Джек Лондон



   Нам-Бок - лжец

    Из сборника Дети мороза


    - Байдарка, правда, байдарка! Байдарка, и в ней человек! Глядите, как неуклюже 
он ворочает веслом!
    Старая Баск-Ва-Ван приподнялась на колени, дрожа  от  слабости  и  волнения, и 
посмотрела в море.
    - Нам-Бок всегда неуклюже работал  веслом,  -  пробормотала  она  в  раздумье, 
прикрыв ладонью глаза  от  солнца  и  глядя  на  сверкающую  серебром  поверхность 
воды. - Нам-Бок всегда был неуклюжий. Я помню...
    Но женщины и дети громко расхохотались, и в их  хохоте  слышалась  добродушная 
насмешка; голос старухи затих, и только губы шевелились беззвучно.
    Кугах оторвался от своей работы (он был занят резьбой по кости), поднял голову 
и посмотрел туда, куда указывал взгляд Баск-Ва-Ван. Да, это была байдарка,  и  она 
шла к берегу, хотя временами ее и относило далеко в сторону. Сидевший в  ней  греб 
решительными, но неумелыми  движениями  и  приближался  зигзагообразно,  с  трудом 
преодолевая сопротивление.  Голова  Кугаха  снова  склонилась  над  работой  и  на 
моржовом клыке он вырезал спинной плавник такой рыбы, какие никогда не плавали  ни 
в одном море.
    - Это, наверно, резчик из соседнего селения едет посоветоваться со  мной,  как 
вырезывать на кости разные изображения, - сказал он, наконец. -  Но  он  неуклюжий 
человек. Никогда он не научится.
    - Это Нам-Бок, - повторила старая Баск-Ва-Ван. - Неужели  я  не  узнаю  своего 
сына? - раздраженно выкрикнула она. - Говорю вам: это Нам-Бок.
    - Ты  это  говорила  каждое  лето,  -  ласково  стала  увещевать  ее  одна  из 
женщин. - Чуть только море очистится ото льда, ты  садилась  на  берегу  и  целыми 
днями смотрела в море; и про всякую лодку  ты  говорила:  "Это  Нам-Бок".  Нам-Бок 
умер,  о  Баск-Ва-Ван,  а  мертвые  не  возвращаются.  Невозможно,  чтобы  мертвый 
вернулся.
    - Нам-Бок! - закричала старуха так громко и пронзительно, что все с удивлением 
оглянулись на нее.
    Она с трудом встала на ноги и заковыляла по песку. По дороге она споткнулась о 
лежащего на солнышке младенца, мать бросилась унимать его и пустила вслед  старухе 
грубые ругательства, но та не обратила на нее  внимания.  Ребятишки,  обгоняя  ее, 
помчались к берегу, а когда  байдарка,  едва  не  опрокинувшись  из-за  неловкости 
гребца, подъехала ближе,  за  ребятишками  потянулись  и  женщины.  Кугах  отложил 
моржовый клык в сторону и тоже пошел, тяжело опираясь на свою дубинку, а  за  ним, 
по двое и по трое, двинулись мужчины.
    Байдарка повернулась бортом, и ее непременно захлестнуло бы  прибоем,  если  б 
один из голых юнцов не вбежал в воду и не вытащил  ее  за  нос  далеко  на  песок. 
Человек поднялся и пытливо оглядел стоявших перед ним жителей  селения.  Полосатая 
фуфайка,  грязная  и  изношенная,  свободно  облегала  его  широкие   плечи,   шея 
по-матросски была повязана красным бумажным  платком.  Рыбачья  шапка  на  коротко 
остриженной голове, грубые бумажные штаны и тяжелые сапоги дополняли его наряд.
    Несмотря на все это, он был удивительным явлением для этих  простых  рыбаков с 
дельты великого Юкона: всю жизнь перед глазами у них было Берингово море, и за все 
это время они видели только двух белых - переписчика  населения  и  заблудившегося 
иезуитского священника. Они были народ бедный - ни золота в их земле не  было,  ни 
ценных мехов на продажу, поэтому белые и близко не подходили к их берегу.  К  тому 
же в этой стороне моря тысячелетиями скоплялись наносы горных  пород  Аляски,  так 
что корабли  садились  на  мель,  даже  еще  не  увидав  земли.  Вследствие  этого 
болотистое побережье с его глубокими заливами  и  множеством  низменных  островков 
никогда не посещалось большими кораблями белых людей, и  рыбачье  племя  не  имело 
понятия об их существовании.
    Кугах-Резчик внезапно стал отступать, зацепился за собственную дубинку и упал.
    - Нам-Бок! - закричал он отчаянно, стараясь подняться.  -  Нам-Бок,  унесенный 
морем, вернулся!
