вышло судно, направлявшееся в Лиму.
По его палубе прогуливался молодой, человек в отличном дорожном костюме
и в широкополой шляпе, повязанной вокруг тульи черной лентой с длинными
концами, спадавшими на спину. Молодого человека, самонадеянного и дерзкого на
вид, звали дон Виктор Герра. Кругом шептались, будто он отправляется в Лиму за
наследством покойного родственника; сам богатый наследник ничего о себе не
рассказывал, но капитан и все пассажиры проявляли к нему особое внимание, он
занимал лучшее место за столом; и почитателям его не приходило в голову, что
человек, державшийся так надменно, был цирюльником, дезертиром, грабителем
и низким убийцей.
Высокомерный путешественник был не кто иной, как Хуан Луис: зарезав
несчастного корчмаря, он купил подложные документы у темного гибралтарского
дельца и вырядился на украденные деньги. Влекомый неуемным честолюбием
и безмерной наглостью, Хуан Луис плыл в Америку попытать удачи.
Прибыв в Лиму, он испробовал разные способы, чтобы достигнуть богатства, но
ни на одном поприще не имел успеха: не хватало ни знаний, ни трудолюбия. Только
в игре ему улыбалось счастье, как это порой случается в жизни плутов. Однако
для его обширных замыслов и той расточительной жизни, которую он вел,
требовались большие средства; деньги таяли, надеяться было не на что. Тогда
с присущей ему дерзостью он задумал посвятить себя военной карьере.
Обуреваемый честолюбием, решив любой ценой завоевать себе блестящее
положение в жизни, он был готов преодолеть все трудности, лишь бы достичь
желанной цели. В те времена в Перу полыхала война, конец которой положила битва
при Аякучо.
В переводе с индейского языка Аякучо означает поле мертвых; там во времена
Карла III индеец Тупак Амару поднял знамя восстания против метрополии;
восстание было подавлено решительными мерами преданного Испании генерала дона
Хосе Лаваля, первого графа королевской милостью; и в том же самом Аякучо,
могиле индейцев, суждено было в 1824 году неожиданно и плачевно угаснуть
испанскому владычеству в этой части Америки.
Мнимый дон Виктор со свойственной ему смелостью явился к генералу, который
не раздумывая зачислил в ряды своих войск молодцеватого юношу; вскоре он
получил первый офицерский чин, ибо отличался умом, ловкостью и отвагой. Молодой
офицер сумел расположить к себе всех своих новых товарищей, а также завоевал
доверие командира палка, человека достойного и образованного, который женился в
Лиме на девушке из богатого дома и обзавелся семьей - дочерью и двумя
сыновьями. Воспитание мальчиков доверили полковому капеллану, снискавшему
уважение и дружбу полковника, ибо, кроме достоинств пастыря и необыкновенно
мягкого характера, он обладал отличными человеческими качествами и незаурядными
знаниями.
С некоторого времени дон Гаспар Камас, которого все звали отцом капелланом,
находился в подавленном состоянии духа; причина была известна, но о ней
старались не говорить - в смутной надежде, что общее молчание поможет капеллану
забыть горе.
В течение короткого времени капеллан получил одно за другим три роковых
известия: о дезертирстве брата из королевской армии, об убийстве отца
и о смерти настоятеля доминиканского монастыря, - настоятель приходился ему
дядей и крестным, с детства воспитывал и заботливо опекал его. Тяжело переживая
неожиданные испытания, капеллан задумал вернуться в Европу, чтобы там
в уединении окончить свои дни, но его удержали в Лиме полковник с женой
и глубокая привязанность к своим маленьким воспитанникам.
Как часто судьба дерзко торжествует над человеческим правосудием, - ибо
место истинного правосудия не на земле. Новой удачей в жизни дон Виктор Герра
был обязан не только своей врожденной отваге - в полку, кроме него, было немало
смелых людей, - но ему всегда и во всем сопутствовало счастье, давая ему
возможность отличиться там, где терпели неудачу его товарищи; счастливая звезда
руководила своим баловнем в карточной игре, она отводила от него пулю врага,
вдохновляла его во всех делах, поддерживала в нем мужество и, наконец, помогла
совершить головокружительную карьеру.
Всем известна старая истина, что успех придает людям мужество и уверенность
в себе. И нередко мы наблюдаем в жизни, что человек достойный слывет
ничтожеством, а недостойный пользуется незаслуженным уважением: так торжествует
слепое счастье над человеческим правосудием. Недаром Перогрульо пожелал однажды
своему другу не знаний, а удачи. В глазах людей успех - главное в жизни. Того,
кто удачлив, славословят и превозносят до небес, толпа безрассудно восхищается
им; и наоборот: человек неудачливый вызывает презрение; а счастье - удача -
знай себе посмеивается над глупым человеческим родом, и земное правосудие
оплакивает свое бессилие над суетной толпой.
Прошло немного лет, и самозванный дон Виктор стал майором. Новоиспеченный
майор всем умел пустить пыль в глаза своим хвастовством, самоуверенным тоном
и жизнью на широкую ногу. Полагал ли убийца, что, заслужив уважение общества,
он тем самым искупил свое преступление? Тешил ли он себя надеждой, что высокое
положение поможет ему закрыть темный кровавый тайник, из которого он украл
золото, ставшее основой его неожиданного благополучия? Не думал ли Хуан Луис,
что, присвоив чужое имя, он возродится, подобно фениксу, а тягчайшая вина его
умрет вместе с прежним именем, от которого он отрекся? Была ли у него совесть?
Мучило ли его порой раскаяние? Не терзался ли он страхом, что наступит день
и откроется содеянное? Мы ничего не можем сказать: сокровенные тайны злодейства
доступны и понятны одним лишь злодеям.
Но мы полагаем, что на свете существуют люди, чья совесть спокойно спит до
той поры, пока страх не разбудит ее; не вырвет из оцепенения. Если же человек
не знает страха, если он уверен, что правда не раскроется и ему не грозит
суровый человеческий приговор, если в душе его нет благочестия и веры
в божественное правосудие - совесть молчит, погруженная в глубокий мертвый сон.
Но наступает час, когда милосердный бог внезапно пробуждает ее ото сна. Один из
таких случаев - близость смерти. Этот час пришел и для дона Виктора Герра:
вражеская пуля пронзила ему грудь на поле битвы в равнине Юнина; его подобрали
и принесли домой.
