О. Генри
 


 
   Из любви к искусству
     
    Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы.
    Такова предпосылка. Наш рассказ явится выводом из этой предпосылки и вместе с тем
ее опровержением. Это  будет  оригинально  и  ново  с  точки  зрения  логики,  а  как 
литературный прием - лишь немногим древнее, чем Великая Китайская стена.
    Джо Лэрреби рос среди вековых дубов  и  плоских  равнин  Среднего  Запада,  пылая 
страстью к изобразительному искусству. В шесть лет он запечатлел на картоне городскую 
водокачку и одного почтенного обывателя, в большой спешке проходящего мимо. Этот плод 
творческих усилий был заключен в раму и выставлен в окне аптеки, рядом с удивительным 
початком кукурузы, в котором зерна составляли нечетное количество рядов. Когда же Джо 
Лэрреби исполнилось двадцать лет, он, свободно повязав галстук и потуже затянув пояс, 
отбыл из родного города в Нью-Йорк.
    Дилия Кэрузер жила на Юге, в окруженном соснами селении,  и  звуки,  которые  она 
умела извлекать из шести  октав  фортепьянной  клавиатуры,  порождали  столь  большие 
надежды в сердцах ее родственников, что с помощью последних в  ее  копилке  собралось 
достаточно  денег  для  поездки  "на  Север"   с   целью   "завершения   музыкального 
образования". Как именно она его завершит, ее родственники  предугадать  не  могли... 
впрочем, об этом мы и поведем рассказ.
    Джо и Дилия встретились в  студии,  где  молодые  люди,  изучающие  живопись  или 
музыку,  собирались,  чтобы  потолковать  о  светотени,  Вагнере,  музыке,  творениях 
Рембрандта, картинах, обоях, Вальдтейфеле, Шопене и Улонге.
    Джо и Дилия влюбились друг в друга или полюбились друг другу - как вам больше  по 
вкусу - и, не теряя времени,  вступили  в  брак,  ибо  (смотри  выше),  когда  любишь 
Искусство, никакие жертвы не тяжелы.
    Мистер и миссис Лэрреби  сняли  квартирку  и  стали  вести  хозяйство.  Это  была 
уединенная квартирка, затерявшаяся в каком-то  закоулке,  подобно  самому  нижнему ля 
диез фортепьянной клавиатуры. Супруги были счастливы. Они принадлежали друг другу,  а 
Искусство принадлежало им. И вот мой совет тому, кто молод  и  богат:  продай  имение 
твое и раздай нищим, а еще лучше - отдай эти денежки привратнику, чтобы поселиться  в 
такой же квартирке со своей Дилией и своим Искусством.
    Обитатели квартирок, несомненно, подпишутся под моим заявлением,  что  они  самые 
счастливые люди на свете. Дом, в котором царит счастье, не может быть слишком  тесен. 
Пусть комод, упав ничком, заменит вам бильярд, каминная  доска  -  трюмо,  письменный 
стол - комнату для гостей, а умывальник - пианино! И если все четыре  стены  вздумают 
надвинуться на вас, - не беда! Лишь бы вы со своей Дилией уместились между ними.  Ну, 
а уж если нет в вашем доме доброго согласия, тогда пусть он будет велик и  просторен, 
чтобы вы могли войти в него через Золотые ворота, повесить  шляпу  на  мыс  Гаттерас, 
платье - на мыс Горн и выйти через Лабрадор!
    Джо обучался живописи у самого великого Маэстри. Вы, без  сомнения,  слышали  это 
имя. Дерет он за свои уроки крепко, а обучает слегка, что, вероятно, и  снискало  ему 
громкую славу мастера эффектных контрастов. Дилия училась музыке у  Розенштока  -  вы 
знаете,  конечно,  какой  широкой  известностью  пользуется  этот  возмутитель  покоя 
фортепьянных клавиш.
