Натаниэль Готорн
Честолюбивый гость
Из сборника Дважды рассказанные истории
Однажды в сентябрьский вечер вокруг очага собрался семейный кружок. Очаг
наполнили доверху плавником, выловленным из горных потоков, сухими сосновыми
шишками и обломками огромных деревьев, обрушившихся в пропасть. Пламя гудело
в трубе и озаряло комнату ярким светом. Лица отца и матери выражали спокойное
довольство; дети смеялись. Старшая дочь казалась живым олицетворением Счастья
семнадцатилетней юности, а престарелая бабушка, сидевшая с вязанием в самом теплом
углу, походила на Счастье состарившееся. Они нашли волшебный "корень счастья"
в самом неприютном месте Новой Англии. Семья поселилась в ущелье на перевале Белых
холмов, где круглый год дул пронзительный ветер. Зимой этот безжалостно холодный
ветер срывал на их доме всю свою нерастраченную ярость, прежде чем обрушиться на
долину Сако. Место, где они жили, было холодное и опасное, ибо гора, высившаяся
над их головами, была столь крута, что со склонов ее часто срывались камни
и пугали их среди ночи.
Как раз в тот момент, когда дочь несколькими незамысловатыми шутками вызвала
всеобщее веселье, через перевал подул ветер и, перед тем как перенестись в долину,
казалось, остановился у дома и застучал в дверь, завывая и жалуясь. На мгновение
все приуныли, хотя в звуках этих и не было ничего необычного. Но вскоре обитатели
дома повеселели, поняв, что дверную щеколду приподнял путешественник, чьих шагов
они не расслышали за тоскливыми порывами ветра, который возвестил о приближении
путника, оплакивал его, когда тот входил в дом, и со стонами удалился от двери.
Хотя эти люди и жили в таком уединенном месте, они, однако, поддерживали
ежедневное общение с внешним миром. Романтическая дорога через перевал
представляет собой большую артерию, сквозь которую постоянно пульсирует кровь
торговли между Мэном, с одной стороны, и Зелеными горами и берегами
Св. Лаврентия - с другой. Почтовый дилижанс всегда останавливался перед дверями
дома. Прохожий, которому единственным спутником служила его палка, задерживался
здесь, чтобы перемолвиться словечком и не оказаться в полной власти одиночества до
того, как он пересечет горную расселину или доберется до первого дома в долине.
Возница, направлявшийся на портлендский рынок, останавливался здесь переночевать,
а если это был холостяк, то он мог позволить себе посидеть часок позже обычного
перед отходом ко сну и сорвать на прощанье поцелуй с губ служанки, жительницы гор.
Это был один из непритязательных постоялых дворов, где путешественник платит лишь
за еду и жилье, но находит еще тот уют и ласку, которым нет цены. Поэтому, когда у
дверей послышались шаги, вся семья - бабушка, дети и остальные домочадцы -
поднялись, как если бы они собрались принять кого-то родного, чья судьба была
связана с их собственной судьбой.
Дверь открыл молодой человек. В первый момент лицо его выражало меланхолию,
почти отчаяние, как у того, кто в полном одиночестве среди сгущающихся сумерек
путешествует по необитаемой и унылой стране, но вскоре оно просветлело, когда он
увидел, с каким радушием его принимают. Он почувствовал, как сердце его
устремилось навстречу им всем, начиная от старой женщины, которая обтирала своим
фартуком стул для него, до младенца, протягивавшего к нему свои ручонки.
Достаточно было одного взгляда и улыбки, чтобы между незнакомцем и старшей дочкой
установились отношения невинной близости.
- А! Этот огонь - как раз то, что мне нужно, - воскликнул он, - особенно когда
вокруг него собралось такое приятное общество! Я просто окоченел от холода - ведь
этот перевал - настоящая труба, сквозь которую так и тянет, как из огромных мехов.
Всю дорогу от Бартлета в лицо мне дул ужаснейший ветер.
- Так вы держите путь в Вермонт? - спросил хозяин дома, помогая молодому
человеку снять с плеч легкий рюкзак.