После первой перевязки хирург велел послать за капелланом, чтобы тот
поспешил оказать духовную помощь умирающему.
Капеллан не замедлил явиться; друзья и товарищи по полку, пришедшие
навестить раненого, удалились в соседнюю комнату, оставив священника наедине
с умирающим.
Спустя полчаса капеллан вышел. Лицо его, искаженное гримасой страдания,
было мертвенно-бледно; невероятным усилием воли он пытался подавить охватившую
его дрожь, но зубы предательски стучали о край стакана, когда ему подали воды.
- Пустяки, небольшое головокружение, - отвечал он на вопросы окружающих. -
В комнате очень душно, а я еще с утра чувствовал себя неважно. Право, сеньоры,
не беспокойтесь, все пройдет на свежем воздухе. Поспешите к больному; мне
кажется, ему стало лучше.
Действительно, больной погрузился в спокойный, освежающий сон.
Что же привело всегда невозмутимого священника в такое состояние духа?
Читатель, знакомый с прошлым, Герра, конечно догадался. Служитель церкви именем
божьим отпустил грехи раскаявшемуся убийце корчмаря!
Выйдя из дома, капеллан неверной поступью направился к церкви, там он
распростерся ниц и пробыл в таком положении несколько часов; когда же он вышел
из храма, лицо его приняло прежнюю ясность, а голос звучал спокойно
и доброжелательно.
В общении с богом долг священнослужителя одержал верх над земными
страстями; дух восторжествовал над плотью. В душе его снова воцарился мир, но
бренное тело не вынесло испытания: вернувшись домой, он потерял сознание,
у него открылась горячка. Героическое усилие духа сломило плоть. Люди,
охваченные религиозным пылом и увлеченные возвышенной идеей нравственного
совершенства, утверждают, что земные невзгоды и бедствия ниспосылаются нам по
великой милости божией. Эта истина ежедневно подтверждается на наших глазах; но
современные мыслители и философы относят ее к небылицам минувших времен.
Тяжелое ранение, которое привело дона Виктора Герра на край могилы, было
толчком, разбудившим его уснувшую совесть. Если бы преступник умер в тот миг,
когда его душа, омытая слезами раскаяния и отпущением грехов, очистилась от
скверны, он был бы спасен. Если бы он остался в живых и на него обрушились бы
новые несчастья, быть может он до конца дней не свернул бы со стези добродетели
и покаяния. Но все вышло по-иному! Едва наш герой стал поправляться, как кругом
загремел хор льстивых похвал его новому подвигу на поле брани; тщеславные
надежды стали раздувать его ненасытное честолюбие; перед взором майора
сверкнули три вожделенных полковничьих галуна - и все его помыслы
сосредоточились на земной славе. Смолкли, растаяли, как дым, угрызения совести
и благие намерения. Закрыв лик, добрые ангелы покинули его изголовье.
Спустя некоторое время командир полка был произведен в генералы. Собираясь
с семьей вернуться в Испанию, он убедил Виктора Герра, ставшего к тому времени
уже полковником, вместе с ним покинуть Америку. Упоенный тем, что все его
заветные желания сбывались, новоиспеченный полковник лелеял мечту достичь
вершины счастья - жениться на генеральской дочери. Кроме прекрасной внешности и
отличного воспитания, невеста обладала еще двумя весьма ценными качествами:
знатным происхождением по отцу и перспективой стать богатой наследницей после
смерти матери. В своем безудержном тщеславии дон Виктор Герра успокаивал себя
размышлениями, что прошлое навсегда погребено и не может воскреснуть. "Со дня
отъезда из Испании, - говорил он себе, - прошло десять лет; кто в блестящем
полковнике узнает Хуана Луиса по прозвищу Головорез, цирюльника, прозябавшего в
одном из кварталов Хереса? Что же касается убийства бедняги корчмаря,
одинокого, незаметного человека, то едва ли о нем еще вспоминают в городе".
Генерал звал с собой в Европу также и капеллана, но тот, узнав, что
генерала сопровождает полковник, нашел подходящую отговорку и отказался от
поездки, решив на некоторое время остаться в Америке.
Путешественники благополучно пересекли океан и прибыли в Бордо, затем
в Марсель и наконец в Малагу, родной город генерала.
Только тогда посмел самозванный дон Виктор просить у генерала руки его
дочери; притворяясь, будто боготворит ее, он сумел внушить любовь молодой
девушке. Человек без сердца, он не способен был любить и преследовал лишь две
цели в своей беспокойней, мятежной жизни: завоевать полное случайностей будущее
и скрыть преступное и страшное прошлое; охваченный этим стремлением, он не
замечал, что на земле растут благоухающие цветы, а в сердце распускаются нежные
чувства. Но дон Виктор убеждал себя, что безгранично любит невесту, и нельзя
сказать, чтобы он полностью лгал самому себе. Среди женщин, как и среди мужчин,
есть честолюбицы, которые ценят в объекте любви не человека, а его положение,
блеск и выгоды, которые им может доставить любимое существо, - так
неудовлетворенное тщеславие смешивают они с сердечной привязанностью. Мы
знакомы с другой подобной драмой и, может быть, расскажем о ней при случае.
Несмотря на искреннее расположение к полковнику, его сватовство не
обрадовало генерала: дочь могла рассчитывать на более блестящую партию. Но
слезы дочери и заступничество матери одержали верх над его колебаниями.
