Джек Лондон



Нам-Бок - лжец

Из сборника Дети мороза - Байдарка, правда, байдарка! Байдарка, и в ней человек! Глядите, как неуклюже он ворочает веслом! Старая Баск-Ва-Ван приподнялась на колени, дрожа от слабости и волнения, и посмотрела в море. - Нам-Бок всегда неуклюже работал веслом, - пробормотала она в раздумье, прикрыв ладонью глаза от солнца и глядя на сверкающую серебром поверхность воды. - Нам-Бок всегда был неуклюжий. Я помню... Но женщины и дети громко расхохотались, и в их хохоте слышалась добродушная насмешка; голос старухи затих, и только губы шевелились беззвучно. Кугах оторвался от своей работы (он был занят резьбой по кости), поднял голову и посмотрел туда, куда указывал взгляд Баск-Ва-Ван. Да, это была байдарка, и она шла к берегу, хотя временами ее и относило далеко в сторону. Сидевший в ней греб решительными, но неумелыми движениями и приближался зигзагообразно, с трудом преодолевая сопротивление. Голова Кугаха снова склонилась над работой и на моржовом клыке он вырезал спинной плавник такой рыбы, какие никогда не плавали ни в одном море. - Это, наверно, резчик из соседнего селения едет посоветоваться со мной, как вырезывать на кости разные изображения, - сказал он, наконец. - Но он неуклюжий человек. Никогда он не научится. - Это Нам-Бок, - повторила старая Баск-Ва-Ван. - Неужели я не узнаю своего сына? - раздраженно выкрикнула она. - Говорю вам: это Нам-Бок. - Ты это говорила каждое лето, - ласково стала увещевать ее одна из женщин. - Чуть только море очистится ото льда, ты садилась на берегу и целыми днями смотрела в море; и про всякую лодку ты говорила: "Это Нам-Бок". Нам-Бок умер, о Баск-Ва-Ван, а мертвые не возвращаются. Невозможно, чтобы мертвый вернулся. - Нам-Бок! - закричала старуха так громко и пронзительно, что все с удивлением оглянулись на нее. Она с трудом встала на ноги и заковыляла по песку. По дороге она споткнулась о лежащего на солнышке младенца, мать бросилась унимать его и пустила вслед старухе грубые ругательства, но та не обратила на нее внимания. Ребятишки, обгоняя ее, помчались к берегу, а когда байдарка, едва не опрокинувшись из-за неловкости гребца, подъехала ближе, за ребятишками потянулись и женщины. Кугах отложил моржовый клык в сторону и тоже пошел, тяжело опираясь на свою дубинку, а за ним, по двое и по трое, двинулись мужчины. Байдарка повернулась бортом, и ее непременно захлестнуло бы прибоем, если б один из голых юнцов не вбежал в воду и не вытащил ее за нос далеко на песок. Человек поднялся и пытливо оглядел стоявших перед ним жителей селения. Полосатая фуфайка, грязная и изношенная, свободно облегала его широкие плечи, шея по-матросски была повязана красным бумажным платком. Рыбачья шапка на коротко остриженной голове, грубые бумажные штаны и тяжелые сапоги дополняли его наряд. Несмотря на все это, он был удивительным явлением для этих простых рыбаков с дельты великого Юкона: всю жизнь перед глазами у них было Берингово море, и за все это время они видели только двух белых - переписчика населения и заблудившегося иезуитского священника. Они были народ бедный - ни золота в их земле не было, ни ценных мехов на продажу, поэтому белые и близко не подходили к их берегу. К тому же в этой стороне моря тысячелетиями скоплялись наносы горных пород Аляски, так что корабли садились на мель, даже еще не увидав земли. Вследствие этого болотистое побережье с его глубокими заливами и множеством низменных островков никогда не посещалось большими кораблями белых людей, и рыбачье племя не имело понятия об их существовании. Кугах-Резчик внезапно стал отступать, зацепился за собственную дубинку и упал. - Нам-Бок! - закричал он отчаянно, стараясь подняться. - Нам-Бок, унесенный морем, вернулся! Мужчины и женщины попятились, ребятишки обратились