- Да, я направляюсь в Берлингтон, и даже гораздо дальше, - отвечал он. -
Я рассчитывал сегодня вечером попасть в Итан Кроуфорд, но на такой дороге пешеход
всегда застрянет. Однако это не имеет значения - когда я увидел этот добрый огонь
и ваши веселые лица, мне показалось, что огонь зажжен нарочно для меня и что вы
ждете моего прибытия. Поэтому я сяду здесь с вами и буду чувствовать себя как
дома.
Едва прямодушный незнакомец успел пододвинуть свой стул к огню, как снаружи
послышался шум, похожий на тяжелую поступь кого-то, кто большими и быстрыми шагами
мчится вниз по крутому склону горы; у самого дома он сделал огромный прыжок
и обрушился уже по ту сторону пропасти. Вся семья затаила дыхание, ибо знала, что
означает этот звук, гость же сделал то же самое инстинктивно.
- Старая гора бросила в нас камень, боясь, как бы мы о ней не забыли, - сказал
хозяин дома, приходя в себя. - Она иногда качает головой и грозит сойти вниз, но
мы старые соседи и, в общем, недурно ладим друг с другом. Кроме того, у нас есть
рядом надежное убежище на тот случай, если она и впрямь явится к нам.
Давайте теперь представим себе, что незнакомец окончил свой ужин, состоявший
из медвежатины, и благодаря природному своему дару сумел настолько стать на
дружескую ногу со всеми членами семейства, что сейчас они беседуют с ним так же
свободно, как если бы он был таким же прирожденным горцем, как они сами. Он был
гордого, но мягкого нрава, надменный и сдержанный с богатыми и сильными мира сего,
но всегда готовый склонить голову, чтобы войти в низкую дверь скромной лачуги
и держаться как брат или сын у домашнего очага бедняка. В семье, живущей на
перевале, он нашел присущие Новой Англии тепло и простоту чувств, ясный ум и ту
поэзию самобытного существования, которую они бессознательно переняли у горных
вершин и пропастей, на самом пороге своего романтического и опасного жилища. Ему
приходилось пускаться в дальние странствия, и притом в одиночестве, да и вся его
жизнь была одинокой тропой, ибо, по природе своей требовательный к людям
и разборчивый на знакомства, он держался особняком от тех, кто мог бы стать его
спутником на этой тропе. И обитателей дома, при всей их сердечности
и гостеприимстве, также связывало чувство спаянности друг с другом и оторванности
от внешнего мира - то чувство, которому в каждом домашнем кругу должно быть
отведено священное место и куда чужому нет доступа. Но в этот вечер некая
пророческая симпатия побудила утонченного и образованного юношу излить душу перед
простыми жителями гор и заставила их отвечать ему таким же непринужденным
доверием. Так этому и суждено было быть. Разве узы общей судьбы не прочнее уз
родства?
Тайной особенностью юноши было высокое и отвлеченное честолюбие. Он, быть
может, и смирился бы с мыслью прожить незаметную жизнь, но не с мыслью быть
забытым в могиле. Горячее желание перешло в надежду, а надежда, долго лелеемая,
превратилась почти в уверенность в том, что пусть он ведет сейчас жизнь
безвестного странника, но слава рано или поздно должна озарить его стезю, хотя,
быть может, и не в тот момент, когда он ступает по ней. Но когда будущие поколения
вглядятся в тьму того, что ныне составляет настоящее, они различат свет его шагов,
которые будут светить и тогда, когда померкнут лучи вокруг менее славных имен,
и потомки поймут, что наделенный высшими дарами человек прошел свой путь от
колыбели до могилы, не узнанный никем.
- А пока что, - вскричал незнакомец с пылающими щеками и глазами, в которых
горел энтузиазм, - пока что я еще ничего не совершил! Исчезни я завтра с лица
земли, никто не будет знать обо мне больше, чем знаете вы, а именно - что
неизвестный юноша пришел в сумерки из долины Сако, открыл вам вечером свое сердце,
с восходом солнца прошел через перевал, и больше его не видели. Ни одна душа не
спросит: "Кто был этот странник? Куда он направлялся?" Но я не могу умереть
прежде, чем выполню свое предназначение. А там пусть приходит смерть: я успею
воздвигнуть себе памятник.