    Джо и Дилия были очень счастливы, пока не  прожили  всех  своих  денег.  Так  оно 
всегда... но я  не  хочу  показаться  циником.  Стоявшая  перед  ними  цель  была  им 
совершенно ясна. Джо в самом непродолжительном  времени  должен  был  написать  такие 
полотна, ради обладания которыми пожилые джентльмены с тощими бакенбардами и толстыми 
бумажниками будут лупить друг друга кистенем по голове у него в мастерской. Дилия  же 
должна была познать все тайны Музыки, затем пресытиться ею и  приобрести  обыкновение 
при виде непроданних мест в партере или в ложах  лечить  внезапную  мигрень  омарами, 
уединившись в своих личных апартаментах и отказываясь выйти на эстраду.
    Но прекраснее всего, на мой взгляд, была сама их  жизнь  в  маленькой  квартирке: 
горячие, увлекательные беседы по возвращении с уроков; уютные обеды вдвоем и  легкие, 
необременительные завтраки; обмен честолюбивыми мечтами -  причем  каждый  грезил  не 
столько своими успехами, сколько  успехами  другого;  взаимная  готовность  помочь  и 
ободрить, и - да простят мне непритязательность моих вкусов - бутерброды  с  сыром  и 
маслины перед отходом ко сну.
    Однако дни шли, и высоко поднятое знамя  Искусства  бессильно  повисло  на  своем 
древке. Так оно бывает порой, хотя знаменосец и не виноват. Все из дома  и  ничего  в 
дом,  как  говорят  грубые,  одержимые  практицизмом  люди.  Не  стало  денег,  чтобы 
оплачивать ценные услуги  мистера  Маэстри  и  герра  Розенштока.  Но,  когда  любишь 
Искусство, никакие жертвы не тяжелы. И вот Дилия заявила однажды, что намерена давать 
уроки музыки, так как нужно свести концы с концами.
    День за днем она уходила из дома вербовать учеников и, наконец, однажды вернулась 
домой к вечеру в очень приподнятом настроении.
    - Джо, дорогой мой, я получила урок! - торжествующе объявила она.  -  И,  знаешь, 
такие милые люди! Генерал... генерал  А. Б. Пинкни  с  дочкой.  У  них  свой  дом  на 
Семьдесят  первой  улице.  Роскошный  дом,  Джо!  Поглядел  бы  ты  на  их   подъезд! 
Византийский стиль - так, кажется, ты это называешь. А комнаты! Ах, Джо, я никогда не 
видала ничего подобного!
    Я буду давать уроки его дочке Клементине. И представь, я просто привязалась к ней 
с первого взгляда. Она такая нежная, деликатная и так просто держится. И вся в  белом 
с головы до пят. Ей восемнадцать лет. Я буду, заниматься с ней три раза в неделю.  Ты 
только подумай, Джо, урок пять долларов! Это же чудно! Еще два-три таких урока,  и  я 
возобновлю занятия с герром Розенштоком. Ну, пожалуйста, родной, перестань  хмуриться 
и давай устроим хороший ужин.
    - Тебе легко говорить, Дили, - возразил Джо, вооружась столовым ножом и топориком 
и бросаясь в атаку на банку консервированного горошка. - А мне  каково?  Ты,  значит, 
будешь бегать по урокам и зарабатывать на жизнь, а я -  беззаботно  витать  в  сферах 
высокого искусства? Ну уж нет, клянусь останками Бенвенуто Челлини! Я, вероятно, тоже 
могу продавать газеты или мостить улицы и приносить в дом доллар-другой.
    Дилия подошла и повисла у него на шее.
    - Джо, любимый мой, ну какой ты глупый! Ты не должен бросать живопись. Ты пойми - 
ведь если бы я оставила музыку и занялась чем-то посторонним... а я сама учусь, когда 
даю уроки. Я же не расстаюсь с моей музыкой. А на пятнадцать  долларов  в  неделю  мы 
будем жить, как миллионеры. И думать не смей бросать мистера Маэстри.
    - Ладно, - сказал Джо, доставая с  полки  голубой  фарфоровый  салатник  в  форме 
раковины. - Все же мне очень горько, что ты должна бегать  по  урокам.  Нет,  это  не 
Искусство. Но ты, конечно, настоящее сокровище и молодчина.
    - Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы, - изрекла Дилия.