Итак, полковник находился на вершине благополучия; приближался час, когда
уже нечего было просить у судьбы, давшей ему больше того, о чем он смел
мечтать. Но случилось так, что чем завиднее становилось его положение
в настоящем, тем страшнее рисовалось ему отдаленное прошлое. С годами
благополучие возрастало, страшные воспоминания тускнели; но, как ни странно,
былое все же представлялось ему грозным, и все неизбежнее казалось его
столкновение с настоящим. Полковник старался отвести глаза от неумолимых
воспоминаний, но они не исчезали, часто он засыпал с блаженной улыбкой, мечтая
о славе, любви, блестящем будущем, - и внезапно просыпался, объятый неудержимым
страхом. То ему чудился голос, зовущий его по имени и гнусному прозвищу; то
мерещился Хосе Камас, обвиняющий его в смерти отца, то сам корчмарь, на коленях
умоляющий о пощаде и проклинающий убийцу в предсмертной муке. С первыми лучами
солнца зловещие призраки исчезали, возвращалась вера в свои силы. Облачившись в
военный мундир, дон Виктор Герра обретал прежнее дерзкое высокомерие и, сидя
рядом с невестой, говорил себе: "Под сенью прекрасной ветви могучего дерева мне
нечего опасаться". Генерал отправился с семьей в Мадрид, навестить старшего
брата. Полковнику, как заместителю генерала, пришлось остаться в Малаге. Его
назначили председателем военного трибунала для разбора дела с отягчающими вину
обстоятельствами: речь шла о дезертире, пробывшем долгие годы в бегах; полк его
тем временем был переведен на Кубу.
В назначенный день военный трибунал собрался. Шесть капитанов, усевшись
полукругом, с глубоким вниманием слушали прокурора, читавшего пространный
обвинительный акт. Обвиняемым был Хосе Камас, козопас по роду занятий, дезертир
и отцеубийца. Поглощенные высокими обязанностями, судьи не заметили мертвенной
бледности, которая разлилась по лицу председателя, едва было оглашено имя
подсудимого; они не видели, как огромным напряжением воли Герра силился
удержать волнение, бурно вздымавшее его грудь.
Прокурор продолжал читать, улики казались неопровержимыми.
Внезапно, точно молния из темной тучи, дьявольская мысль пронзила мозг
председателя трибунала: "Смерть слабоумного пастуха послужит тем камнем, под
которым навсегда будет погребена моя тайна!"
Мгновение спустя он прибавил к этой мысли циничное изречение незадачливого
мыслителя: "Если одному из нас суждено умереть, пусть умрет отец, - он старше
меня".
Обвинительный акт требовал смертной казни. Роль защитника оказалась весьма
трудной, ибо при аресте пастух ничего толком не говорил в свое оправдание,
только плакал и упорно отрицал вину.
Хосе Камас был введен и, посажен на скамью.
Полковник в смятении отвел глаза в сторону.
- Можете задать вопросы преступнику, - произнес он твердым, но глухим,
внезапно охрипшим голосом.
Самые юные члены суда с глубоким состраданием взглянули на несчастного
слабоумного пастуха, одетого в козьи шкуры; он сидел перед ними беззащитный,
подавленный и плакал, как ребенок.
- По вашим словам, вы были как будто не один в ночь совершенного
преступления, не так ли? - спросил его молодой капитан.
- Вы правы, сеньор.
- С кем же вы были?
На председателя в этот миг напал сильнейший приступ кашля.
- Я не смею сказать, - прошептал Хосе Камас.
- Почему же?
Подсудимый разрыдался:
- Я обещал ему молчать.
- Что вы сделали с похищенными деньгами? - спросил другой член трибунала.
- Сеньор, я никаких денег не брал!
- Система полного отрицания! - возмутился судья. - Какие наглые лжецы
встречаются среди простолюдинов!
- Узнаете ли вы эту наваху? - спросил капитан постарше, указывая на
складной нож, лежавший на столе.
- Нет, не узнаю, - ответил обвиняемый: спустя десять лет он забыл, как
выглядела его наваха.
- Довольно, сеньоры! - сказал, вставая, председатель, у которого при виде
навахи екнуло сердце. - Увести преступника.
- Сеньоры, ради пресвятой девы Марии, выслушайте! Я не виновен! -
воскликнул арестованный, с мольбой складывая руки. - Сжальтесь надо мной! Ради
спасителя, распятого на кресте!
- Увести его! - крикнул председатель.
- Сеньоры, я не виновен, не виновен! - стонал, весь в слезах, несчастный,
когда его уводили.
- Я верю ему, - прошептал самый молодой из судей.
- На чем же основана ваша вера? - спросил дрогнувшим голосом председатель.
- На том, что при виде этого бедняги у меня глаза наполнились слезами, -
ответил капитан.
- Неопровержимое доказательство! - насмешливо процедил сквозь зубы один из
судей. - Вы, очевидно, впервые заседаете в военном трибунале?
- Нет, сеньор, - с живостью возразил молодой капитан, - я уже принимал
участие в одном заседании и с полным удовлетворением вынес обвинительный
приговор преступнику, к чему меня понуждали совесть, закон и присяга. Сегодня,
в силу тех же соображений, я стою за оправдание.
- Вы вольны поступать, как желаете, - изрек председатель, - но знайте, что
вам надлежит подать голос в порядке очереди и в письменной форме.
- Моя очередь первая, - заявил капитан и, поспешно придвинув к себе
судебный акт, написал на нем: "Не виновен". Вслед за ним вынесли приговор
и подписались остальные. Когда бумага попала в руки председателя, оказалось,
что голоса разделились поровну: молодые судьи со свойственным их возрасту
великодушием подали голоса за оправдание; остальные высказались за смертную
казнь. Судьба подсудимого зависела от решения председателя трибунала. Без
колебаний взял он в руки перо и начертал:
"Принимая во внимание характер совершенного преступления, требую расстрела
обвиняемого на основании закона и дополнительных королевских указов от
17 февраля 1778 года и 6 марта 1815 года". Подпись: "Виктор Герра".
На другой день полковник выехал в почтовой карете в Мадрид, а на следующее
утро был расстрелян несчастный Хосе Камас. Жалкое человеческое правосудие! И ты
еще считаешь себя непогрешимым со всеми твоими уложениями и сводом законов!
Достаточно одного случая казни невинного, чтобы отменить страшное право
смертного приговора, которое может повлечь за собой столь жестокую, хоть
и невольную ошибку.
Вскоре после изложенных событий отец капеллан вернулся в Европу и уединился
у себя дома в Хересе, объятый мучительными переживаниями. В руках он держал
официальное извещение о казни отцеубийцы в Малаге: "Несмотря на неопровержимые
улики, несчастный преступник по имени Хосе Камас до последней минуты отрицал
свою виновность. В силу врожденного или притворного слабоумия он не смог или не
захотел привести в свое оправдание никаких данных, способных смягчить его
участь. Преступник пошел на казнь в состоянии полной подавленности,
беспрестанно повторяя, что он не виновен".