Неподдельное душевное волнение, беспрестанно прорывавшееся сквозь отвлеченные
рассуждения, помогло членам семейства понять чувства молодого человека, хотя они и
были бесконечно далеки от их собственных. Он живо примечал все смешное и сам
смутился от того, что проявил такой пыл.
- Вы смеетесь надо мной, - сказал он, взяв за руку старшую дочку, и сам при
этом рассмеялся. - Вы считаете мое честолюбие таким же глупым, как если бы я хотел
замерзнуть на вершине горы Вашингтона только ради того, чтобы меня увидели люди из
окрестных деревень. А в самом деле, это было бы превосходным пьедесталом для
памятника человеку!
- Лучше сидеть здесь, у этого огня, - отвечала девушка, покраснев, - и быть
спокойным и довольным, хотя никто и не думает о тебе.
- Мне кажется, - сказал ее отец после некоторого раздумья, - в том, что
говорит молодой человек, есть нечто вполне естественное, и если бы мой ум был
повернут в эту сторону, я бы чувствовал то же самое. Странно, жена, но его рассказ
заставил меня размышлять о том, чему наверняка никогда не суждено сбыться.
- Может быть, и сбудется, - заметила жена. - Не думает ли мой муж о том, что
он будет делать, когда останется вдовцом?
- Нет, нет! - воскликнул он, отвергая ее мысль с мягким упреком. - Когда
я думаю о твоей смерти, Эстер, это значит, что я думаю и о своей тоже. Нет, мне бы
хотелось иметь хорошенькую ферму в Бартлете, Бетлехеме, или Литлтоне, или любом
другом местечке в районе Белых гор, но не таком, где бы эти горы могли обрушиться
нам на головы. Я бы хотел дружить со своими соседями и называться сквайром,
и чтобы меня послали на срок или два в Генеральное собрание, ибо простой, честный
человек может там принести столько же пользы, сколько и законник. А когда
я превращусь в совсем дряхлого старика, а ты - в старуху, я хотел бы - только
чтобы не разлучаться надолго, - я хотел бы счастливо умереть на своей постели
и оставить вас всех плачущими обо мне. Графитная могильная плита меня устроила бы
так же, как и мраморная, лишь бы на ней были высечены мое имя и возраст, строфа из
гимна и какая-нибудь надпись, чтобы люди знали, что я был честным человеком при
жизни и умер христианином.
- Вот видите! - воскликнул незнакомец. - Всем нам свойственно мечтать
о памятнике, будь он графитный или мраморный, или колонна из гранита, или,
наконец, славная память в сердцах людей.
- Мы сегодня настроились на странный лад, - сказала жена со слезами на
глазах. - Говорят, это не к добру, когда люди начинают такое выдумывать. Вы только
послушайте детей!
Все прислушались. Младших детей уложили спать в другой комнате, но дверь туда
была оставлена открытой, так что было слышно, как они оживленно разговаривают
между собой. Казалось, что все они заразились от кружка, сидевшего у огня,
и теперь старались превзойти друг друга, высказывая самые диковинные желания
и строя ребяческие планы на то время, когда станут взрослыми мужчинами
и женщинами. Наконец маленький мальчик, вместо того чтобы обратиться к братьям
и сестрам, окликнул мать.
- Я тебе скажу, мама, чего я хочу! - крикнул он. - Я хочу, чтобы ты, и папа, и
бабушка, и все мы, и незнакомец тоже, сейчас же отправились попить воды из Флума!
Нельзя было удержаться от смеха, услышав это предложение ребенка покинуть
теплую постель и потащить их всех от яркого огня к водоему Флум - ручью,
пробивавшемуся по склону бездны в глубине перевала.
Не успел мальчик кончить, как на дороге загрохотала повозка и остановилась на
минуту перед дверью. Казалось, в повозке сидели двое или трое мужчин, веселивших
свои души нестройным пением. В то время как обрывки их песни отдавались эхом между
скал, сами певцы колебались, продолжать ли им свое путешествие или остановиться
здесь на ночь.
