Оксана Владимирова
Маша
Как же хорошо спорится работа, когда шеф в деловой поездке! Сначала Алена
решает самые срочные и важные дела, как-то: быстренько дописать курсовую;
закрывшись в кабинете шефа, спокойно пообщаться с косметологом, неторопливо
отксерить сестричке первую часть второго тома "Войны и Мира", и, наконец-таки,
обсудить по телефону с подружкой ее последнюю великую "любофф". Конечно, умница
Алена старается это все делать и в присутствии начальства, руководствуясь
важным принципом, растолкованным ей еще мамой: "Береги драгоценное нерабочее
время". Но курсовую, как обычно, пришлось бы замаскировать под папками
с прошлогодними бухгалтерскими отчетами, что существенно замедляет скорость ее
написания, да и с косметологом тоже не очень комфортно - шумы МГТС, плюс Аленин
громкий шепот при обсуждении интимных моментов, плюс легкая туповатость
регистраторши превращают процесс записи в разговор глухого со сбабослышащим.
Затем быстренько делается работа: не нужно прерываться каждые пять минут
для ответов на бесконечные вопросы шефа, типа "готово - почему не готово,
а когда будет готово", и вот уже дневная задача почти выполнена, а еще только
обед, и можно расслабиться и пообщаться с такими же удовлетворенными своей
утренней бурной и продуктивной деятельностью коллегами...
А из кухни уже доносятся дразнящие запахи, и Катя уже досрочно кормит самых
оголодавших. Вот удивительно, Катерина - вредноватая женщина, но на качестве
обедов это никак не отражается, что кажется нелогичным - у вредных поваров
и еда должна получаться под стать им, но возможно, это - от того, что Катя - не
профессиональный повар, а одна из многих наших женщин, которая в девяностые
попала под сокращение на родном предприятии, на другое место по специальности
ее не брали по возрасту, но руки она не сложила, а пошла зарабатывать деньги на
инофирму, кем уж взяли. В отсутствие Александра Григорьевича обед кажется
особенно аппетитными, а разговоры – приятными и оживленными вдвойне, а сегодня
раздаются даже и воинствующие крики.
Оказывается, это Маша Хафугуева, уборщица, в очередной раз сердито
отчитывает Дарко.
- Дарко, твою мать, сколько раз я тебе говорила, не бросай бумажки в угол
кабинета, ты их скомкаешь-скомкаешь, и - в угол, а там стульев немерено, и мне
потом оттуда выгребать - всю спину скрючивать, а у меня и так второй месяц
поясница болит - не разогнешь!
- Правда, Дарко, ну что Вы такой неаккуратный, - поддерживает ее сладким
голоском вежливая секретарь-референт Юлечка.
- Ничего, татарская душа, работай, небось, как с татарином трахаться, так
поясница не болит! - невозмутимо говорит Дарко, не забыв прибавить "извэньытэ"
(за "трахаться") в сторону Алены и Юлечки.
Дарко - второй человек после шефа по положению на фирме, а по уму и опыту,
бесспорно, первый, что втайне признает и сам АГ, не принимая без его совета
никаких важных решений. С шефом он держится корректно и полудружески,
а с персоналом фирмы - просто дружески, не делая различия между большими
шишками и охранниками, одинаково расспрашивая каждого о его проблемах
и трудностях, неизменно возвращаясь из поездок с коробками конфет для дам, что
делает его их главным любимчиком. Фраза его, обращенная к Маше, при кажущейся
грубости, воспринимается ей от него, как шутливо-нежная, и она, вместо того,
чтобы продолжать возмущаться, улыбается кокетливо и отвечает лишь: "да пошел
ты", прибавив к этому ругательство на его родном языке, коих после общения
с Дарко все женщины уже знают, кажется, больше, чем он сам.
Маше лет пятьдесят пять-шестьдесят и выглядит она, как любая женщина этого
возраста: полненькая, среднего роста, на голове завитушки, движения плавные,
тон от спокойного до резко-крикливого, какой почему-то проявляется у всех
наших женщин ее возраста. Но Маша беззлобная.
Честно говоря, Алена предпочитает порой ее общество обществу занудных
и заносчивых дамочек из бухгалтерии.
Сейчас Маша расположилась рядом с Юлей и показывает ей альбом
с фотографиями, довольная.