в бегство, прошмыгнув между ног взрослых. Один Опи-Куон, как и подобает старшине селения, проявил храбрость. Он вышел вперед и долго и внимательно разглядывал пришельца. - Это в самом деле Нам-Бок, - сказал он наконец, и женщины, поняв по его голосу, что сомнений больше нет, завыли от суеверного ужаса и отступили еще дальше. Губы пришельца нерешительно раскрылись, и смуглое горло задвигалось, силясь вытолкнуть застревавшие слова. - Ля-ля, это Нам-Бок! - бормотала Баск-Ва-Ван, заглядывая ему в лицо. - Я всегда говорила, что Нам-Бок вернется. - Да, Нам-Бок вернулся. На этот раз говорил сам Нам-Бок; он перешагнул через борт и стоял одной ногой на суше, другой - на байдарке. Опять его горло задвигалось и напряглось, и видно было, что он с трудом подыскивает забытые слова. И когда он их, наконец, выговорил, они были странны на слух, и гортанные звуки сопровождались каким-то причмокиванием. - Привет, о братья, - сказал он, - братья тех лет, когда я жил среди вас и попутный ветер еще не унес меня в море. Он ступил на песок другой ногой, но Опи-Куон замахал на него руками. - Ты умер, Нам-Бок, - сказал он. Нам-Бок рассмеялся. - Взгляни, какой я толстый. - Мертвые не бывают толстыми, - согласился Опи-Куон. - Ты хорошо упитан, но это странно. Еще ни один человек, ушедший с береговым ветром, не возвращался по пятам лет. - Я возвратился, - просто ответил Нам-Бок. - Тогда, быть может, ты - тень. Проходящая тень Нам-Бока, который был. Тени возвращаются. - Я голоден. Тени не едят. Но Опи-Куон был смущен и в мучительном сомнении провел рукой по лбу. Нам-Бок тоже был смущен; он обводил глазами лица стоявших перед ним рыбаков и в них не видел привета. Мужчины и женщины шепотом переговаривались между собой. Дети робко жались за спины старших, а собаки, ощетинившись, показывали ему клыки и подозрительно нюхали воздух. - Я родила тебя, Нам-Бок, и кормила тебя грудью, когда ты был маленький, - жалостливо молвила Баск-Ва-Ван, подходя ближе. - И тень ты или не тень, я и теперь дам тебе поесть. Нам-Бок шагнул было к ней, но испуганные и угрожающие возгласы заставили его остановиться. Он сказал на непонятном языке что-то очень похожее на "о черт!" и добавил: - Я человек, а не тень. - Что можно знать, когда дело касается неведомого? - спросил Опи-Куон отчасти у самого себя, отчасти обращаясь к своим соплеменникам. - Сейчас мы есть, но один вздох - и нас нет. Если человек может обратиться в тень, то почему тень не может обратиться в человека? Нам-Бок был, но его нет. Это мы знаем, но мы не знаем, Нам-Бок ты или его тень? Нам-Бок откашлялся и ответил так: - В давно прошедшие времена, Опи-Куон, отец твоего отца ушел и возвратился по пятам лет. И ему не отказали в месте у очага. Говорили... - Он значительно помолчал, и все замерли, ожидая, что он скажет. - Говорили, - повторил он внушительно, рассчитывая на эффект своих слов, - что Сипсип, его жена, принесла ему двоих сыновей после его возвращенья. - Но он не вверялся береговому ветру, - возразил Опи-Куон. - Он ушел вглубь суши, а это так уж положено, что по суше человек может ходить сколько угодно. - Так же точно и по морю. Но не в том дело. Говорили... будто отец твоего отца рассказывал удивительные истории о том, что он видел. - Да, он рассказывал удивительные истории. - Мне тоже есть что порассказать, - хитро заявил Нам-Бок. И, заметив колебания слушателей, добавил: - Я привез и подарки. Он достал из своей лодки шаль дивной мягкости и окраски и набросил ее на плечи матери. У женщин вырвался дружный вздох восхищения, а старая Баск-Ва-Ван стала щупать и гладить рукой яркую ткань, напевая от восторга, как ребенок. - У него есть что рассказать, - пробормотал Кугах. - И он привез подарки, - откликнулись женщины. Опи-Куон видел, что его соплеменникам не терпится