- Отец, - сказала девушка, - они зовут тебя по имени.
Однако добрый человек сомневался в том, что они и вправду его звали, и не
хотел показаться слишком корыстолюбивым, приглашая к себе постояльцев. Поэтому он
не спешил к двери, и вскоре раздался звук бича и путешественники исчезли на
перевале, все еще распевая и смеясь, хотя их веселое пение звучало печально,
доносясь из сердца гор.
- Ну вот, мама! - снова закричал мальчик. - Они бы нас довезли до Флума.
Они снова рассмеялись упрямой выдумке ребенка о ночной прогулке. Но в этот
момент легкое облачко грусти затуманило душу старшей дочери; она печально
посмотрела на пламя и вздохнула с тоской. Этот вздох вырвался у нее, несмотря на
попытку подавить его. Затем, вздрогнув и покраснев, она быстро оглядела лица
сидевших, как будто они заглянули ей в сердце. Незнакомец спросил ее, о чем она
думает.
- Ни о чем, - отвечала она, опустив глаза с улыбкой, - мне просто стало как-то
тоскливо.
- О, я всегда обладал даром читать в людских сердцах, - сказал он
полусерьезно. - Хотите, я открою ваш секрет? Ибо мне известно, что это значит,
когда молодая девушка дрожит от холода у теплого очага и жалуется на одиночество,
сидя рядом с матерью. Должен ли я назвать это чувство по имени?
- Это уже не будет девичье чувство, если ему дать имя, - ответила горная
нимфа, смеясь, но, однако, избегая его взгляда.
Все это было сказано так, что никто их не слышал. Возможно, в их сердцах
зародился росток любви столь чистой, что она могла бы расцвести в раю, поскольку
ей не дано было созреть на земле, - ибо женщины преклоняются перед тем мягким
чувством собственного достоинства, которое было присуще этому юноше, а гордая,
созерцательная, но добрая натура чаще всего очаровывается той простотой, которой
обладала молодая девушка. Но пока они тихо разговаривали и он наблюдал, как
счастливая грусть сменяется легкой тенью, робкими желаниями девичьей души, звук
ветра, проносившегося через перевал, становился все сильнее и мрачнее. Казалось,
как заметил наделенный воображением незнакомец, будто пели хором духи ветра,
жившие некогда, еще во времена индейцев, среди этих гор и нашедшие в их вершинах
и расселинах свое священное обиталище. На дороге послышались причитания, как будто
шла похоронная процессия. Чтобы рассеять уныние, домочадцы подбросили в огонь
сосновых веток, сухая хвоя затрещала, пламя разгорелось и вновь осветило картину
мирного и скромного счастья. Свет нежно озарял и ласкал их. Лучи пламени
выхватывали из темноты то маленькие личики детей, выглядывающих из своей кровати,
то могучую фигуру отца, то мягкое, озабоченное лицо матери, то высокомерного
юношу, то цветущую девушку и добрую старую бабушку, все еще занятую вязанием
в своем теплом углу.
Старая женщина подняла глаза от работы и, продолжая вязать, заговорила.
- У стариков, - сказала она, - есть свои думы, как и у молодых. Вы тут
высказывали свои желания и намерения и толковали о разных вещах, так что и я стала
размышлять о том, о сем. Чего же может желать старуха, которой остался один или
два шага до могилы? Дети, эта мысль будет преследовать меня день и ночь, если я не
открою ее вам.
- Что же это за мысль, матушка? - воскликнули муж с женой в один голос.
Старая женщина с таинственным видом, который заставил слушателей теснее
сдвинуться у огня, поведала им, что она несколько лет назад заготовила себе
погребальный наряд - саван из добротного полотна, чепец с рюшем из муслина, и все
это более хорошего качества, чем та одежда, которую ей приходилось носить со дня
венчания. Но в этот вечер ей странным образом вспомнилось одно старинное поверье.
Когда она была молодой, говаривали, что если что-нибудь упустишь при обряжении
тела, если, например, рюш недостаточно отглажен или чепец надет неладно, - труп, в
гробу или под землей, будет стараться высвободить свои ледяные руки, чтобы
привести все в порядок. Одна мысль об этом лишала ее покоя.