Далее следовало обвинительное заключение с подписями председателя и членов
трибунала.
- Он! Он! - в ужасе прошептал дон Гаспар. - Он приговорил к смерти
несчастного, в чьей невиновности был совершенно уверен. Бедный брат, убитый
с еще большей жестокостью, чем отец! Несчастное беззащитное существо, попавшее
в когти хищника, который растерзал его!
Капеллан закрыл лицо руками и разразился глухими рыданиями без слез.
В дверь постучались.
- Сегодня я не могу никого принять, - с трудом произнес капеллан, -
я нездоров.
- Сеньор дон Гаспар, откройте! Это я, Бернардо; мне необходимо видеть
вас, - послышался голос за дверью.
Отец капеллан, узнав по голосу старого друга своего отца, постарался
придать лицу спокойное выражение и открыл дверь.
- Дядюшка Бернардо, - сказал он, - вы уже, верно, знаете о новом несчастье,
ниспосланном мне богом... я не в силах ни с кем говорить.
- Мне известно все и даже больше, чем ваша милость полагает, - ответил
старик. - Я пришел сообщить вам, что ваш брат не виновен.
- Я в этом не сомневался, бедняга не способен был на преступление, -
возразил капеллан. - Но улики свидетельствовали против него, а он был слишком
слаб, чтобы защищаться, - вот почему истина не была обнаружена.
- Но пробьет час, дон Гаспар...
- Слишком поздно! - простонал капеллан, тяжело опускаясь в кресло.
- Эта беда омрачила остаток моих дней, сеньор, - сказал старый солдат,
и впервые слезы покатились по обветренным щекам человека, чья твердость
граничила со стоицизмом. - Право, Хосе как будто сам желал свершения своей
злосчастной судьбы. Я просил его немедленно сообщить мне в случае ареста, но он
не сделал этого. Бог не дал ему ясного разума, а в своих одиноких скитаниях по
горам он и вовсе одичал.
- Как, разве вы его видели после побега из армии? - спросил взволнованный
капеллан.
- Да, сеньор, - ответил Бернардо. - Но выслушайте все, что я расскажу.
Когда распространился слух, будто Хосе убил отца, я сказал, что это неправда;
то же самое я подтвердил и перед судьей, когда меня вызвали для дачи показаний.
Правда, у меня не было иных оснований, кроме того, что я его хорошо знал.
"Бедняга не способен убить муху", - сказал я; и мое убеждение в невиновности
Хосе было сильнее, чем все улики против него. У меня зародилось подозрение
насчет истинного убийцы, - ведь того, другого, я тоже хорошо знал; но я не смел
назвать его имени, пока у меня не было доказательств.
- Кого же вы подозреваете в убийстве? - спросил капеллан, впиваясь, глазами
в собеседника.
- Вы этого Каина не знаете, падре, но дело в свое время выйдет наружу, -
все вытянем, если веревочка не оборвется. Когда случилась беда, я забрал к себе
собаку убитого друга; хороший, верный пес, доброй породы! Однажды, когда
я проходил мимо покинутой корчмы, пес замер у дверей и жалобно завыл. Как я ни
звал его, он ни на шаг не отходил от дома. "Придется открыть, - сказал
я себе, - пусть пес увидит, что дом пуст". Едва я открыл дверь, которая в ту
пору была еще на своем месте, как пес так и кинулся в комнаты. Он бегал,
принюхивался, словно искал чего-то, останавливался, поднимал морду и выл.
Наконец он подбежал к углу, где обычно спал на соломенной подстилке, вытащил
какой-то лоскут и принялся его трепать. Я бросился к собаке и отнял у нее
лоскут; разглядев его, я сообразил, что у меня в руках кусок, вырванный из
штанов убийцы. Как видно, бросившись на защиту своего хозяина, пес встал на
задние лапы и вырвал у душегуба большой клок штанов вместе с карманом...
а в кармане оказалось письмо.
- Письмо? - переспросил капеллан.
- Да, сеньор, письмо. Правда, письмо любовное и ничего не пояснявшее, но
оно лежало в конверте, а этого достаточно: из малой искры вспыхивает пламя.
- Дядюшка Бернардо! - воскликнул капеллан, вставая и хватаясь за голову. -
В ваших руках было спасение невинного человека, а вы дали ему погибнуть!
- Погодите, ваша милость, я еще не кончил, - с жаром возразил Бернардо, -
выслушайте меня до конца и тогда судите. Я не знал, как быть. Хосе где-то
скрывался, его искали, но тщетно; то же было и с преступником. Я поразмыслил
и решил: стоит только негодяю узнать, что его подозревают, как он постарается
уничтожить Хосе, единственного свидетеля. Чтобы избежать нового преступления, я
предпочел хранить улику до тех пор, пока убийца, не будет найден, и пообещал
судебному писцу хорошее вознаграждение, если он известит меня, когда кто-нибудь
из них попадет в тюрьму; хотя, признаться, я думал, что обоих доставят в наше
село, чтобы вести следствие. Но оба точно в воду канули; шли годы, а о них не
было ни слуху ни духу.