    Мужчины и женщины попятились, ребятишки обратились в бегство, прошмыгнув между 
ног взрослых. Один Опи-Куон, как и подобает старшине селения,  проявил  храбрость. 
Он вышел вперед и долго и внимательно разглядывал пришельца.
    - Это в самом деле Нам-Бок, - сказал он  наконец,  и  женщины,  поняв  по  его 
голосу, что сомнений больше нет,  завыли  от  суеверного  ужаса  и  отступили  еще 
дальше.
    Губы пришельца нерешительно раскрылись, и смуглое  горло  задвигалось,  силясь 
вытолкнуть застревавшие слова.
    - Ля-ля,  это   Нам-Бок!   -   бормотала   Баск-Ва-Ван,   заглядывая   ему   в 
лицо. - Я всегда говорила, что Нам-Бок вернется.
    - Да, Нам-Бок вернулся.
    На этот раз говорил сам Нам-Бок; он перешагнул через борт и стоял одной  ногой 
на суше, другой - на байдарке. Опять его горло задвигалось и напряглось,  и  видно 
было, что он  с  трудом  подыскивает  забытые  слова.  И  когда  он  их,  наконец, 
выговорил, они были странны на слух, и  гортанные  звуки  сопровождались  каким-то 
причмокиванием.
    - Привет, о братья, - сказал он, - братья тех лет, когда я  жил  среди  вас  и 
попутный ветер еще не унес меня в море.
    Он ступил на песок другой ногой, но Опи-Куон замахал на него руками.
    - Ты умер, Нам-Бок, - сказал он.
    Нам-Бок рассмеялся.
    - Взгляни, какой я толстый.
    - Мертвые не бывают толстыми, - согласился Опи-Куон. - Ты  хорошо  упитан,  но 
это странно. Еще ни один человек, ушедший с береговым ветром,  не  возвращался  по 
пятам лет.
    - Я возвратился, - просто ответил Нам-Бок.
    - Тогда, быть может, ты - тень. Проходящая тень Нам-Бока,  который  был.  Тени 
возвращаются.
    - Я голоден. Тени не едят.
    Но Опи-Куон был смущен и в мучительном сомнении провел рукой по  лбу.  Нам-Бок 
тоже был смущен; он обводил глазами лица стоявших перед ним рыбаков  и  в  них  не 
видел привета. Мужчины и женщины шепотом переговаривались между собой. Дети  робко 
жались  за  спины  старших,  а  собаки,  ощетинившись,  показывали  ему  клыки   и 
подозрительно нюхали воздух.
    - Я родила тебя, Нам-Бок, и кормила тебя грудью,  когда  ты  был  маленький, - 
жалостливо молвила Баск-Ва-Ван, подходя ближе. - И тень ты или не тень, я и теперь 
дам тебе поесть.
    Нам-Бок шагнул было к ней, но испуганные и угрожающие возгласы  заставили  его 
остановиться. Он сказал на непонятном языке что-то очень похожее  на  "о черт!"  и 
добавил:
    - Я человек, а не тень.
    - Что можно знать, когда дело касается неведомого? - спросил Опи-Куон  отчасти 
у самого себя, отчасти обращаясь к своим соплеменникам. - Сейчас мы есть, но  один 
вздох - и нас нет. Если человек может обратиться в тень, то почему тень  не  может 
обратиться в человека? Нам-Бок был, но его нет. Это мы  знаем,  но  мы  не  знаем, 
Нам-Бок ты или его тень?
    Нам-Бок откашлялся и ответил так:
    - В давно прошедшие времена, Опи-Куон, отец твоего отца ушел и возвратился  по 
пятам лет. И ему не отказали  в  месте  у  очага.  Говорили...  -  Он  значительно 
помолчал, и все замерли,  ожидая,  что  он  скажет.  -  Говорили,  -  повторил  он 
внушительно, рассчитывая на эффект своих слов, - что Сипсип,  его  жена,  принесла 
ему двоих сыновей после его возвращенья.
    - Но он не вверялся береговому ветру, - возразил Опи-Куон. -  Он  ушел  вглубь 
суши, а это так уж положено, что по суше человек может ходить сколько угодно.
    - Так же точно и по морю. Но не в том дело. Говорили... будто отец твоего отца 
рассказывал удивительные истории о том, что он видел.
    - Да, он рассказывал удивительные истории.
    - Мне тоже есть что порассказать, - хитро заявил Нам-Бок. И, заметив колебания 
слушателей, добавил: - Я привез и подарки.
    Он достал из своей лодки шаль дивной мягкости и окраски и набросил ее на плечи 
матери. У женщин вырвался дружный вздох восхищения,  а  старая  Баск-Ва-Ван  стала 
щупать и гладить рукой яркую ткань, напевая от восторга, как ребенок.
