Варлам Тихонович Шаламов 



   Тропа

    Из книги "Воскрешение лиственницы"


    В тайге у меня была тропа чудесная. Сам я ее проложил летом, когда  запасал 
дрова на зиму. Сушняка вокруг избы было  много  -  конусообразные  лиственницы, 
серые, как из папье-маше, были натыканы в болоте, будто колья.  Избушка  стояла 
на пригорке, окруженная стланиковыми кустами с зелеными  хвойными  кисточками - 
к осени набухшие орехами шишки тянули ветви к  земле.  Сквозь  эти  стланиковые 
заросли и проходила к болоту тропа, а болото когда-то не было болотом - на  нем 
рос лес, а потом корни деревьев сгнили от  воды,  и  деревья  умерли  -  давно, 
давно. Живой лес отошел в сторону по подножью горы к ручью. Дорога, по  которой 
ходили автомашины и люди, легла с другой стороны пригорка,  повыше  по  горному 
склону.
    Первые дни мне было жаль топтать жирные красные ландыши, ирисы, похожие  на 
лиловых огромных бабочек и лепестками, и  их  узором,  огромные  толстые  синие 
подснежники неприятно похрустывали под ногой. У цветов, как  и  у  всех  цветов 
Крайнего  Севера,  запаха  не  было;  когда-то  я  ловил  себя  на  автоматизме 
движения - сорвешь букет и поднимаешь его к ноздрям. Но потом я отучился. Утром 
я рассматривал, что случилось за ночь на моей тропе - вот  распрямился  ландыш, 
раздавленный моим сапогом вчера, подался в сторону, но все же  ожил.  А  другой 
ландыш  раздавлен  уже  навсегда  и  лежит,  как  рухнувший  телеграфный  столб 
с фарфоровыми изоляторами, и разорванные паутинки с него  свисают,  как  сбитые 
провода.
    А потом тропа вытопталась, и я перестал замечать, что  поперек  моего  пути 
ложились ветви стланика, те, которые хлестали мне лицо, я  обломал  и  перестал 
замечать надломы. По сторонам тропки стояли молодые лиственницы  лет  по  ста - 
они при мне зеленели, при мне осыпали мелкую хвою на  тропку.  Тропа  с  каждым 
днем все темнела и в конце концов стала обыкновенной темно-серой горной тропой. 
Никто, кроме меня, по ней не ходил.  Прыгали  на  нее  синие  белки,  да  следы 
египетской клинописи куропаток видал я на ней много раз, и  треугольный  заячий 
след встречался, но ведь птица и зверь не в счет. 
    Я по этой собственной тропе ходил почти три года. На  ней  хорошо  писались 
стихи. Бывало, вернешься из поездки, соберешься на тропу  и  непременно  какую-
нибудь строфу выходишь на этой тропе. Я привык к тропе, стал бывать на ней, как 
в лесном рабочем кабинете. Помню, как в  предзимнюю  пору  холодом,  льдом  уже 
схватывало грязь на тропе, и грязь будто засахаривалась, как варенье.  И  двумя 
осенями перед снегом я приходил на эту тропу - оставить глубокий след, чтобы на 
моих глазах затвердел он на всю зиму. И весной, когда снег стаял, я  видел  мои 
прошлогодние метки, ступал в старые следы, и стихи писались снова легко. Зимой, 
конечно, этот кабинет мой пустовал: мороз не дает думать, писать можно только в 
тепле. А летом я знал все наперечет, все было гораздо пестрей,  чем  зимой,  на 
этой волшебной тропе - стланик, и  лиственницы,  и  кусты  шиповника  неизменно 
приводили какое-нибудь  стихотворение,  и  если  не  вспоминались  чужие  стихи 
подходящего настроения, то бормотались свои, которые я, вернувшись в избу, 
записывал.
    А на третье лето по моей тропе прошел человек. Меня  в  то  время  не  было 
дома, я не знаю, был ли это какой-нибудь странствующий геолог, или пеший горный 
почтальон, или охотник - человек оставил следы тяжелых сапог.  С  той  поры  на 
этой тропе стихи не писались. Чужой след был оставлен весной,  и  за  все  лето 
я не написал на этой тpoпe ни строчки. А к зиме меня перевели в  другое  место, 
да я и не жалел - тропа была безнадежно испорчена.
    Вот об этой тропе много раз пытался я написать стихотворение, но так  и  не 
сумел написать.

    1967

_______________________________________________________________________________