послушать чудесные рассказы, да и его самого разбирало любопытство. - Улов был хороший, - сказал он рассудительно, - и жира у нас вдоволь. Так пойдем, Нам-Бок, попируем. Двое мужчин взвалили байдарку на плечи и понесли ее к костру. Нам-Бок шел рядом с Опи-Куоном, прочие жители селения следовали за ними, и только несколько женщин задержались на минутку, чтобы любовно потрогать шаль. Пока шел пир, разговору было мало, зато много любопытных взглядов украдкой было брошено на сына Баск-Ва-Ван. Это стесняло его, но не потому, что он был скромного нрава, а потому, что вонь тюленьего жира лишила его аппетита; ему же во что бы то ни стало хотелось скрыть это обстоятельство. - Ешь, ты голоден, - приказал Опи-Куон, и Нам-Бок, закрыв глаза, сунул руку в горшок с тухлой рыбой. - Ля-ля, не стесняйся. Тюленей этот год было много, а сильные мужчины всегда голодны. И Баск-Ва-Ван обмакнула в жир особенно отвратительный кусок рыбы и, закапав все кругом, нежно протянула его сыну. Однако некоторые зловещие симптомы скоро оповестили Нам-Бока, что желудок его не так вынослив, как в былые времена, и он в отчаянии поспешил набить трубку и закурить. Люди шумно ели и наблюдали за ним. Немногие из них могли похвастаться близким знакомством с этим драгоценным зельем, хотя оно порой попадало к ним - понемножку и самого скверного сорта - от северных эскимосов в обмен на другие товары. Кугах, сидевший рядом с ним, дал ему понять, что и он не прочь бы разок затянуться, и в промежутке между двумя кусками рыбы вложил в рот янтарный мундштук и принялся посасывать его вымазанными жиром губами. Увидев это, Нам-Бок дрожащей рукой схватился за живот и отвел протянутую обратно трубку. Пусть Кугах оставит трубку себе, сказал он, потому что он с самого начала намеревался почтить его этим подношением. И все стали облизывать пальцы и хвалить щедрость Нам-Бока. Опи-Куон поднялся. - А теперь, о Нам-Бок, пир кончен, и мы хотим послушать об удивительных вещах, которые ты видел. Рыбаки захлопали в ладоши и, разложив около себя свою работу, приготовились слушать. Мужчины строгали копья и занимались резьбой по кости, а женщины соскабливали жир с котиковых шкур и разминали их или шили одежду нитками из сухожилий. Нам-Бок окинул взглядом всю эту картину и не увидел в ней той прелести, какую, по воспоминаниям, ожидал найти. В годы своих скитаний он с удовольствием рисовал себе такую именно картину, но сейчас, когда она была перед его глазами, он чувствовал разочарование. Убогая и жалкая жизнь, думалось ему; она не идет ни в какое сравнение с жизнью, к которой он теперь привык. Все-таки кое-что он им расскажет, он приоткроет им глаза, - и при этой мысли глаза его заблестели. - Братья, - начал он с благодушным самодовольством человека, готовящегося поведать о своих подвигах. - Братья, когда много лет назад я ушел от вас, было позднее лето и погода стояла такая точно, какая обещает быть сейчас. Вы все помните тот день: чайки летали низко, с суши дул сильный ветер, и я был бессилен против него на своей байдарке. Я плотно затянул покрышку, чтобы вода не попала внутрь, и всю ночь боролся с бурей. А утром земли уже не было видно - одно море - и ветер с суши попрежнему крепко держал меня в руках и гнал перед собой. Три раза ночь сменялась бледным рассветом, а земли все не было видно, и береговой ветер все не отпускал меня. И когда наступил четвертый день, я был как безумный. Я не мог работать веслом, потому что ослабел от голода, а голова моя кружилась и кружилась - так меня мучила жажда. Но море уже утихло, и дул теплый южный ветер, и когда я посмотрел вокруг, то увидел такое зрелище, что подумал, не сошел ли я и вправду с ума. Нам-Бок остановился, чтобы вытащить волоконце лососины, застрявшее в зубах, а окружавшие его мужчины и женщины ждали, праздно