    - У него есть что рассказать, - пробормотал Кугах.
    - И он привез подарки, - откликнулись женщины.
    Опи-Куон видел, что его соплеменникам не терпится послушать чудесные рассказы, 
да и его самого разбирало любопытство.
    - Улов был хороший, - сказал он рассудительно, - и жира  у  нас  вдоволь.  Так 
пойдем, Нам-Бок, попируем.
    Двое мужчин взвалили байдарку на плечи и понесли  ее  к  костру.  Нам-Бок  шел 
рядом с Опи-Куоном, прочие жители селения следовали за ними,  и  только  несколько 
женщин задержались на минутку, чтобы любовно потрогать шаль.
    Пока шел пир, разговору было мало, зато  много  любопытных  взглядов  украдкой 
было брошено на сына Баск-Ва-Ван. Это стесняло его,  но  не  потому,  что  он  был 
скромного нрава, а потому, что вонь тюленьего жира лишила его аппетита; ему же  во 
что бы то ни стало хотелось скрыть это обстоятельство.
    - Ешь, ты голоден, - приказал  Опи-Куон, и Нам-Бок, закрыв глаза, сунул руку в 
горшок с тухлой рыбой.
    - Ля-ля, не стесняйся. Тюленей этот год было много, а сильные  мужчины  всегда 
голодны.
    И Баск-Ва-Ван обмакнула в жир особенно отвратительный кусок  рыбы  и,  закапав 
все кругом, нежно протянула его сыну.
    Однако некоторые зловещие симптомы скоро оповестили Нам-Бока, что желудок  его 
не так вынослив, как в былые времена, и он в отчаянии  поспешил  набить  трубку  и 
закурить. Люди шумно ели и наблюдали за ним. Немногие из  них  могли  похвастаться 
близким знакомством с этим драгоценным зельем, хотя оно порой  попадало  к  ним  - 
понемножку и самого скверного сорта - от северных  эскимосов  в  обмен  на  другие 
товары. Кугах, сидевший рядом с ним, дал ему понять, что и он не  прочь  бы  разок 
затянуться, и в промежутке между двумя кусками рыбы вложил в рот янтарный мундштук 
и принялся посасывать его вымазанными жиром  губами. Увидев это, Нам-Бок  дрожащей
рукой схватился за живот и отвел протянутую обратно трубку.  Пусть  Кугах  оставит 
трубку себе, сказал он, потому что он с самого начала намеревался почтить его этим 
подношением. И все стали облизывать пальцы и хвалить щедрость Нам-Бока.
    Опи-Куон поднялся.
    - А теперь, о Нам-Бок, пир кончен, и мы хотим послушать об удивительных вещах, 
которые ты видел.
    Рыбаки захлопали в ладоши и, разложив около себя  свою  работу,  приготовились 
слушать.  Мужчины  строгали  копья  и  занимались  резьбой  по  кости,  а  женщины 
соскабливали жир с котиковых шкур и  разминали  их  или  шили  одежду  нитками  из 
сухожилий. Нам-Бок окинул взглядом всю эту картину и не увидел в ней той прелести, 
какую, по воспоминаниям, ожидал найти. В годы своих скитаний  он  с  удовольствием 
рисовал себе такую именно картину, но сейчас, когда она была перед его глазами, он
чувствовал разочарование. Убогая и жалкая жизнь, думалось ему; она не  идет  ни  в 
какое сравнение с жизнью, к которой он  теперь  привык.  Все-таки  кое-что  он  им 
расскажет, он приоткроет им глаза, - и при этой мысли глаза его заблестели.
    - Братья, - начал он  с  благодушным  самодовольством  человека,  готовящегося 
поведать о своих подвигах. - Братья, когда много лет назад я  ушел  от  вас,  было 
позднее лето и погода стояла такая  точно,  какая  обещает  быть  сейчас.  Вы  все 
помните тот день: чайки летали низко, с суши дул сильный ветер, и я  был  бессилен 
против него на своей байдарке. Я плотно затянул покрышку,  чтобы  вода  не  попала 
внутрь, и всю ночь боролся с бурей. А утром земли уже не было видно - одно море  - 
и ветер с суши попрежнему крепко держал меня в руках и гнал перед собой. Три  раза 
ночь сменялась бледным рассветом, а земли все не было видно, и береговой ветер все 
не отпускал меня. И когда наступил четвертый день, я был как безумный.  Я  не  мог 
работать  веслом,  потому  что  ослабел  от  голода,  а  голова  моя  кружилась  и 
кружилась - так меня мучила жажда. Но море уже утихло, и дул теплый южный ветер, и 
когда я посмотрел вокруг, то увидел такое зрелище, что подумал, не сошел  ли  я  и 
вправду с ума.