- А это внучек мой годовалый, дочкин сын, а это сама дочка.
- Которая звонит тебе по пять раз на день ?
- Похожа?
- Ну, не так чтоб очень, но что-то есть.
Маша смеется.
- Как яблочко на грушу!
А это Маратик, мужнин сынок.
- Машик, ну я уже совсем запуталась, у вас тут прямо Санта-Барбара, - Алена
на фирме недавно, и поэтому не в курсе всех родственных связей, известных
в этом маленьком коллективе каждому, - а ну-ка, рассказывай.
И Маша начинает.
- Эх, не всегда я бумажки из под столов выгребала, была и я молоденькая,
стройная, как вы с Юлькой красивая, и звали меня тогда не Маша, а Мария
Анатольевна.
- Маш, да если хочешь, мы тебя, то есть Вас, ну это, в общем, можем
и Марией Анатольевной, ты скажи только, - протестует Алена, обращаясь
к коллегам, - правда?
- Только так, - важно вступает Дарко, притворно присмиревший после Машиного
выпада и делающий вид, что его интересует только Катина котлета по-киевски, -
Мариа Анатол’эвна-татарская душа.
- Дарко, мать твою, молчал бы уж, а то я опять заведусь. Кто на стене знак
вчера нарисовал карандашом, час не могла отмыть его??!
- Так, Дарко, тарелку с десертом в руки и топай к себе в кабинет вслед за
Джорджем и Анатолием Семенычем. У нас тут женские разговоры. А ты, Маш,
продолжай, - вмешивается Катерина, которая тоже любит послушать истории "за
жизнь".
- После училища устроилась медсестрой в сельскую больницу, все меня
уважали, а уж пациенты влюблялись "на раз-два", перевязку ему сделаешь, слово
ласковое скажешь - и он уже твой. Ну да я в людях не разбиралась, хотя у кого в
двадцать лет ум есть? Нечего, Юлька брови щурить, нет ума в молодости и быть не
может, за красивые глаза все отдать готовы.
Появился у нас хохол один. Высокий, черноглазый, черноволосый, на десять
лет меня старше, страстный и ласковый такой - да по началу они все такие.
Недолго нежности он мне нашептывал, предложение сделал. Зажили мы вместе. Муж
тогда настоял, чтобы я работу бросила, за домом следила, за хозяйством,
и ревновал, да и незачем было работать, честно говоря, его заработков хватало.
Вскорости, хоть и молод был, а выбился в председатели совхоза - и так бессменно
пятнадцать лет председателем и пробыл.
Детей вот, правда, у нас не могло быть. Мужики вышли, скажу. Совсем молодая
когда я была, училище заканчивала, в общем, согрешили мы с одним, голову
морочил мне, замуж звал, а, подлец, как узнал, что ребенка жду - чемоданы
в руки - командировочный был. Родные у меня в другом городе, жить не на что,
а главное - это позором и стыдом считалось одной ребенка воспитывать. Сейчас бы
я на это по другому посмотрела, а тогда время другое было, но это не объяснишь,
это пережить нужно. В общем, пошла я на аборт... А аборты тогда под запретом
были.
- Как под запретом?
- А ты как думаешь! Этот закон еще с войны остался - аборты запрещены.
Политика такая, чтоб рожали. Как раз в том году, в пятьдесят пятом, запрет-то
сняли, но уже после того, как я делала. Делала подпольно, у какой-то тетки-
фельдшерицы, неудачно сделала, на всю жизнь неудачно - и детей у меня уж больше
и не могло быть. Ой, как вспомню, до сих пор себя браню, дурища, дурища!
И сейчас кровь стынет, что я тогда пережила - стыд, боль, горе, отчаяние, тогда
казалось, жизнь кончилась. Однако ж, первый подарок Господа - и семью создала с
Алексеем, и жили неплохо.
Правда, с годами отношения с мужем другие стали. Не было уже того доверия,
мог и нагрубить. Да и придирчивым он оказался - я-то молодая была ласковая,
а он что-то все цеплялся - это не то, то не так, а сделай так и этак. Ну да,
Господи, ему положено было быть требовательным - начальник.
- То есть, ты жалела, что замуж вышла?