опустив руки и вытянув шеи. - Это была лодка, большая лодка. Если все лодки, какие я когда-либо видел, сложить в одну, она все-таки не будет такая большая. Послышались возгласы сомнений, и Кугах, насчитывавший много лет жизни, покачал головой. - Если б каждая байдарка была все равно что песчинка, - продолжал утверждать Нам-Бок, - и если б байдарок было столько, сколько есть песчинок на этом берегу, и то из них не составилась бы такая большая лодка, какую я увидал на четвертый день. Это была очень большая лодка, и называлась она шхуна. Я увидел, что эта чудесная лодка, эта большая шхуна идет прямо на меня, а на ней люди... - Стой, о Нам-Бок! - воскликнул Опи-Куон. - Какие это были люди? Большие люди? - Нет, они были, как ты и я. - Большая лодка шла быстро? - Да. Лодка была большая, люди маленькие, - отметил для точности Опи-Куон. - И люди гребли длинными веслами? Нам-Бок усмехнулся. - Весел не было вовсе, - сказал он. Разинутые рты открылись еще шире, и наступила продолжительная тишина. Опи-Куон попросил у Кугаха трубку и несколько раз задумчиво затянулся. Одна из молодых женщин нервно хихикнула, чем навлекла на себя гневные взгляды. - Значит, весел не было? - тихо спросил Опи-Куон, возвращая трубку. - Южный ветер дул сзади, - пояснил Нам-Бок. - Но от одного ветра быстро не поплывешь. - У шхуны были крылья - вот так. Он набросал на песке схему мачт и парусов, и мужчины столпились вокруг и стали изучать ее. Дул резкий ветер, и для большей наглядности Нам-Бок схватил за концы материнскую шаль и растянул ее против ветра, так что она надулась, как парус. Баск-Ва-Ван отбивалась, бранясь, но внезапно ветер подхватил ее и понес к берегу; шагах в двадцати, еле дыша, она упала на кучу прибитых морем щепок. Мужчины крякали с понимающим видом, но Кугах вдруг откинул назад свою седую голову. - Хо! Хо! - расхохотался он. - Одна глупость, эта твоя большая лодка! Чистая глупость! Игрушка ветра! Куда ветер, туда и она. Ни один человек в этой лодке не знает, к какому берегу ему придется пристать, потому что она плывет всегда по ветру, а ветер дует куда ему вздумается, и никому не известно, в какую сторону он подует сейчас. - Да, это так, - важно подтвердил Опи-Куон. - По ветру идти легко, но, когда ветер противный, человеку приходится сильно бороться; а раз весел у этих людей на большой лодке не было, значит, они вовсе не могли бороться. - Очень им нужно было бороться! - сердито воскликнул Нам-Бок. - Шхуна идет и против ветра. - А что, ты говорил, заставляет шх... шх... шхуну двигаться? - спросил Кугах, нарочно запинаясь на незнакомом слове. - Ветер, - последовал нетерпеливый ответ. - Ветер заставляет шх... шх... шхуну двигаться против ветра? - Тут старый Кугах без стеснения подмигнул Опи-Куону и под общий смех продолжал: - Ветер дует с юга, а шхуну гонит на юг. Ветер дует против ветра. Ветер дует сразу и в ту и в другую сторону. Это очень просто. Мы поняли, Нам-Бок. Мы ясно поняли. - Ты - дурак! - Уста твои говорят правду, - ответил Кугах кротко. - Я слишком долго не мог понять самую простую вещь. Лицо Нам-Бока помрачнело, и он быстро проговорил какие-то слова, которых раньше они никогда не слыхали. Все снова принялись, кто - за работу, кто - за очистку шкур, но он крепко сжал губы, чтобы не вырвались у него речи, которым все равно никто не поверит. - Эта шх... шх... шхуна, - невозмутимо спросил Кугах, - она была сделана из большого дерева? - Она была сделана из многих деревьев, - отрезал Нам-Бок. - Она была очень большая. Он опять угрюмо замолчал, а Опи-Куон подтолкнул Кугаха, который в недоверчивом изумлении покачал головой и прошептал: - Удивительное дело. Нам-Бок попался на удочку. - Это еще что, - сказал он легкомысленно, - а вот посмотрели бы вы на пароход. Во сколько раз байдарка больше