Как-то мне пришлось побывать по делам в Ронде и окрестных селениях. И вот
однажды, охотясь на зайца в горах, я встретил пастуха и с удивлением узнал
в нем Хосе. "Вот где ты обретаешься", - обрадовался я. "Да, дядюшка Бернардо, -
ответил он спокойно, - только никому об этом не рассказывайте, не то на меня
снова военный мундир напялят". - "Ты что же, один бежал?" - спросил я. - "Нет,
сеньор, вдвоем, но я не смею его назвать, - он не велел, и я памятью покойной
матери поклялся молчать". - "Ладно, не будем о нем говорить, - согласился я. -
Но что же вы оба делали, когда убежали?" - "Мы скрывались в Альгарских горах, -
ответил Хосе. - К вечеру приятель послал меня к знакомым пастухам попросить
хлеба; уж очень мы устали и проголодались". - "Ладно, - сказал я, - а потом?" -
"Потом дождались ночи, - ответил Хосе, - и тогда товарищ отправился к моему
отцу попросить, не поможет ли он нам". - "Почему же ты сам не пошел к отцу?" -
удивился я. "Да товарищ сказал, что отец разозлится, когда увидит, что я бежал
с военной службы". - "А товарищ ничего у тебя не взял?" - "Да что у меня было
взять? Хотя верно... Он попросил у меня наваху и платок, да так и забыл
вернуть, а я не напомнил, пожалел его: парень был здорово напуган, - по дороге
он узнал, что за нами погоня, и даже видел одного из солдат. Он принес мне, дай
бог ему здоровья, мою старую пастушескую одежду - еле выпросил у отца - и велел
переодеться да уйти в горы, а сам решил податься в Португалию. Вот я здесь
и очутился". - "А он не поделился с тобой тем, что прислал отец?" - "А что мог
прислать отец? Как же, пришлет он, жди! Конечно он от отца ничего не получил;
да я на это и не надеялся". - "Так, верно, у отца нет денег, паренек", - сказал
я. "Что вы, сеньор, конечно есть! Больше ста унций золотом! Я сам однажды
подсмотрел". - "А ты не говорил об этом товарищу?" - "Как же, сеньор, как же;
но я предупреждал, что у отца вырвать деньжата можно разве что с сердцем. Вот
так и вышло". - "Послушай, Хосе, а твой товарищ сказал тебе о смерти отца?" -
"Пресвятая дева! Как, сеньор, батюшка умер?"
Признаюсь, я побаивался, не испортил ли тот негодяй нашего дурачка Хосе.
Как говорит пословица - с кем поведешься, от того и наберешься. Но мой вопрос
вызвал у Хосе такое непритворное изумление и горе, что мои последние сомнения
рассеялись. "Да, дружок, твой отец помер!"
Тут Хосе разрыдался, как ребенок! Я всячески утешал его и наконец сказал,
что постараюсь выхлопотать ему прощение; но взял с него слово, что, если его
тем временем изловят, он немедля известит меня. Затем мы распростились. Едва
я сделал несколько шагов, как Хосе меня окликнул: "Дядюшка Бернардо", - сказал
он, - под половицей, в головах у отца, зарыто золото; откопайте его и закажите
панихиду за упокой души бедного батюшки". - "Ладно", - пообещал я. И так жаль
мне стало парнишку: ведь он ни о чем не догадывался и не понимал той ужасной
вины, которая на нем лежала благодаря хитрости злодея. Ваш отец убит, -
закончил Бернардо, протягивая дону Гаспару лоскут одежды с карманом, в котором
лежало письмо, - и вот улика против его убийцы!
Капеллан сделал было резкое движение, чтобы схватить протянутый лоскут, но
тут же с отвращением отдернул руку.
- Заверните улику, как прежде, - сказал он. И пока Бернардо не спеша
выполнял приказание, капеллан взволнованно ходил взад и вперед по комнате.
- Готово, - сказал старик, снова протягивая капеллану тщательно завернутый
пакет.
Но капеллан, остановившись перед своим собеседником, посмотрел на него
вдохновенными глазами, сверкавшими на бледном, изменившемся лице, и сказал:
- Мертвым не надо ничего, кроме молитвы за упокой души. - Возьмите себе эту
улику, мне она не нужна.
- Сеньор! - воскликнул старик. - Вы не хотите, чтобы виновный был наказан?!
- Нет, не хочу. Ведь это ничего не изменит.
- А истина? Разве это мало - раскрыть истину? Разве вы не хотите
восстановить честь вашего брата?
- Для чего? - уныло возразил капеллан.
- Чтобы смыть пятно бесчестия с вашей семьи, - у бедняков ведь тоже есть
честь.
- Мой род угаснет вместе с моей смертью.
- И вы согласны нести это бремя?
- Дядюшка Бернардо, здесь, где меня все знают, я не останусь. Я поеду
миссионером в Китай; оттуда не многие возвращаются.
- А правосудие? А приговор общества?
- У них свои слуги.
- Так что же, вы прощаете?
- Да, и сделаю все, что в моих силах, для спасения виновного. Я первый
отказываюсь от мести.
- Сеньор, - сказал Бернардо, и в его возмущенном голосе послышалось
уважение, - вы святой!
- Нет, я просто не хочу обращаться к земному правосудию и не желаю
принимать в нем участия. Не думай, Бернардо, что для этого надо быть святым,
нас этому учит человеческая мудрость. Индийский поэт сказал: "Добродетель
прощает злодейство, подобно тому как сандаловое дерево изливает свой
благоухающий сок на топор, наносящий ему рану".
- Ваш отец говаривал, что у Хосе рыбья кровь... Мне думается, сеньор, что
это относится ко всей вашей семье. Знай я, где разыскать преступника, он бы
у меня получил по заслугам! И я вам больше скажу: я считаю своим долгом
честного человека сорвать маску с преступника.
- Каждый понимает долг чести по-своему, дядюшка Бернардо, - возразил
капеллан. - Только вам трудно будет найти убийцу: прошло десять лет, как он
исчез, - может, покинул родину, может умер. Лучше молитесь о его душе и просите
бога, чтобы грешник раскаялся.
- Сеньор, терпение и труд все перетрут. Я не успокоюсь, пока не отыщу его.
Зерно веют, а злодея казнят!
- Разыскав и наказав преступника, вы, может быть, исполните долг честного
человека, дядюшка Бернардо; но простив его - вы поступите по заповеди божьей.
- Клянусь жизнью, сеньор, такое всепрощение неразумно! Есть злодейства,
которые простить нельзя.
- Вы не правы, дядюшка Бернардо, нет такой вины, которой не простит небо.
- Ну что ж, сеньор, - возразил с жаром старый солдат, - я не святой, как
ваша милость, и я даю вам слово: попадется мне в руки этот негодяй - клянусь
памятью матери, заплатит за все свои злодеяния! А по-нашему, падре, я возьму
великий грех на душу?
- Нет, друг мой, я этого не говорю. Я высказал то, что сам чувствую, не
осуждая ближнего. Но зачем предполагать невозможное? Едва ли вам удастся найти
того, кого вы подозреваете в убийстве.
- Разве я не отыскал Хосе?
- Это случайность, дядюшка Бернардо.
- Бывают случайности, которые похожи на перст судьбы, сеньор дон Гаспар.
- Подумайте, десять лет! Какой густой покров окутал прошлое!
- Сеньор, по народной поговорке - долог век, да недолговечно счастье.