    Нам-Бок остановился, чтобы вытащить волоконце лососины, застрявшее в зубах,  а 
окружавшие его мужчины и женщины ждали, праздно опустив руки и вытянув шеи.
    - Это была лодка, большая лодка. Если все лодки,  какие  я  когда-либо  видел, 
сложить в одну, она все-таки не будет такая большая.
    Послышались возгласы сомнений, и Кугах, насчитывавший много лет жизни, покачал 
головой.
    - Если б каждая байдарка была все равно что песчинка, -  продолжал  утверждать 
Нам-Бок, - и если б байдарок было столько, сколько есть песчинок на этом берегу, и 
то из них не составилась бы такая большая лодка, какую я увидал на четвертый день. 
Это была очень большая лодка, и называлась она шхуна. Я увидел, что  эта  чудесная 
лодка, эта большая шхуна идет прямо на меня, а на ней люди...
    - Стой, о Нам-Бок! - воскликнул Опи-Куон. - Какие это были люди? Большие люди?
    - Нет, они были, как ты и я.
    - Большая лодка шла быстро?
    - Да.
    Лодка была большая, люди маленькие, - отметил для точности  Опи-Куон. - И люди 
гребли длинными веслами?
    Нам-Бок усмехнулся.
    - Весел не было вовсе, - сказал он.
    Разинутые рты открылись еще шире, и наступила продолжительная тишина. Опи-Куон 
попросил у Кугаха трубку и несколько раз  задумчиво  затянулся.  Одна  из  молодых 
женщин нервно хихикнула, чем навлекла на себя гневные взгляды.
    - Значит, весел не было? - тихо спросил Опи-Куон, возвращая трубку.
    - Южный ветер дул сзади, - пояснил Нам-Бок.
    - Но от одного ветра быстро не поплывешь.
    - У шхуны были крылья - вот так.
    Он набросал на песке схему мачт и парусов, и мужчины столпились вокруг и стали 
изучать ее. Дул резкий  ветер, и для большей наглядности Нам-Бок схватил за  концы 
материнскую шаль и растянул ее против ветра, так  что  она  надулась,  как  парус. 
Баск-Ва-Ван отбивалась, бранясь, но внезапно ветер подхватил ее и понес к  берегу; 
шагах в двадцати, еле дыша, она  упала  на  кучу  прибитых  морем  щепок.  Мужчины 
крякали с понимающим  видом, но Кугах вдруг откинул назад свою седую голову.
    - Хо! Хо! - расхохотался он. - Одна глупость, эта твоя большая  лодка!  Чистая 
глупость! Игрушка ветра! Куда ветер, туда и она. Ни один человек в этой  лодке  не 
знает, к какому берегу ему придется пристать, потому  что  она  плывет  всегда  по 
ветру, а ветер дует куда ему вздумается, и никому не известно, в какую сторону  он 
подует сейчас.
    - Да, это так, - важно подтвердил Опи-Куон. - По ветру идти легко,  но,  когда 
ветер противный, человеку приходится сильно бороться; а раз весел у этих людей  на 
большой лодке не было, значит, они вовсе не могли бороться.
    - Очень им нужно было бороться! - сердито воскликнул Нам-Бок. - Шхуна  идет  и 
против ветра.
    - А что, ты говорил, заставляет шх... шх... шхуну двигаться? - спросил  Кугах, 
нарочно запинаясь на незнакомом слове.
    - Ветер, - последовал нетерпеливый ответ.
    - Ветер заставляет шх... шх... шхуну двигаться  против  ветра?  -  Тут  старый 
Кугах без стеснения подмигнул Опи-Куону и под общий смех продолжал: - Ветер дует с 
юга, а шхуну гонит на юг. Ветер дует против ветра. Ветер дует сразу и  в  ту  и  в 
другую сторону. Это очень просто. Мы поняли, Нам-Бок. Мы ясно поняли.
    - Ты - дурак!
    - Уста твои говорят правду, - ответил Кугах кротко. - Я слишком долго  не  мог 
понять самую простую вещь.
    Лицо Нам-Бока помрачнело, и  он  быстро  проговорил  какие-то  слова,  которых 
раньше они никогда не слыхали. Все снова принялись, кто -  за  работу,  кто  -  за 
очистку шкур, но он крепко сжал губы, чтобы не вырвались у него речи, которым  все 
равно никто не поверит.
    - Эта шх... шх... шхуна, - невозмутимо спросил Кугах, - она  была  сделана  из 
большого дерева?
    - Она была сделана из многих деревьев, - отрезал Нам-Бок.  -  Она  была  очень 
большая.
    Он опять угрюмо замолчал, а Опи-Куон подтолкнул Кугаха, который в недоверчивом 
изумлении покачал головой и прошептал:
    - Удивительное дело.