    - Маэстри похвалил небо на том этюде, что  я  писал  в  парке,  -  сообщил Джо. -
А Тинкл разрешил мне выставить две вещи у него в витрине. Может, кто и купит одну  из 
них, если они подадутся на глаза какому-нибудь подходящему идиоту с деньгами.
    - Непременно купят, - нежно проворковала Дилия. - А сейчас  возблагодарим  судьбу 
за генерала Пинкни и эту телячью грудинку.
    Всю следующую неделю чета Лэрреби рано садилась завтракать.  Джо  был  необычайно 
увлечен эффектами утреннего освещения в Центральном парке, где он делал зарисовки,  и 
в семь часов Дилия провожала его, насытив завтраком, нежными  заботами,  поцелуями  и 
поощрениями.
    Искусство - требовательная  возлюбленная.  Джо  теперь  редко  возвращался  домой      
раньше семи часов вечера.
    В субботу Дилия, немного бледная и утомленная, но исполненная милой горделивости, 
торжественно выложила три пятидолларовые  бумажки  на  маленький  (восемь  на  десять 
дюймов) столик в маленькой (восемь на десять футов) гостиной.
    - Клементина удручает меня порой, - сказала она чуть-чуть устало.  -  Боюсь,  что 
она недостаточно прилежна. Приходится повторять ей одно и то же по нескольку  раз.  И 
эти ее белые одеяния стали уже нагонять тоску.  Но  генерал  Пинкни  -  вот  чудесный       
старик! Жаль, что ты не знаком с ним, Джо. Он иногда заходит к нам во  время  урока - 
он ведь одинокий, вдовец - и стоит, теребя свою  белую  козлиную  бородку.  "Ну,  как 
шестнадцатые и тридцать вторые? - спрашивает он всегда. - Идут на лад?"
    Ах, Джо, если бы ты видел,  какие  у  них  панели  в  гостиной!  А  какие  мягкие 
шерстяные портьеры! Клементина немножко покашливает. Надеюсь,  что  она  крепче,  чем 
кажется с виду. Ты знаешь, я в самом  деле  очень  привязалась  к  ней  -  она  такая 
ласковая и кроткая и так хорошо  воспитана.  Брат  генерала  Пинкни  был  одно  время 
посланником в Боливии.
    Но тут Джо, словно какой-нибудь граф  Монте-Кристо,  извлек  из  кармана  сначала 
десять долларов, потом пять, потом еще два и еще один - четыре самые что ни  на  есть 
настоящие банкноты - и положил их рядом с заработком своей жены.
    - Продал  акварель  с  обелиском  одному  субъекту  из  Пеории,  -  преподнес  он 
ошеломляющее известие.
    - Ты шутишь, Джо, - сказала Дилия. - Не может быть, чтобы из Пеории!
    - Да вот, представь себе. Жаль, что ты не видала его, Дилия. Толстый, в шерстяном 
кашне и с гусиной зубочисткой. Он заметил мой этюд в витрине у Тинкла  и  принял  его 
сначала за изображение ветряной мельницы. Но он славный малый и купил вместо мельницы 
обелиск и даже заказал мне еще одну картину -  маслом:  вид  на  Лэкуонскую  товарную 
станцию. Повезет ее с собой. Ох, уж эти мне  уроки  музыки!  Ну  ладно,  ладно,  они, 
конечно, не отделимы от Искусства.
    - Я так рада, что ты занимаешься своим делом, - горячо сказала Дилия. - Тебя ждет 
успех, дорогой. Тридцать три доллара! Мы никогда не жили  так  богато.  У  нас  будут 
сегодня устрицы на ужин.
    - И филе-миньон с шампиньонами, - добавил Джо. - А ты не знаешь,  где  вилка  для 
маслин?
    В следующую субботу Джо вернулся домой первым. Он положил  восемнадцать  долларов 
на столик в гостиной и поспешно смыл с рук что-то черное - по-видимому  толстый  слой 
масляной краски.
    А через полчаса появилась и Дилия. Кисть ее правой руки, вся обмотанная  бинтами, 
была похожа на какой-то бесформенный узел.
    - Что случилось, Дилия? - спросил Джо, целуя жену. Дилия рассмеялась,  но  как-то 
не очень весело.