Я найду злодея. И раз вы отказываетесь, я один буду его разыскивать; а когда
отыщу... пусть бог ему поможет! Ну, а сейчас мне надо передать судьям улику, -
сказал старик, поспешно покидая комнату.

Как-то в утренний час генерал сидел в кабинете старшего брата, занимавшего
прекрасный дом на одной из лучших улиц Мадрида. Генерал с жаром защищал свою
мысль, старший брат спорил с ним и не уступал.
- Только в наше время, - говорил старший брат генералу, - удается
выдвинуться и занять положение в свете благодаря богатству, чину, политическому
весу или чудачествам; и никто даже не думает проверить, с какого дна так высоко
взлетели эти выскочки. Жизнь подобных господ окутана тайной, их прошлое исчезло
во мгле, как след лодки в морской пучине. А наше общество весьма охотно мирится
с таким положением: "Что мне за дело до прошлого, ведь я живу лишь сегодняшней
минутой!" Увы! новые идеи пустили глубокие корни в нашей среде. Полнейшее
равнодушие к прошлому человека, к его происхождению, к семье, воспитанию
и имени привело к тому, что нынче дети, особенно из числа преуспевающих, редко
отзываются с почтением и любовью о родителях, которым сама природа даровала это
право.
- Брат, - ответил будущий тесть полковника, - хвалить прежние времена
и хулить настоящее - обычай стариков. Я отказываюсь следовать за тобой по этому
утомительному пути.
- К сожалению, нынешние дурные обычаи одинаково свойственны как молодежи,
так и старикам. Каждая эпоха порождает свои идеи, ибо люди - духовно
и телесно - были и останутся несовершенными, как бы ни мудрили над их
исцелением философы и современные Гиппократы. Едва удается излечить один
недуг - нравственный или телесный - как появляется другой; так будет всегда;
и количество умирающих не от той, так от другой болезни останется неизменным, и
новые дурные идеи возникнут вместо прежних. Так было, есть и будет вечно!
- И все это сказано лишь для того, чтобы лишний раз выразить неодобрение по
поводу брака моей дочери с полковником Герра?
- Совершенно верно, брат.
- И на том лишь основании, что нам не известны его отец, дед и прадед?
- Да, отчасти из-за этого, ведь его дети будут моими племянниками
и наследниками.
- Его родители богатые и знатные землевладельцы в Северной Африке.
- Без родословной нет знати. Я справлялся и узнал из достоверных
источников, что семья, носящая это имя, очень бедна; у них действительно был
сын; в тысяча восемьсот... году он завербовался в солдаты и уехал в Америку;
с тех пор от него не было никаких известий, и родители считают его погибшим. По
словам полковника, его родители умерли. Так вот, что ты думаешь о сыне, который
отрекается от родителей лишь потому, что они бедны?
- Это было бы ужасно, если бы соответствовало истине.
- А как ты думаешь, хорошо ли выдавать себя за сына богатых
землевладельцев, если твой отец всего-навсего бедный батрак?
- Конечно это было бы смешно.
- Теперь ты понимаешь, почему я не желаю для твоей дочери союза
с человеком, который не только отказывается от своих родителей, но вдобавок
обладает таким низменным тщеславием?
- Брат, я не очень-то доверяю твоим сведениям; возможно, речь идет о других
Герра, - ведь эта фамилия очень распространена. Но допустим, что это так, -
неужели маленькие человеческие слабости могут перевесить положительные качества
полковника Герра, благодаря которым он становится завидной, если не блестящей,
партией для моей дочери? Полковник сделал отличную карьеру, его достоинства
неоспоримы.
- Ну, хорошо, о военной карьере я не спорю. А каков он в личной жизни?
- Нет ни одного товарища, который был бы о нем плохого мнения. Кроме того,
у него порядочное состояние.
- Да, - согласился старик с горькой усмешкой, - состояние, нажитое игрой
в карты.
- В Америке это не считается пороком, - возразил генерал, принужденно
рассмеявшись, чтобы скрыть, насколько ему неприятен этот разговор; он считал
своей обязанностью защищать честь будущего зятя.
- Да, да, прошлое исчезает, как след корабля в море! - воскликнул с горечью
старик. - Можно ли удивляться, что свет ныне потерял стыд и совесть, если даже
такие честные и достойные люди, как ты, стараются оправдать гнуснейшие
поступки?
- Брат, не забудь, что моя дочь его любит, - напомнил генерал с глубокой
грустью.
- Твоя дочь - прекрасная разумная девушка, она никогда не позволила бы себе
увлечься, если бы ты воспротивился ее выбору.
В эту минуту в кабинет вошел, сияя улыбкой, полковник, которого брат
генерала принял, как всегда, сухо и холодно. Генерал же, напротив, постарался
удвоить знаки внимания к будущему зятю, чтобы загладить впечатление от
нарочитой холодности брата. Не прошло и получаса, как в дверь кабинета раздался
стук.
- Войдите! - сказал генерал.
Дверь отворилась, и на пороге показался молодцеватый старик в одежде
андалусского крестьянина.
- Бернардо, наконец-то ты пришел! - воскликнул генерал и, бросившись
навстречу вошедшему, обнял его. Взяв гостя под руку, он повел его в глубь
кабинета и представил брату и полковнику. - Бернардо, мой верный друг
и отважный спаситель, которому я обязан жизнью. Поглядите, - добавил он,
поднимая седую прядь со лба старика, которого он назвал своим спасителем, -
взгляните на этот шрам, след вражеской сабли; доказательство преданности
Бернардо такое же вечное, как память о нем в моем сердце. Ну, как поживаешь,
друг? Вижу, что годы пронеслись над тобой, как над крепким дубом, не причинив
тебе никакого ущерба, только серебро в волосах появилось да лицо потемнело.
- Сеньор, - ответил старик, - мне грешно жаловаться на здоровье, да и духом
я никогда не падаю; конечно, случаются и у меня беды, но ведь слезами горю не
поможешь. А вы, ваша милость, и в самом деле молодцом выглядите! Правда, вы
ровно на десять лет меня моложе. Я уже слышал, что ваше превосходительство
женились и детки у вас замечательные, дай им бог здоровья!
- Ты их увидишь, Бернардо, обязательно увидишь! А как твои дети, жена?