    Нам-Бок попался на удочку.
    - Это еще что, - сказал он легкомысленно, - а вот посмотрели бы вы на пароход. 
Во сколько раз байдарка больше песчинки, во сколько раз шхуна больше байдарки,  во 
столько раз пароход больше шхуны. К тому же пароход  сделан  из  железа.  Он  весь 
железный.
    - Нет, нет, Нам-Бок, - воскликнул старшина,  -  как  это  может  быть?  Железо 
всегда идет ко дну. Вот послушай: у старшины соседнего селения я  выменял  нож,  и 
вчера нож выскользнул у меня из рук и сразу пошел вниз, в самую глубь моря.  Всему 
есть свой закон. Никогда не бывало, чтоб хоть единая вещь не имела зкона.  Это  мы 
знаем. Больше того: мы знаем, что для всех одинаковых вещей закон один,  и  потому 
для всего железного закон тоже один. Так что отрекись от своих слов, Нам-Бок, чтоб 
мы не потеряли к тебе уважения.
    - Но это так, - стоял на своем Нам-Бок. - Пароход весь железный, а не тонет.
    - Нет, нет, этого не может быть.
    - Я видел своими глазами.
    - Это противно природе вещей.
    - Но скажи мне, Нам-Бок, - перебил Кугах, опасаясь, как бы рассказ на этом  не 
прекратился. - Скажи мне, как эти люди  находят  дорогу  в  море,  если  не  видно 
берега, которого можно держаться?
    - Солнце показывает им дорогу.
    - Но как?
    - У старшины шхуны есть одна такая  вещь,  через  которую  можно  смотреть  на 
солнце, и вот в полдень он берет ее, и смотрит, и заставляет солнце сойти  с  неба 
на край земли.
    - Но это колдовство! - ошеломленный таким  святотатством,  закричал  Опи-Куон. 
Мужчины в ужасе подняли руки, женщины заголосили. - Это гнусное колдовство!  Очень 
нехорошо отклонять великое солнце от его пути:  оно  прогоняет  ночь  и  дает  нам 
тюленей, лососину и тепло.
    - Что из того, что это колдовство? - грубо спросил Нам-Бок. - Я  тоже  смотрел 
сквозь эту вещь на солнце и заставлял солнце сходить с неба.
    Сидевшие близко от него поспешно отодвинулись назад, а одна из женщин  накрыла 
лицо ребенка, лежавшего у ее груди, чтобы на него не упал взгляд Нам-Бока.
    - Что же было на утро четвертого дня, о Нам-Бок? - осторожно напомнил Кугах. - 
На утро четвертого дня, когда шх... шх... шхуна погналась за тобой?
    - Во мне так мало оставалось сил, что я не мог уйти от нее. И вот  меня  взяли 
на борт, влили в горло воду и дали хорошую пищу. Братья мои, вы видели только двух 
белых людей. А на шхуне люди все были белые, и было их  столько,  сколько  у  меня 
пальцев на руках и ногах. И когда я увидел, что они добры, я осмелел и  решил  все 
запомнить, чтобы потом рассказать вам, что я  видел.  И  они  научили  меня  своей 
работе, и кормили хорошей пищей, и отвели мне место для сна.
    И мы день за днем плыли по морю, и каждый день  старшина  стаскивал  солнце  с 
неба и заставлял его говорить, где мы находимся. И когда море бывало милостиво, мы 
охотились на котиков, и я очень удивлялся, потому что эти люди выбрасывали мясо  и 
жир и оставляли себе только шкуры.
    Опи-Куон свирепо скривил  рот  и  готов  уже  был  разразиться  бранью  против 
подобной расточительности, но Кугах толчком заставил его сидеть смирно.
    - Потом наступило трудное время - солнце ушло и  мороз  стал  больно  обжигать 
кожу; и тогда старшина повернул шхуну носом на юг. Долгие дни плыли мы на юг и  на 
восток, ни разу не увидав земли, и вот уже стали приближаться  к  селению,  откуда 
все они были родом...
    - Почем они знали, что приближаются? - спросил Опи-Куон, который больше  не  в 
силах был сдерживаться. - Ведь земли не было видно.
    Нам-Бок метнул на него яростный взгляд.
    - Разве я не сказал, что старшина спускал солнце с неба?
    Но Кугах успокоил его, и Нам-Бок продолжал:
    - Так вот, я говорю, когда мы стали приближаться к тому  селению,  разразилась 
сильная буря, и в  темноте  ночи  мы  были  беспомощны,  так  как  не  знали,  где 
находимся...
    - Ты только что говорил, что старшина знал...