песчинки, во сколько раз шхуна больше байдарки, во столько раз пароход больше шхуны. К тому же пароход сделан из железа. Он весь железный. - Нет, нет, Нам-Бок, - воскликнул старшина, - как это может быть? Железо всегда идет ко дну. Вот послушай: у старшины соседнего селения я выменял нож, и вчера нож выскользнул у меня из рук и сразу пошел вниз, в самую глубь моря. Всему есть свой закон. Никогда не бывало, чтоб хоть единая вещь не имела зкона. Это мы знаем. Больше того: мы знаем, что для всех одинаковых вещей закон один, и потому для всего железного закон тоже один. Так что отрекись от своих слов, Нам-Бок, чтоб мы не потеряли к тебе уважения. - Но это так, - стоял на своем Нам-Бок. - Пароход весь железный, а не тонет. - Нет, нет, этого не может быть. - Я видел своими глазами. - Это противно природе вещей. - Но скажи мне, Нам-Бок, - перебил Кугах, опасаясь, как бы рассказ на этом не прекратился. - Скажи мне, как эти люди находят дорогу в море, если не видно берега, которого можно держаться? - Солнце показывает им дорогу. - Но как? - У старшины шхуны есть одна такая вещь, через которую можно смотреть на солнце, и вот в полдень он берет ее, и смотрит, и заставляет солнце сойти с неба на край земли. - Но это колдовство! - ошеломленный таким святотатством, закричал Опи-Куон. Мужчины в ужасе подняли руки, женщины заголосили. - Это гнусное колдовство! Очень нехорошо отклонять великое солнце от его пути: оно прогоняет ночь и дает нам тюленей, лососину и тепло. - Что из того, что это колдовство? - грубо спросил Нам-Бок. - Я тоже смотрел сквозь эту вещь на солнце и заставлял солнце сходить с неба. Сидевшие близко от него поспешно отодвинулись назад, а одна из женщин накрыла лицо ребенка, лежавшего у ее груди, чтобы на него не упал взгляд Нам-Бока. - Что же было на утро четвертого дня, о Нам-Бок? - осторожно напомнил Кугах. - На утро четвертого дня, когда шх... шх... шхуна погналась за тобой? - Во мне так мало оставалось сил, что я не мог уйти от нее. И вот меня взяли на борт, влили в горло воду и дали хорошую пищу. Братья мои, вы видели только двух белых людей. А на шхуне люди все были белые, и было их столько, сколько у меня пальцев на руках и ногах. И когда я увидел, что они добры, я осмелел и решил все запомнить, чтобы потом рассказать вам, что я видел. И они научили меня своей работе, и кормили хорошей пищей, и отвели мне место для сна. И мы день за днем плыли по морю, и каждый день старшина стаскивал солнце с неба и заставлял его говорить, где мы находимся. И когда море бывало милостиво, мы охотились на котиков, и я очень удивлялся, потому что эти люди выбрасывали мясо и жир и оставляли себе только шкуры. Опи-Куон свирепо скривил рот и готов уже был разразиться бранью против подобной расточительности, но Кугах толчком заставил его сидеть смирно. - Потом наступило трудное время - солнце ушло и мороз стал больно обжигать кожу; и тогда старшина повернул шхуну носом на юг. Долгие дни плыли мы на юг и на восток, ни разу не увидав земли, и вот уже стали приближаться к селению, откуда все они были родом... - Почем они знали, что приближаются? - спросил Опи-Куон, который больше не в силах был сдерживаться. - Ведь земли не было видно. Нам-Бок метнул на него яростный взгляд. - Разве я не сказал, что старшина спускал солнце с неба? Но Кугах успокоил его, и Нам-Бок продолжал: - Так вот, я говорю, когда мы стали приближаться к тому селению, разразилась сильная буря, и в темноте ночи мы были беспомощны, так как не знали, где находимся... - Ты только что говорил, что старшина знал... - Молчи, Опи-Куон! Ты дурак и не понимаешь. Я говорю, в темноте ночи мы были беспомощны, и вдруг сквозь рев бури я услыхал шум прибоя. И тотчас со страшным треском мы обо что-то ударились, и я очутился в воде и поплыл. Берег