- Сеньор, моя жена так сгорбилась и сморщилась, что ее не отличишь от
сухого каштана. А дети - один в армии, другие поженились и обзавелись
ребятишками.
- Я тебя больше не отпущу, Бернардо, ты останешься со мной.
- Сеньор, не могу же я покинуть жену.
- Возьмешь ее с собой.
- Что вы, сеньор! Легче картезианский монастырь сдвинуть с места. Разве ее
оторвешь от детей и внуков?
- Ну ладно, я собираюсь купить имение, там и для тебя местечко найдется.
Считай, что ты теперь распростился со всеми невзгодами. Вот мой брат, о котором
я так часто тебе рассказывал, а вот, - указал генерал на полковника, - мой
будущий зять.
При появлении старика дон Виктор Герра изменился в лице и сделал движение,
чтобы взять шляпу и уйти, но, рассудив, что отныне человек этот будет приходить
сюда ежедневно и встречи с ним не избежать, полковник снова сел и принялся за
газету с видом невозмутимого спокойствия. Он привык надеяться на свою
счастливую звезду и полагал, что узнать его теперь невозможно. Когда генерал
подошел, чтобы представить ему своего бывшего вестового, полковник надменно
поднял голову и слегка поклонился, приветствуя гостя.
При виде полковника старик застыл в изумлении, не в силах оторвать глаз от
бледного, надменного лица.
Между тем генерал позвонил в колокольчик.
- Проводи гостя, - сказал он вошедшему слуге, - вели подать ему завтрак
и окажи всяческое внимание, как члену нашей семьи. Пойди отдохни, Бернардо;
вечером я познакомлю тебя с женой и детьми, они давно жаждут увидеть тебя. -
И генерал подтолкнул к дверям старика, который все еще не мог прийти в себя от
столь неожиданной встречи.
- Как звать этого полковника? - спросил он у слуги.
- Дон Виктор Герра. А вы его знаете?
- Готов в этом поклясться. Только в ту пору он не был полковником; и звали
его иначе. Впрочем, прежде чем утверждать это, я хочу проверить; ведь прошло
немало времени.
Старику не лез кусок в горло. Он поспешил подняться из-за стола и выйти под
тем предлогом, будто ему понадобились дорожные сумки. Однако он остановился
внизу и замер у лестницы, точно кого-то поджидая; взгляд его горел нетерпением.
Бернардо узнал в полковнике убийцу корчмаря; не веря своим глазам, он решил
пойти на хитрость, чтобы убедиться в истине.
Прошло около получаса, и на лестнице послышались шаги; увидев, как по
ступенькам спокойно и невозмутимо спускался тот, кого он ждал, старик отступил
в тень за выступом.
Едва полковник сошел с последней ступеньки, раздался голос:
- Хуан Луис!
Полковник живо повернул голову.
- А, ты еще не забыл своего имени, Хуан Луис Головорез, грабитель
и душегуб?! - закричал Бернардо, становясь прямо перед полковником. -
К несчастью, ты позабыл, что рано или поздно правда всплывет наружу, как бы
высоко ты ни залетел.
Словно пораженный громом, полковник прислонился к стене, чтобы не упасть,
затем, подобно тонущему, который пытается спастись, сделал отчаянное усилие и,
взяв себя в руки, сказал с притворным презрением:
- Вы что, с ума сошли? Не знаю, пожалеть ли ваше безумие, или покарать вашу
наглость?
- Наглость? - дрожа от негодования, повторил старик. - Ты еще смеешь
говорить о моей наглости, низкий, бесчестный человек! На грабеже и на крови ты
построил свое благополучие; вообразил, что тебе удастся, как змее, сбросить
старую кожу и остаться безнаказанным, прикрывшись чужим именем. Но ты забыл
о боге, забыл, что от его карающей руки никто не скроется.
- Замолчи, глупец! - гневно крикнул полковник. - Не злоупотребляй моей
мягкостью. Только ради генерала я терплю твою дерзость, но если ты не
замолчишь, я вырву твой ядовитый язык или предам тебя правосудию, как
бессовестного клеветника.
- Правосудию? Отлично! Суду я и представлю доказательство моих слов.
Полковник холодно и язвительно захохотал.
- Хуан Луис! Хуан Луис! Был ты ничтожной козявкой, пока не стал
душегубом, - сказал старик. - Грабежом и убийством достиг ты величия. Мало
того, - чтобы спастись от расплаты, ты погубил невинного человека и послал его
на казнь за твои злодеяния.
Полковник схватился за саблю.
- Ни с места! - крикнул старик. - Еще одно убийство тебя не спасет. С моей
смертью не исчезнут доказательства твоего преступления, они уже переданы в руки
правосудия, и за тобой следят. Недолго тебе осталось блаженствовать и упиваться
торжеством.
- Слава и деньги достаются тому, кто их заслужил, а я их заслужил,
болван! - высокомерно сказал полковник.
- Да, да, тебе везло; счастье - оно ведь слепо. Но теперь конец, теперь ты
за все заплатишь с лихвой. Знай, Хуан Луис, долог век, да недолговечно счастье.
- Советую прежде подумать, я вас могу притянуть за гнусную клевету. Если же
вы откажетесь от ваших слов и пообещаете молчать о нелепых выдумках вашего
больного воображения, я постараюсь великодушно простить вас, - предложил
полковник, никогда не терявший головы. - И в таком случае, из уважения
к генералу, я обещаю стать вашим ревностным покровителем. Я богат, щедр, и тот,
кто спас жизнь моему тестю, может безусловно рассчитывать на мою благодарность.
Сегодня же в залог будущих благ вы получите сорок тысяч реалов.
- Эх ты дурень! Думаешь, если я одет в шерсть, так я овца, - сказал старый
солдат. - Негодяи вроде тебя всегда стараются подкупить честного человека. Но я
своей честью не торгую, и тебе не купить ее за все твое бесчестно нажитое
золото. Уж не воображаешь ли ты, что я позволю тебе жениться на дочери
генерала? И допущу, чтобы память несчастного Хосе была опозорена? А тебе дам
по-прежнему наслаждаться плодами твоих злодеяний? Пока я жив, не бывать этому!