    - Молчи, Опи-Куон! Ты дурак и не понимаешь. Я говорю, в темноте ночи  мы  были 
беспомощны, и вдруг сквозь рев бури я услыхал шум прибоя.  И  тотчас  со  страшным 
треском мы обо что-то ударились, и я очутился в воде  и  поплыл.  Берег  весь  был 
скалистый, и скалы тянулись на много миль, и только в одном  месте  была  узенькая 
песчаная полоска, но мне суждено было  погрузить  руки  в  песок  и  выбраться  из 
бурунов. Другие, должно быть, разбились о скалы, потому что ни одного  из  них  не 
оказалось на берегу, кроме старшины, - и того я узнал только по кольцу на пальце.
    Когда наступил день и я убедился, что от шхуны ничего не осталось,  я  обратил 
свой взгляд на сушу и  пошел  в  глубь  ее,  чтобы  добыть  себе  пищу  и  увидеть 
человеческие лица. И когда я подошел к жилью, то  меня  впустили  и  дали  поесть, 
потому что белые люди добры, а я выучился говорить на их языке. И дом, в который я 
попал, был больше, чем все дома, построенные  нами,  и  больше  тех,  что  до  нас 
строили себе наши отцы.
    - Велик же был этот дом, - сказал Кугах,  скрывая  свое  недоверие  под  видом 
изумления.
    - И на постройку его пошло много деревьев, - в тон ему подхватил Опи-Куон.
    - Этот дом - еще пустяки, - пренебрежительно пожал плечами Нам-Бок. - Как наши 
дома малы по сравнению с ним, так этот дом был мал по  сравнению  с  теми,  что  я 
увидел потом.
    - И люди там тоже были большие?
    - Нет, люди были, как ты и я, - отвечал Нам-Бок. - Я срезал себе палку,  чтобы  
мне было удобно ходить, и, помня, что я обо всем должен рассказать вам, братья,  я 
на каждого из живших в этом доме сделал на своей палке по зарубке. И я прожил  там 
много дней и работал, и за это мне давали деньги, - вы не знаете, что  это  такое, 
но это очень хорошая вещь.
    И однажды я ушел с этого места и отправился еще дальше. По дороге  я  встречал 
много народа и стал делать на палке зарубки поменьше, чтобы всем хватило места.  И 
вдруг я увидел что-то совсем удивительное. На земле передо  мной  лежала  железная 
полоса толщиной в мою руку, а через широкий шаг  от  нее  лежала  другая  железная 
полоса...
    - Значит, ты стал богатым человеком, - заключил Опи-Куон, - потому что  железо 
дороже всего на свете. Из этих полос получилось бы много ножей.
    - Но это железо было не мое.
    - Это была находка, а то, что найдено, по закону принадлежит тому, кто нашел.
    - Нет, не так. Эти полосы положили белые люди. Кроме того,  полосы  эти  такие 
длинные, что ни один человек не мог бы их унести, - такие длинные, что, сколько  я 
ни смотрел, конца им не видел.
    - Нам-Бок, не слишком ли это много железа? - предостерегающе заметил Опи-Куон.
    - Да, мне самому трудно было поверить, хотя они лежали перед моими глазами; но 
глаза меня не обманывали. Я стоял  и  смотрел  и  вдруг  услышал...  -  Он  быстро 
повернулся к старшине. - Опи-Куон, ты знаешь, как ревет разгневанный морской  лев? 
Представь себе столько морских львов, сколько волн в море, и представь  себе,  что 
все эти морские львы соединились в одного льва, - и вот если б заревел один  такой 
лев, то рев его был бы подобен тому, который я услышал.
    Рыбаки в изумлении громко вскрикнули, а у Опи-Куона челюсть отвисла  и  так  и 
осталась висеть.
    - И вдалеке я увидел чудовище, равное тысяче китов.  Оно  было  одноглазое,  и 
изрыгало дым, и фыркало оглушительно громко. У меня от страха задрожали ноги, но я 
побежал по тропинке между железными  полосами.  А  оно  приближалось  с  быстротой 
ветра, это чудовище; и только я успел отскочить в сторону, как оно обдало мне лицо 
своим горячим дыханием...
    Опи-Куон овладел собой, челюсть его стала на место, и он спросил:
    - А потом? Что же было потом, о Нам-Бок?
    - Потом оно промчалось по железным полосам мимо и не причинило  мне  вреда;  а 
когда ноги у меня перестали трястись, оно уже исчезло из вида. И в той стороне это 
самое обыкновенное дело. Этих чудовищ не  боятся  даже  женщины  и  дети,  и  люди 
заставляют их там работать.
    - Как мы заставляем работать наших собак? - спросил  Кугах,  и  глаза
его недоверчиво блеснули.
    - Да, как мы заставляем работать наших собак.
    - А как разводятся эти... эти чудовища? - поинтересовался Опи-Куон.