весь был скалистый, и скалы тянулись на много миль, и только в одном месте была узенькая песчаная полоска, но мне суждено было погрузить руки в песок и выбраться из бурунов. Другие, должно быть, разбились о скалы, потому что ни одного из них не оказалось на берегу, кроме старшины, - и того я узнал только по кольцу на пальце. Когда наступил день и я убедился, что от шхуны ничего не осталось, я обратил свой взгляд на сушу и пошел в глубь ее, чтобы добыть себе пищу и увидеть человеческие лица. И когда я подошел к жилью, то меня впустили и дали поесть, потому что белые люди добры, а я выучился говорить на их языке. И дом, в который я попал, был больше, чем все дома, построенные нами, и больше тех, что до нас строили себе наши отцы. - Велик же был этот дом, - сказал Кугах, скрывая свое недоверие под видом изумления. - И на постройку его пошло много деревьев, - в тон ему подхватил Опи-Куон. - Этот дом - еще пустяки, - пренебрежительно пожал плечами Нам-Бок. - Как наши дома малы по сравнению с ним, так этот дом был мал по сравнению с теми, что я увидел потом. - И люди там тоже были большие? - Нет, люди были, как ты и я, - отвечал Нам-Бок. - Я срезал себе палку, чтобы мне было удобно ходить, и, помня, что я обо всем должен рассказать вам, братья, я на каждого из живших в этом доме сделал на своей палке по зарубке. И я прожил там много дней и работал, и за это мне давали деньги, - вы не знаете, что это такое, но это очень хорошая вещь. И однажды я ушел с этого места и отправился еще дальше. По дороге я встречал много народа и стал делать на палке зарубки поменьше, чтобы всем хватило места. И вдруг я увидел что-то совсем удивительное. На земле передо мной лежала железная полоса толщиной в мою руку, а через широкий шаг от нее лежала другая железная полоса... - Значит, ты стал богатым человеком, - заключил Опи-Куон, - потому что железо дороже всего на свете. Из этих полос получилось бы много ножей. - Но это железо было не мое. - Это была находка, а то, что найдено, по закону принадлежит тому, кто нашел. - Нет, не так. Эти полосы положили белые люди. Кроме того, полосы эти такие длинные, что ни один человек не мог бы их унести, - такие длинные, что, сколько я ни смотрел, конца им не видел. - Нам-Бок, не слишком ли это много железа? - предостерегающе заметил Опи-Куон. - Да, мне самому трудно было поверить, хотя они лежали перед моими глазами; но глаза меня не обманывали. Я стоял и смотрел и вдруг услышал... - Он быстро повернулся к старшине. - Опи-Куон, ты знаешь, как ревет разгневанный морской лев? Представь себе столько морских львов, сколько волн в море, и представь себе, что все эти морские львы соединились в одного льва, - и вот если б заревел один такой лев, то рев его был бы подобен тому, который я услышал. Рыбаки в изумлении громко вскрикнули, а у Опи-Куона челюсть отвисла и так и осталась висеть. - И вдалеке я увидел чудовище, равное тысяче китов. Оно было одноглазое, и изрыгало дым, и фыркало оглушительно громко. У меня от страха задрожали ноги, но я побежал по тропинке между железными полосами. А оно приближалось с быстротой ветра, это чудовище; и только я успел отскочить в сторону, как оно обдало мне лицо своим горячим дыханием... Опи-Куон овладел собой, челюсть его стала на место, и он спросил: - А потом? Что же было потом, о Нам-Бок? - Потом оно промчалось по железным полосам мимо и не причинило мне вреда; а когда ноги у меня перестали трястись, оно уже исчезло из вида. И в той стороне это самое обыкновенное дело. Этих чудовищ не боятся даже женщины и дети, и люди заставляют их там работать. - Как мы заставляем работать наших собак? - спросил Кугах, и глаза его недоверчиво блеснули. - Да, как мы заставляем работать наших собак. - А как разводятся эти... эти чудовища? - поинтересовался