- Да нет, Бог с тобой! Просто, я над этим тогда-то и не задумывалась,
знаешь. Это была моя жизнь. Бывало пришлет кого из подчиненных: "Алексей
Степаныч велел передать, что он будет с гостями, человек пятнадцать, чтоб Вы
подготовились". Я быстрей курицу резать, борщ варить, на стол метать. Придут
и сидят, пьют, беседуют о своем, да и мою стряпню похваливали - грех
жаловаться. Тут и муж расплывется в горделивой улыбке... вот только выпивали
они частенько. Я-то его во всем слушалась, да и счастливой себя считала, а умер
он - ревела две недели, а потом еще долго тосковала - шутка ли двадцать лет
вместе. И опять думала, жизнь кончена.
Потом родственники говорят, приезжай в Москву - жить надо, работать надо, а
в деревне сейчас какие заработки, сами знаете. Приехала. Хотела по
специальности поработать, но в мои-то годы да с таким перерывом стажа, кто меня
в коммерческую клинику возьмет, а в городских известно, сколько медсестрам
платят. Ну, я за швабру взялась, стала полы мыть за триста долларов.
Благодарности, конечно, той нет, я уж теперь не Мария Анатольевна, а Маша для
всех, ну да кто сейчас об уважении думает, если деньги платят регулярно,
коллектив неплохой, премиями не обделяют. Чего еще желать-то?
Только все же не могла простить себе аборт тот ранний, думала, будь у меня
родная душа, не так одиноко было бы... Но думай не думай, мне уж сорок пять
минуло годков, откуда ребенку взяться – я ж не Сара Авраамова, которая
в старости родила. И тут как-то родственники меня с татарином познакомили, и он
ну за мной ухаживать - Мариша, Мария Анатольевна, и так и сяк. Сначала
я отшучивалась - какие мои годы, чтоб об этом думать, да он еще меня на пять
лет младше - но смотрю, вроде не отступает, настойчивый, и я сдалась. А он
вдовый был и - вот судьба моя! - с двумя детьми - мальчиком, ну какой мальчик,
четырнадцать лет ему было, и девчушкой, шестнадцати годков. Поженились мы,
а я возьми да и загреми в больницу - операция полостная. А после операции,
самое трудное - уход. Как бы хорошо операцию не сделали, а нет ухода -
и загноится шов, да и настроение у больного падает, все заживает дольше. Так не
поверите, дочка (я ее дочкой сразу звать стала) от меня не отходила, соседки по
палате мне обзавидовались, какая забота - к ним и родные-то так не ходили!
И знаешь, конечно, не сравнишь татарина моего с первым мужем ни статью, ни
должностью, а прожили мы уже семь лет, и не разу не переругались, а каким был
ласковым, таким и остался.
- Любишь, значит?
- Любишь-не любишь... Как первого своего? Нет, не так . Все-таки, молодость
есть молодость, но и счастье разное бывает. Кажется, что только сейчас
я счастье-то женское и узнала. Да уж грех жаловаться - я теперь хозяйка. После
работы приду если поздно - он меня встречает, еда на столе, ухожу - всегда
проводит. Первому мужу-то я двадцать лет сапоги чистила, а скажи мне тогда кто,
что кто-то мне семь лет каждый день сапоги будет чистить - в лицо бы
рассмеялась, не поверила бы никогда! Вот я, конечно, довольна. То есть, не
в сапогах-то, конечно, дело, а в счастье... То-то он меня "татарской душою"
и обзывает.
Маша смолкает, улыбаясь лукаво.
- Юльчик, ну что, знакомить тебя с Маратиком нашим? Не смотри, что он
маленького росточка, сынок у меня золотой парниша! Вам бы, девчонки, все
принцев подавай. А с другой стороны, знаете, думаю я, вот встретила бы тогда,
по молодости, я своего чертенка узкоглазенького - ну это я так, его любовно,
глаза-то у него красивые, - а не посмотрела бы даже, мимо прошла... так бы
и прошла мимо счастья своего навсегда, за любовью гоняясь. Не откушав горького,
не разберешь и сладкого! Хотя и про первого своего мужа тоже не хочу слова
плохого сказать, царство ему небесное.
- Ну ладно, освобождайте помещение, мне надо посуду мыть, - просыпается,
наконец в присмиревшей было Кате ворчунья...