- Так ты умолкнешь навеки, раз собрался меня погубить! - воскликнул
в бешенстве полковник. - У тебя нет и не может быть никаких доказательств, но
твоя гнусная клевета позорит мое честное имя.
С этими словами полковник схватил револьвер и бросился на старика. Но тут
на лестнице послышались шаги, и преступник поспешил скрыться.
Придя домой, он попытался усмирить волнение, бушевавшее в его груди.
"Спокойствие! - говорил он себе. - Хладнокровие выручает из всех бед. Какие
у него могут быть доказательства? Их нет. Я буду все отрицать. Кто посмеет
заподозрить во лжи полковника Герра и поверить выжившему из ума старику?
В недобрый час стал он на моем пути! Правда, генерал его ценит, доверяет ему,
но... будем мужественны! Поставим все на карту! Моя счастливая звезда меня не
подведет, я верю в нее".
Надеясь вернуть утраченное равновесие, полковник отправился пообедать
в гостиницу, - в оживленной беседе за столом, шутя и смеясь, он старался
заглушить свое беспокойство.
Вернувшись под вечер домой, полковник нашел письмо; это его удивило, ибо он
ниоткуда не ожидал известий; он поспешил вскрыть конверт. Письмо было без
подписи и состояло из трех слов: "Fuge, late, tace!". Краткое и выразительное
предостережение.
Почерк был изменен, но полковник узнал его и замер, не в силах оторвать
взгляда от дрожавшего в руке письма.
- Генерал знает! - прошептал он. - Подлый старик все рассказал. Однако
такой осторожный человек, как генерал, не поверил бы словам, если бы они не
были подкреплены доказательствами... старик мне угрожал... Но... какие же
доказательства? Их нет!.. Негодяй лжет! И все же... и все же... Да, существует
некий дух, враг человеческого спокойствия; подобно призраку, он возникает перед
нашим взором внезапно, как давно забытый, окоченевший мертвец. Fuge, late,
tace!.. С какой целью начертал мне генерал эту линию поведения? Ясно! Чтобы
избежать скандала, который ляжет позорным пятном на честь его полка, на честь
дочери, которая меня полюбила, на честь и достоинство того, кто называл меня
своим другом! Товарищество, любовь, дружба!.. Пустые слова! Все исчезнет, как
дым, если задета гордость.
Так рассуждал этот человек. И не только он, многие рассуждают подобным
образом и бросают упрек обществу, лишь бы обелить себя. Всякую истину можно
толковать вкривь и вкось, из любого суждения сделать ложный вывод.
С бешенством и недоумением созерцал Хуан Луис, как под неожиданным ударом
рушится здание незаслуженного благополучия, воздвигнутого на лжи и лицемерии,
на крови и обмане. Пред ним из гроба вставал мертвец и всплывала правда,
которую он тщетно силился уничтожить.
Привыкнув к неизменной удаче, преступник продолжал еще некоторое время
колебаться; затем, переодевшись в штатское платье и сунув в карман деньги,
вышел из дому. Через два дня он уже был в Сан-Себастьяне и садился на корабль,
шедший в Англию.
Головорез не ошибся, письмо было от генерала. Обладая скорее мягким, чем
решительным характером, генерал, узнав всю правду от Бернардо, пришел в ужас от
мысли, что при его покровительстве гнусный преступник сделал головокружительную
военную карьеру. Испытывая, кроме того, унижение как отец, одобривший выбор
дочери, генерал решил во что бы то ни стало избежать открытого скандала.
Услышав о бегстве преступника, дядюшка Бернардо горько раскаялся в том, что
заранее раскрыл перед ним карты, хотя вместе с тем отлично понимал, как
необходимо было проверить свои подозрения.
"Убийца бежал, - сказал он себе, - но где спрячется он от гнева господнего?
Лишь до поры до времени терпит бог его беззакония. Пробьет час расплаты: кто
плохо жил, тот плохо и кончит".
Дядюшка Бернардо оказался пророком - вскоре в одной из североамериканских
газет появилось следующее сообщение:
"Игорные дома продолжают оставаться притонами преступлений. Прошлой ночью
на улице*** произошел чудовищный случай. К нам недавно прибыл испанец по имени
дон Клаудио Хаен; своим высокомерием, вспыльчивостью и вызывающим поведением он
восстановил против себя всех окружающих. Иностранец проводил ночи напролет
в игорных домах, где ему так неизменно везло, что вскоре возникли толки, будто
он нечисто играет.
Среди посетителей особенно враждебно к испанцу относился уроженец Лимы,
человек с темным прошлым; по его словам, он знал Клаудио Хаена, когда тот
проживал в Перу под именем дона Виктора Герра. Эти слухи, дойдя до дона Клаудио
Хаена, привели его в неописуемое бешенство: вчера вечером, едва человек из Лимы
вошел в игорный дом, дон Хаен бросился на него и всадил ему нож в грудь; однако
перуанец успел выхватить револьвер и в упор выстрелить в нападавшего, крикнув:
"Сеньоры, я караю убийцу!" Смерть дона Клаудио Хаена наступила мгновенно;
человек из Лимы жил еще несколько часов и скончался сегодня после полудня".
Некоторое время спустя в испанских газетах появилось письмо миссионера,
сообщавшего о мученической смерти отца Гаспара Камас. Дядюшка Бернардо узнал от
генерала оба известия.
- Да, - сказал он, - каждый из них умер так, как жил: один - как святой
мученик; другой - как разбойник. Бог да вознаградит святого и да простит
прегрешения убийце.
- Бернардо, - откликнулся генерал, - мне отрадно слышать, что ты наконец
прощаешь тому, кого ты так ненавидел и преследовал.
- Сеньор, перед лицом смерти смолкает злоба. Доброму христианину следует
лишь молиться за усопших.

Перевод И. Лейтнер

_______________________________________________________________________________

Комментарии
Вакх - бог вина; Церера - богиня плодородия (миф.}.

Конкинерос - прозвище жителей Пуэрто де Санта Мария, происходящее от
названия ракушек. (Прим. автора.)

Лима - столица Перу.

Перогрульо - персонаж испанской народной сказки.

Fuge, late, tace! - Беги, скройся, молчи! (Лат.)

_______________________________________________________________________________

Подготовка текста - Лукьян Поворотов

Используются технологии uCoz