    - Клементине пришла фантазия угостить меня после урока  гренками  по-валлийски, - 
сказала она. - Вообще это девушка со странностями.  В  пять  часов  вечера  -  гренки 
по-валлийски!
    Генерал был дома, и  посмотрел  бы  ты, как  он  ринулся  за  сковородкой,  можно 
подумать,  что  у  них  нет  прислуги.  У  Клементины,  конечно,  что-то  неладно  со 
здоровьем - она такая  нервная.  Плеснула  мне  на  руку  растопленным  сыром,  когда 
поливала им гренки. Ужас как больно было! Бедняжка расстроилась до  слез.  А  генерал 
Пинкни... ты знаешь, старик просто чуть с ума не сошел. Сам помчался вниз в подвал  и 
послал кого-то - кажется, истопника - в аптеку за мазью и бинтами. Сейчас уж  не  так 
больно.
    - А это что у тебя тут? - спросил Джо, нежно приподымая ее забинтованную  руку  и 
осторожно потягивая за кончики каких-то белых лохмотьев, торчащих из-под бинта.
    - Это такая мягкая штука, на которую кладут мазь, -  сказала  Дилия.  -  Господи, 
Джо, неужели ты продал еще один этюд? -  Она  только  сейчас  заметила  на  маленьком 
столике деньги.
    - Продал ли я этюд! Спроси об этом нашего друга из Пеории. Он забрал сегодня свою 
товарную станцию и, кажется, склонен заказать мне еще пейзаж в парке и вид на Гудзон. 
В котором часу стряслось с тобой это несчастье, Дили?
    - Часов в пять, должно быть, - жалобно сказала Дилия. - Утюг... то есть сыр сняли 
с плиты примерно в это время. Ты бы посмотрел на генерала Пинкни, Джо, когда он...
    - Поди-ка сюда, Дили, - сказал Джо. Он опустился на кушетку, притянул к себе жену 
и обнял ее за плечи.
    - Чем это та занималась последние две недели? - спросил он.
    Дилия храбро посмотрела мужу в глаза - взглядом, исполненным любви и упрямства, - 
и забормотала что-то насчет  генерала  Пинкни...  потом  опустила  голову,  и  правда 
вылилась наружу в бурном потоке слез.
    - Я не могла найти уроков, - призналась Дилия. - И не могла допустить,  чтобы  ты 
бросил живопись. Тогда я поступила в эту большую  прачечную  -  знаешь,  на  Двадцать 
четвертой улице - гладить рубашки. А правда, я здорово придумала  все  это  -  насчет 
генерала Пинкни и Клементины, - как ты считаешь, Джо? И сегодня, когда одна девушка в 
прачечной обожгла мне руку  утюгом,  я  всю  дорогу  домой  сочиняла  эту  историю  с 
гренками. Ты не сердишься, Джо? Ведь если бы я не устроилась на работу, ты бы,  может 
быть, не продал своих этюдов этому господину из Пеории.
    - Он, между прочим, не из Пеории, - с расстановкой проговорил Джо.
    - Ну, это уж не важно, откуда он. Ты такой молодчина, Джо, и скажи, пожалуйста... 
нет, поцелуй меня сначала, скажи, пожалуйста, как это ты  догадался,  что  я  не  даю 
уроков?
    - Я и не догадывался... до последней минуты, - сказал  Джо.  -  И  теперь  бы  не 
догадался, но сегодня я послал из котельной наверх, в прачечную, лигнин  и  мазь  для 
какой-то девушки, которой обожгли руку утюгом. Я уже две недели  как  топлю  котел  в 
этой прачечной.
    - Так, значит, ты не...
    - Мой покупатель из Пеории - так же, как и твой  генерал  Пинкни,  -  всего  лишь 
произведение искусства, которое, кстати, не имеет ничего общего ни с живописью, ни  с 
музыкой.
    Оба рассмеялись, и Джо начал:
    - Когда любишь Искусство, никакие жертвы... Но Дилия  не  дала  мужу  договорить, 
зажав ему рот рукой.
    - Нет, - сказала она. - Просто: когда любишь...

    Перевод Т. Озерской

_____________________________________________________________________________________