Антон Павлович Чехов 



   Трагик

    Был бенефис трагика Феногенова.
    Давали "Князя Серебряного". Сам бенефициант играл  Вяземского,  антрепренер 
Лимонадов - Дружину Морозова,  г-жа Беобахтова - Елену...  Спектакль  вышел  на 
славу. Трагик делал буквально чудеса. Он похищал Елену одной рукой и держал  ее 
выше головы, когда проносил через сцену. Он кричал, шипел, стучал ногами,  рвал 
у себя на груди кафтан. Отказываясь от поединка с  Морозовым,  он  трясся  всем 
телом, как в действительности никогда не трясутся, и с шумом  задыхался.  Театр 
дрожал от аплодисментов. Вызовам не было конца. Феногенову поднесли  серебряный 
портсигар и букет с длинными лентами. Дамы махали платками,  заставляли  мужчин 
аплодировать, многие плакали...  Но более всех восторгалась игрой и волновалась 
дочь исправника Сидорецкого, Маша. Она сидела в первом ряду  кресел,  рядом  со 
своим папашей, не отрывала глаз от сцены даже  в  антрактах  и  была  в  полном 
восторге. Ее тоненькие ручки и ножки дрожали,  глазки  были  полны  слез,  лицо 
становилось всё бледной и бледней. И не мудрено: она была в театре первый раз в 
жизни! 
    - Как хорошо они представляют! Как  отлично!  -  обращалась  она  к  своему 
папаше-исправнику всякий раз, когда опускался занавес. - Как хорош Феногенов! 
    И если бы папаша мог читать на лицах, он прочел бы на бледном личике  своей 
дочки восторг, доходящий до страдания. Она страдала и от игры, и от пьесы, и от 
обстановки. Когда в антракте полковой оркестр начинал играть свою музыку, она в 
изнеможении закрывала глаза. 
    - Папа! - обратилась она к отцу в последнем  антракте.  -  Пойди  на  сцену 
и скажи им всем, чтобы приходили к нам завтра обедать! 
    Исправник пошел за сцену, похвалил  там  всех  за  хорошую  игру  и  сказал 
г-же Беобахтовой комплимент: 
    - Ваше красивое лицо просится на полотно. О, зачем я не владею кистью! 
    И шаркнул ногой, потом пригласил артистов к себе на обед.
    - Все приходите, кроме женского пола, - шепнул он. - Актрис не надо, потому 
что у меня дочка. 
    На другой день у исправника  обедали  артисты.  Пришли  только  антрепренер 
Лимонадов, трагик Феногенов и комик Водолазов; остальные сослались на недосуг и 
не пришли. Обед прошел скучно. Лимонадов все время уверял  исправника,  что  он 
его уважает и вообще  чтит  всякое  начальство,  Водолазов  представлял  пьяных 
купцов и армян, а Феногенов, высокий, плотный малоросс (в паспорте он назывался 
Кныш) с черными  глазами  и  нахмуренным  лбом,  продекламировал  "У  парадного 
подъезда" и "Быть или не быть?".  Лимонадов  со  слезами  на  глазах  рассказал 
о свидании своем с бывшим губернатором генералом Канючиным.  Исправник  слушал, 
скучал и благодушно улыбался. Несмотря даже на то,  что  от  Лимонадова  сильно 
пахло жжеными перьями, а на Феногенове  был  чужой  фрак  и  сапоги  с  кривыми 
каблуками, он был доволен. Они нравились его дочке, веселили ее,  и  этого  ему 
было достаточно! А Маша глядела на артистов, не отрывала  от  них  глаз  ни  на 
минуту. Никогда ранее она не видала таких умных, необыкновенных людей! 
    Вечером исправник и Маша опять были в театре. Через  неделю  артисты  опять 
обедали у начальства и с этого раза стали почти каждый  день  приходить  в  дом 
исправника, то обедать, то ужинать, и Маша еще  сильнее  привязалась  к  театру 
и стала бывать в нем ежедневно. 
    Она влюбилась в трагика Феногенова. В одно прекрасное утро, когда исправник 
ездил встречать архиерея, она бежала с труппой Лимонадова и на пути повенчалась 
со  своим  возлюбленным.  Отпраздновав  свадьбу,  артисты   сочинили   длинное, 
чувствительное письмо и отправили его к исправнику. Сочиняли все разом. 
    - Ты ему мотивы, мотивы ты ему! - говорил Лимонадов,  диктуя  Водолазову. - 