Опи-Куон. - Они не разводятся вовсе. Люди искусно делают их из железа и кормят камнями и поят водой. Камни превращаются в огонь, вода - в пар, а этот пар и есть дыхание их ноздрей и... - Хватит, хватит, о Нам-Бок, - прервал его Опи-Куон. - Расскажи нам о других чудесах. Мы устали от таких, которых мы не понимаем. - Вы не понимаете? - в отчаянии вскричал Нам-Бок. - Нет, не понимаем, - уныло откликнулись и мужчины и женщины. - Мы не можем понять. Нам-Бок подумал о сложных машинах, которые разом и жнут и молотят, и о машинах, показывающих изображения живых людей, и о машинах, из которых исходят человеческие голоса, - и ему стало ясно, что его народ ни за что этого не поймет. - А могу я сказать, что я ездил по стране на таком железном чудовище? - спросил он с горечью. Опи-Куон развел руками, не пытаясь скрыть свое недоверие. - Говори, говори. Говори, что хочешь. Мы слушаем. - Так вот, я поехал на железном чудовище и дал за это деньги... - Ты же сказал, что его кормят камнями. - И еще я сказал тебе, дурак, что деньги это такая вещь, о которой ты понятия не имеешь. Итак, я поехал на этом чудовище через всю страну и проезжал мимо многих селений, пока не приехал в большое селение на морском заливе. Дома там поднимали свои крыши к самым звездам небесным, и мимо них тянулись облака, и везде было полно дыма. И шум в этом селении был - как шум бурного моря, а народу было столько, что я бросил свою палку и перестал и думать о том, чтобы делать зарубки. - Если бы ты делал маленькие зарубки, - укоризненно заметил Кугах, - ты мог бы рассказать нам все в точности. - Если бы я делал маленькие зарубки! - вне себя накинулся на него Нам-Бок. - Слушай, Кугах, ты, который только и умеешь, что царапать на кости! Если бы я делал даже самые маленькие зарубки, то не хватило бы не только той палки, но и двадцати палок, - нет, не хватило бы всех бревен, когда-либо выброшенных прибоем на берег между этим селением и соседним. И если б всех вас с женщинами и детьми было в двадцать раз больше и если б у каждого было по двадцати рук и в каждой руке палка и нож, все равно невозможно было бы сделать зарубки на всех людей, которых я видел, - так много их было и так быстро проходили они мимо меня. - На всем свете не может быть столько народа, - возразил Опи-Куон, ибо он был ошеломлен и не мог охватить умом таких громадных количеств. - А что ты знаешь обо всем свете и о том, как он велик? - спросил Нам-Бок. - Но не может быть столько народа в одном месте. - Кто ты такой, чтобы решать, что может быть и чего не может быть? - Да ведь ясно, что в одном месте не может быть столько народа. Их лодки запрудили бы все море, так что негде было бы повернуться. И каждый день они вылавливали бы из моря всю рыбу - и все равно на всех бы ее не хватало. - Казалось бы, оно так, - ответил Нам-Бок, заканчивая беседу. - И, однако, это правда. Я видел все собственными глазами и потому бросил свою палку. Он зевнул во весь рот и поднялся. - Я приплыл издалека. День был долгий, и я устал. Сейчас я лягу спать, а завтра мы еще поговорим о том, что я видел. Баск-Ва-Ван боязливо заковыляла вперед, гордясь своим удивительным сыном и в то же время испытывая перед ним благоговейный ужас. Она привела его в свою хижину и уложила на жирный вонючий мех. Но мужчины остались у костра, чтобы держать совет, и много на этом совете было перешептываний и приглушенных споров. Прошел час, и другой - Нам-Бок спал, а разговор у костра все продолжался. Вечернее солнце склонялось к северу и в одиннадцать часов стало почти прямо на севере. Тогда старшина и резчик по кости покинули совет и разбудили Нам-Бока. Он, мигая со сна, взглянул им в лица и повернулся на другой бок. Но Опи-Куон сзватил его за плечо и беззлобно, но решительно начал трясти, пока он совсем не