- Не говори так, бабушка, - сказала девушка, вздрогнув.
- Итак, - продолжала старуха с необычайной серьезностью и вместе с тем
улыбаясь собственному безрассудству, - я хочу, чтобы кто-нибудь из вас, дети мои,
когда вашу мать оденут и положат в гроб, - чтобы кто-нибудь из вас подержал над
моим лицом зеркало. Как знать, быть может, я смогу взглянуть на себя и проверить,
все ли в порядке.
- Старый и малый - все мы грезим о могилах и памятниках, - пробормотал
незнакомый юноша. - Хотелось бы мне знать, что чувствуют моряки, когда их корабль
тонет и всем им в безвестности и бесславно суждено быть погребенными в океане,
в этой огромной и безымянной гробнице.
На мгновение страшная фантазия старухи настолько завладела умами ее
слушателей, что в первые минуты, когда звук за окном в ночи, казавшийся сначала
ревом ветра, превратился затем в нечто оглушительное и ужасное, он не был замечен
обреченной кучкой людей. Но вот дом и все внутри его задрожало; казалось,
заколебались сами земные устои, как будто этот зловещий звук был трубным гласом
Страшного суда. Старые и малые обменялись безумным взглядом и застыли на минуту,
бледные и испуганные, не в состоянии произнести ни слова или сдвинуться с места.
Затем одновременно со всех губ сорвался один пронзительный крик:
- Обвал! Обвал!
Самыми простыми словами мы постараемся рассказать, что произошло, хотя никакие
слова не в силах передать неизъяснимый ужас разразившейся катастрофы. Жертвы ее
поспешили из домика и стали искать спасения там, где, как им казалось, было более
безопасно и где на случай подобной беды было сооружено нечто вроде заслона. Увы!
Они покинули безопасное место и кинулись прямо навстречу гибели. Вниз потоком
обломков рухнул весь склон горы, но, не достигнув дома, разделился надвое и, не
разбив в нем ни одного окна, завалил все окрестности, преградил дорогу и уничтожил
все на своем страшном пути. Задолго до того, как гром этого обвала затих в горах,
муки несчастных закончились и жертвы катастрофы успокоились навсегда. Их тела так
никогда и не были найдены.
На следующее утро виден был легкий дымок, вздымавшийся из трубы домика
и устремлявшийся к горному склону. Внутри все еще тлел огонь в очаге и стулья
стояли вокруг него, как будто обитатели дома вышли взглянуть на опустошения,
произведенные обвалом, и вскоре вернутся, чтобы возблагодарить небеса за свое
чудесное спасение. Каждый из погибших оставил по себе какой-нибудь знак, глядя на
который те, кто знал эту семью, оплакивали его судьбу. Кто не слышал их имен?
Историю эту рассказывают всюду и везде, и она навсегда останется легендой этих
гор. Поэты воспели их гибель.
Некоторые обстоятельства заставили кое-кого предположить, что в эту роковую
ночь в доме приняли незнакомца, который разделил участь всех его обитателей;
другие думали, что для такого предположения нет достаточных оснований. Горе
пылкому юноше, мечтавшему о том, что память о нем сохранится навеки! Имя его
и личность совершенно неизвестны, его история, его жизненный путь, его планы -
тайна, которая никогда не будет открыта; его смерть и его существование одинаково
загадочны, - кто же был он, испытавший ужасы этого смертного часа?
Перевод И. Исакович
__________________________________________________________________________________
Комментарии
The Ambitious Guest
Рассказ опубликован в 1835 году в ежемесячнике "New England Magazine".
На русском языке впервые - в журнале "Библиотека для чтения", 1856, т. 140. В этом
рассказе, как и в рассказе "Великий карбункул", отразились воспоминания Готорна
о путешествии к Белым горам.
Бартлет, Берлингтон, Бетлехем, Литлтон - города и поселки в Нью-Хэмпшире.
Генеральное собрание - название законодательных органов в Массачусетсе и Нью-
Хэмпшире.
__________________________________________________________________________________
Используются технологии
uCoz