Почтения  ему  подпусти...  Они,  чинодралы,  любят  это.  Надбавь  чего-нибудь 
этакого... чтоб прослезился... 
    Ответ на это  письмо  был  самый  неутешительный.  Исправник  отрекался  от 
дочери, вышедшей, как он  писал,  "за  глупого,  праздношатающегося  хохла,  не 
имеющего определенных занятий". 
    И на другой день после того, как пришел  этот  ответ,  Маша  писала  своему 
отцу: 
    "Папа, он бьет меня! Прости нас!" 
    Он бил ее,  бил  за  кулисами  в  присутствии  Лимонадова,  прачки  и  двух 
ламповщиков! Он помнил, как за четыре дня до свадьбы, вечером, сидел он со всей 
труппой в трактире  "Лондон";  все  говорили  о  Маше,  труппа  советовала  ему 
"рискнуть", а Лимонадов убеждал со слезами на глазах: 
    - Глупо и нерационально отказываться от такого случая! Да  ведь  за  этакие 
деньги не то что жениться, в  Сибирь  пойти  можно!  Женишься,  построишь  свой 
собственный театр, и бери меня тогда к себе в труппу. Не я  уж  тогда  владыка, 
а ты владыка. 
    Феногенов помнил об этом и теперь бормотал, сжимая кулаки: 
    - Если он не пришлет денег, так я из нее щепы нащеплю. Я  не  позволю  себя 
обманывать, черт меня раздери! 
    Из одного губернского города труппа хотела уехать тайком от Маши,  но  Маша 
узнала и прибежала на вокзал после второго  звонка,  когда  актеры  уже  сидели 
в вагонах. 
    - Я оскорблен вашим отцом! - сказал ей трагик. - Между нами все кончено! 
    А она, несмотря на то, что в  вагоне  был  народ,  согнула  свои  маленькие 
ножки, стала перед ним на колени и протянула с мольбой руки. 
    - Я люблю вас! - просила она. - Не гоните меня, Кондратий Иваныч! Я не могу 
жить без вас! 
    Вняли ее  мольбам  и,  посоветовавшись,  приняли  ее  в  труппу  на  амплуа 
"сплошной  графини", - так  называли  маленьких  актрис,  выходивших  на  сцену 
обыкновенно толпой и игравших роли без речей... Сначала Маша играла горничных и 
пажей, но потом, когда г-жа Беобахтова, цвет лимонадовской труппы,  бежала,  то 
ее сделали ingénue. Играла она плохо: сюсюкала,  конфузилась.  Скоро,  впрочем, 
привыкла и стала нравиться публике. Феногенов был очень недоволен. 
    - Разве это актриса? - говорил он. - Ни фигуры, ни манер, а  так  только... 
одна глупость... 
    В одном губернском городе труппа Лимонадова давала  "Разбойников"  Шиллера. 
Феногенов изображал Франца, Маша - Амалию. Трагик кричал и трясся, Маша  читала 
свою роль, как хорошо заученный урок, и  пьеса  сошла  бы,  как  сходят  вообще 
пьесы, если бы не случился маленький скандал.  Все  шло  благополучно  до  того 
места в пьесе, где Франц объясняется в любви Амалии, а она хватает  его  шпагу. 
Малоросс прокричал, прошипел, затрясся и сжал в своих железных объятиях Машу. А 
Маша вместо того, чтобы отпихнуть его, крикнуть ему "прочь!", задрожала  в  его 
объятиях, как птичка, и не двигалась... Она точно застыла. 
    - Пожалейте меня! - прошептала она ему на ухо. - О, пожалейте меня!  Я  так 
несчастна! 
    - Роли не знаешь! Суфлера слушай! - прошипел  трагик  и  сунул  ей  в  руки 
шпагу. 
    После спектакля Лимонадов и Феногенов сидели в кассе и вели беседу. 
    - Жена твоя ролей не учит, это ты  правильно...  -  говорил  антрепренер. - 
Функции своей не знает... У всякого человека есть своя функция... Так  вот  она 
ее-то не знает... 
    Феногенов слушал, вздыхал и хмурился, хмурился... 
    На другой день утром Маша сидела в мелочной лавочке и писала: 
    "Папа, он бьет меня! Прости нас! Вышли нам денег!" 

    1883

_______________________________________________________________________________

   Комментарии
    Ingénue - театральное амплуа наивной девушки (франц.). 

_______________________________________________________________________________