пришел в себя. - Ну-ну, Нам-Бок, вставай! - приказал он. - Пора! - Опять есть? - вскричал Нам-Бок. - Нет, я не голоден. Ешьте сами и дайте мне спать. - Пора уходить! - заревел Кугах. Но Опи-Куон был не так резок. - Ты в паре со мной ходил на байдарке, когда мы были мальчиками, - сказал он. - Мы вместе первый раз вышли на охоту за тюленями и вытаскивали лососей из западни. И ты возвратил меня к жизни, Нам-Бок, когда море сомкнулось надо мной и меня стало затягивать под черные скалы. Вместе мы голодали и дрогли от холода и заползали вдвоем под одну шкуру и лежали рядом, тесно прижавшись друг к дружке. Из-за всего этого, из-за того, что я дружил с тобой, мне очень жалко, что ты возвратился к нам таким необыкновенным лжецом. Мы ничего не понимаем, и головы у нас кружатся от всего, что ты рассказал. Это нехорошо, и в совете было много толков. И мы решили, что ты должен уйти, чтобы не смущать нас и не туманить нам разум необъяснимыми вещами. - Все вещи, о которых ты говорил, - все это тени, - подхватил Кугах. - Ты принес их из мира теней и в мир теней должен возвратить их. Твоя байдарка готова, и люди племени ждут. Они не уснут спокойно, пока ты не уйдешь. Нам-Бок растерянно смотрел на старшину, но прислушивался к его словам. - Если ты Нам-Бок, - говорил Опи-Куон, - то ты поразительный и опасный лжец; если ты тень Нам-Бока, то ты говорил о тенях, а живым людям не годится знать то, что касается теней. Мы думаем, что то большое селение, о котором ты нам рассказал, - это жилище теней. Там витают души мертвых; ибо мертвых много, а живых мало. Мертвые не возвращаются. Ни один мертвый еще не вернулся, ты первый, с твоими удивительными рассказами. Не подобает мертвым возвращаться, и если мы это допустим, нам грозит большая беда. Нам-Бок хорошо знал свой народ и понимал, что решение совета - непреложно. Поэтому он покорно пошел к берегу, где его посадили в байдарку и в руку ему сунули весло. Отбившийся от стаи дикий гусь одиноко кричал где-то над морем, и волны прибоя с глухим плеском разбивались на песок. Мутные сумерки нависли над землей и водою, а на севере слабо тлело тусклое солнце, окутанное кроваво-красным туманом. Чайки летали низко. Дул резкий и холодный береговой ветер, и черные, клубящиеся тучи предвещали непогоду. - Из моря ты вышел, - точно произнося заклинание, нараспев проговорил Опи-Куон, - и обратно в море уходишь. Так восстановится равновесие вещей и все придет в законный порядок. Баск-Ва-Ван, прихрамывая, подошла к пенящемуся краю воды и закричала: - Благословляю тебя, Нам-Бок, ибо ты вспомнил меня! Но Кугах, оттолкнув байдарку от берега, сорвал шаль с плеч старухи и кинул ее Нам-Боку. - Мне холодно в долгие зимние ночи, - жалобно простонала она, - мороз так и пробирает старые кости. - Эта вещь - тень, - ответил резчик, - а тень тебя не согреет. Нам-Бок встал, чтобы его голос донес его слова до нее. - О Баск-Ва-Ван, мать, родившая меня! - воскликнул он. - Слушай слова Нам-Бока, твоего сына. В байдарке хватит места для двоих, и он хочет, чтобы ты ушла с ним. Там, куда он держит путь, вдоволь и рыбы и жиру. Мороз туда не приходит, и жизнь там легка, и железные вещи работают за человека. Пойдем со мной, о Баск-Ва-Ван! Она колебалась, а байдарку тем временем все быстрей относило от берега; тогда, она собрала силы и крикнула высоким, дребезжащим голосом: - Я стара, Нам-Бок, и скоро отойду в жилище теней. Но мне не хочется уходить раньше, чем пришел мой срок. Я стара, Нам-Бок, и мне страшно. Луч света брызнул на сумрачное море и озарил лодку и человека сиянием пурпура и золота. Рыбаки притихли, и только слышался шум ветра да крики низко летавших чаек. 1902 Перевод Л. Слонимской __________________________________________________________________________________
Используются технологии uCoz