    - Они не разводятся вовсе. Люди искусно делают их из железа и  кормят  камнями 
и поят водой. Камни превращаются в огонь, вода - в пар, а этот пар и есть  дыхание 
их ноздрей и...
    - Хватит, хватит, о Нам-Бок, - прервал его Опи-Куон. - Расскажи нам  о  других 
чудесах. Мы устали от таких, которых мы не понимаем.
    - Вы не понимаете? - в отчаянии вскричал Нам-Бок.
    - Нет, не понимаем, - уныло откликнулись и мужчины и женщины. -  Мы  не  можем 
понять.
    Нам-Бок подумал о сложных машинах,  которые  разом  и  жнут  и  молотят,  и  о 
машинах, показывающих изображения живых людей, и о  машинах,  из  которых  исходят 
человеческие голоса, - и ему стало ясно, что его народ ни за что этого не поймет.
    - А могу я сказать, что я ездил  по  стране  на  таком  железном  чудовище?  - 
спросил он с горечью.
    Опи-Куон развел руками, не пытаясь скрыть свое недоверие.
    - Говори, говори. Говори, что хочешь. Мы слушаем.
    - Так вот, я поехал на железном чудовище и дал за это деньги...
    - Ты же сказал, что его кормят камнями.
    - И еще я сказал тебе, дурак, что деньги это такая вещь, о которой ты  понятия 
не имеешь. Итак, я поехал на этом чудовище через всю страну и проезжал мимо многих 
селений, пока не приехал в большое селение на морском заливе. Дома  там  поднимали 
свои крыши к самым звездам небесным, и мимо них  тянулись  облака,  и  везде  было 
полно дыма. И шум в этом селении был  -  как  шум  бурного  моря,  а  народу  было 
столько, что я бросил свою палку и перестал и думать о том, чтобы делать зарубки.
    - Если бы ты делал маленькие зарубки, - укоризненно заметил Кугах, - ты мог бы 
рассказать нам все в точности.
    - Если бы я делал маленькие зарубки! - вне себя накинулся на него  Нам-Бок.  - 
Слушай, Кугах, ты, который только и умеешь, что царапать на кости! Если бы я делал 
даже самые маленькие зарубки, то не хватило бы не только той палки, но и  двадцати 
палок, - нет, не хватило бы всех бревен, когда-либо выброшенных прибоем  на  берег 
между этим селением и соседним. И если б всех вас с  женщинами  и  детьми  было  в 
двадцать раз больше и если б у каждого было по двадцати рук и в каждой руке  палка 
и нож, все равно невозможно было бы сделать  зарубки  на  всех  людей,  которых  я 
видел, - так много их было и так быстро проходили они мимо меня.
    - На всем свете не может быть столько народа, - возразил  Опи-Куон, ибо он был 
ошеломлен и не мог охватить умом таких громадных количеств.
    - А что ты знаешь обо всем свете и о том, как он велик? - спросил Нам-Бок.
    - Но не может быть столько народа в одном месте.
    - Кто ты такой, чтобы решать, что может быть и чего не может быть?
    - Да ведь ясно, что в одном месте не  может  быть  столько  народа.  Их  лодки 
запрудили бы все море, так что негде  было  бы  повернуться.  И  каждый  день  они 
вылавливали бы из моря всю рыбу - и все равно на всех бы ее не хватало.
    - Казалось бы, оно так, - ответил  Нам-Бок, заканчивая беседу.  -  И,  однако, 
это правда. Я видел все собственными глазами и потому бросил свою палку.
    Он зевнул во весь рот и поднялся.
    - Я приплыл издалека. День был долгий, и я  устал.  Сейчас  я  лягу  спать,  а 
завтра мы еще поговорим о том, что я видел.
    Баск-Ва-Ван боязливо заковыляла вперед, гордясь своим удивительным сыном  и  в 
то же время испытывая перед ним благоговейный ужас. Она привела его в свою  хижину 
и уложила на жирный вонючий мех. Но  мужчины  остались  у  костра,  чтобы  держать 
совет, и много на этом совете было перешептываний и приглушенных споров.
    Прошел час, и другой - Нам-Бок спал, а  разговор  у  костра  все  продолжался. 
Вечернее солнце склонялось к северу и в одиннадцать часов  стало  почти  прямо  на 
севере. Тогда старшина и резчик по кости покинули совет и разбудили Нам-Бока.  Он, 
мигая со сна, взглянул  им  в  лица  и  повернулся  на  другой  бок.  Но  Опи-Куон 
сзватил его за плечо и беззлобно, но решительно начал трясти, пока  он  совсем  не 
пришел в себя.
    - Ну-ну, Нам-Бок, вставай! - приказал он. - Пора!
    - Опять есть? - вскричал Нам-Бок. - Нет, я не голоден. Ешьте сами и дайте  мне 
спать.
    - Пора уходить! - заревел Кугах.
    Но Опи-Куон был не так резок.
    - Ты в паре со мной ходил на байдарке, когда  мы  были  мальчиками,  -  сказал 
он. - Мы вместе первый раз вышли на охоту за тюленями  и  вытаскивали  лососей  из 
западни. И ты возвратил меня к жизни, Нам-Бок, когда море сомкнулось надо  мной  и 
меня стало затягивать под черные скалы. Вместе мы голодали и дрогли  от  холода  и 
заползали вдвоем под одну шкуру и лежали рядом, тесно прижавшись  друг  к  дружке. 
Из-за всего этого, из-за того, что я дружил с  тобой,  мне  очень  жалко,  что  ты 
возвратился к нам таким необыкновенным лжецом. Мы ничего не понимаем, и  головы  у 
нас кружатся от всего, что ты рассказал. Это  нехорошо,  и  в  совете  было  много 
толков. И мы решили, что ты должен уйти, чтобы не смущать нас и  не  туманить  нам 
разум необъяснимыми вещами.
    - Все вещи, о которых ты говорил, - все это тени,  -  подхватил  Кугах.  -  Ты 
принес их из мира теней и в мир теней должен возвратить их. Твоя байдарка  готова, 
и люди племени ждут. Они не уснут спокойно, пока ты не уйдешь.
    Нам-Бок растерянно смотрел на старшину, но прислушивался к его словам.
    - Если ты Нам-Бок, - говорил Опи-Куон, - то ты поразительный и  опасный  лжец; 
если ты тень Нам-Бока, то ты говорил о тенях, а живым людям не годится  знать  то, 
что касается  теней.  Мы  думаем,  что  то  большое  селение,  о  котором  ты  нам 
рассказал, - это жилище теней. Там витают души мертвых; ибо мертвых много, а живых 
мало. Мертвые не возвращаются. Ни один мертвый  еще  не  вернулся,  ты  первый,  с 
твоими удивительными рассказами. Не подобает мертвым возвращаться, и если  мы  это 
допустим, нам грозит большая беда.
    Нам-Бок хорошо знал свой народ и понимал, что  решение  совета  -  непреложно. 
Поэтому он покорно пошел к берегу, где его посадили в байдарку и в руку ему сунули 
весло. Отбившийся от стаи дикий гусь одиноко кричал  где-то  над  морем,  и  волны 
прибоя с глухим плеском разбивались на песок. Мутные сумерки нависли над землей  и 
водою, а на севере слабо тлело тусклое солнце, окутанное кроваво-красным  туманом. 
Чайки летали низко. Дул резкий и холодный береговой ветер,  и  черные,  клубящиеся 
тучи предвещали непогоду.
    - Из  моря  ты  вышел,  -  точно  произнося  заклинание,  нараспев  проговорил 
Опи-Куон, - и обратно в море уходишь. Так восстановится  равновесие  вещей  и  все 
придет в законный порядок.
    Баск-Ва-Ван, прихрамывая, подошла к пенящемуся краю воды и закричала:
    - Благословляю тебя, Нам-Бок, ибо ты вспомнил меня!
     Но Кугах, оттолкнув байдарку от берега, сорвал шаль с плеч старухи и кинул ее 
Нам-Боку.
    - Мне холодно в долгие зимние ночи, - жалобно простонала она, -  мороз  так  и 
пробирает старые кости.
    - Эта вещь - тень, - ответил резчик, - а тень тебя не согреет.
    Нам-Бок встал, чтобы его голос донес его слова до нее.
    - О Баск-Ва-Ван,  мать,  родившая  меня!  -  воскликнул  он.  -  Слушай  слова 
Нам-Бока, твоего сына. В байдарке хватит места для двоих, и  он  хочет,  чтобы  ты 
ушла с ним. Там, куда он держит путь,  вдоволь  и  рыбы  и  жиру.  Мороз  туда  не 
приходит, и жизнь там легка, и железные вещи работают за человека. Пойдем со мной, 
о Баск-Ва-Ван!
    Она колебалась, а байдарку тем временем все быстрей относило от берега; тогда,
она собрала силы и крикнула высоким, дребезжащим голосом:
    - Я стара, Нам-Бок, и скоро отойду в жилище теней. Но мне не  хочется  уходить 
раньше, чем пришел мой срок. Я стара, Нам-Бок, и мне страшно.
    Луч света брызнул на сумрачное море и озарил лодку и человека сиянием  пурпура 
и золота. Рыбаки притихли, и только слышался шум ветра  да  крики  низко  летавших 
чаек.

    1902

    Перевод Л. Слонимской

__________________________________________________________________________________