Варлам Тихонович Шаламов 



   Воскрешение лиственницы

    Из одноименной книги


    Мы суеверны. Мы требуем чуда. Мы придумываем себе символы и этими символами 
живем. 
    Человек   на  Дальнем  Севере  ищет  выхода  своей  чувствительности  -  не 
разрушенной, не отравленной десятилетиями жизни  на  Колыме.  Человек  посылает
авиапочтой посылку: не книги, не фотографии, не  стихи,  а  ветку  лиственницы,
мертвую ветку  живой  природы.  Этот  странный  подарок,  иссушенную,  продутую 
ветрами самолетов, мятую,  изломанную  в  почтовом  вагоне,  светло-коричневую, 
жесткую, костистую северную ветку северного дерева ставят в воду.
    Ставят  в  консервную  банку,  налитую  злой  хлорированной  обеззараженной
московской водопроводной водой, водой, которая сама, может, и рада засушить все 
живое, - московская мертвая водопроводная вода.
    Лиственницы серьезней цветов. В этой комнате много  цветов,  ярких  цветов. 
Здесь ставят букеты черемухи, букеты сирени в  горячую  воду,  расщепляя  ветки 
и окуная их в кипяток.
    Лиственница стоит в холодной воде, чуть согретой.  Лиственница  жила  ближе 
к Черной речке, чем все эти цветы, все эти ветки - черемухи, сирени.
    Это понимает хозяйка. Понимает это и лиственница. 
    Повинуясь страстной человеческой воле, ветка собирает все силы - физические 
и духовные, ибо нельзя ветке воскреснуть только от физических сил:  московского 
тепла, хлорированной воды, равнодушной  стеклянной  банки.  В  ветке  разбужены 
иные, тайные силы.
    Проходит три дня и три ночи, и хозяйка просыпается от  странного,  смутного 
скипидарного запаха, слабого, тонкого, нового запаха. В жесткой деревянной коже 
открылись и выступили явственно на свет новые, молодые, живые ярко-зеленые иглы 
свежей хвои.
    Лиственница жива, лиственница бессмертна, это чудо воскрешения не может  не 
быть - ведь лиственница поставлена в банку с водой в годовщину смерти на Колыме 
мужа хозяйки, поэта.
    Даже эта память  о  мертвом  тоже  участвует  в  оживлении,  в  воскрешении 
лиственницы.
    Этот нежный запах, эта ослепительная зелень - важные начала жизни.  Слабые, 
но живущие, воскрешенные какой-то тайной духовной силой, скрытые в  лиственнице 
и показавшиеся на свет. Запах лиственницы был слабым, но ясным, и никакая  сила 
в мире не заглушила бы этот запах, не потушила этот зеленый свет и цвет.
    Сколько  лет  -  исковерканная  ветрами,  морозами,  вертящаяся  вслед   за 
солнцем, - лиственница каждую весну протягивала в небо молодую зеленую хвою.
    Сколько лет? Сто. Двести. Шестьсот. Зрелость даурской лиственницы -  триста 
лет.
    Триста лет! Лиственница, чья ветка, веточка дышала на  московском  столе, - 
ровесница Натальи Шереметевой-Долгоруковой и может  напомнить  о  ее  горестной 
судьбе: о превратностях жизни, о верности и твердости,  о  душевной  стойкости, 
о муках  физических,  нравственных,  ничем  не  отличающихся  от  мук  тридцать 
седьмого года, с бешеной северной природой, ненавидящей  человека,  смертельной 
опасностью весеннего половодья и зимних метелей, с доносами, грубым  произволом 
начальников, смертями, четвертованием, колесованием мужа,  брата,  сына,  отца, 
доносивших друг на друга, предававших  друг  друга.  Чем  не  извечный  русский 
сюжет?
    После риторики моралиста Толстого и  бешеной  проповеди  Достоевского  были
войны, революции, Хиросима и концлагеря, доносы, расстрелы.
    Лиственница сместила  масштабы  времени,  пристыдила  человеческую  память,
напомнила незабываемое.
    Лиственница, которая видела смерть Натальи Долгоруковой и  видела  миллионы 
трупов - бессмертных в вечной мерзлоте Колымы, видевшая смерть русского  поэта, 
лиственница живет где-то на Севере, чтобы видеть, чтобы кричать, что ничего  не 
изменилось в России - ни судьбы, ни человеческая злоба, ни равнодушие.  Наталья 
Шереметева все рассказала,  все  записала  с  грустной  своей  силой  и  верой. 
Лиственница,  ветка  которой  ожила  на  московском  столе,  уже  жила,   когда 
Шереметева ехала в  свой  скорбный  путь  в  Березов,  такой  похожий  на  путь 
в Магадан, за Охотское море.
    Лиственница источала, именно  источала  запах,  как  сок.  Запах  переходил 
в цвет, и не было между ними границы.
    Лиственница  в  московской  квартире  дышала,  чтобы  напоминать  людям  их
человеческий долг, чтобы люди не забыли миллионы  трупов - людей,  погибших  на
Колыме.
    Слабый настойчивый запах - это был голос мертвых.
    От имени этих мертвецов лиственница и осмеливалась дышать, говорить и жить.
    Для воскрешения нужна сила и вера. Сунуть ветку в воду - это далеко не все. 
Я тоже  ставил  ветку  лиственницы  в  банку  с  водой:  ветка  засохла,  стала 
безжизненной, хрупкой и ломкой - жизнь ушла  из  нее.  Ветка  ушла  в  небытие,
исчезла, не воскресла. Но лиственница в квартире поэта ожила в банке с водой.
    Да,  есть  ветки  сирени,   черемухи,   есть   романсы   сердцещипательные; 
лиственница - не предмет, не тема для романсов.
    Лиственница - дерево очень серьезное. Это - дерево познания добра и  зла, - 
не яблоня, не березка! - дерево, стоящее в райском саду до изгнания Адама и Евы 
из рая.
    Лиственница - дерево Колымы, дерево концлагерей.
    На Колыме не поют птицы. Цветы  Колымы - яркие,  торопливые,  грубые  -  не 
имеют запаха. Короткое лето - в холодном, безжизненном  воздухе  -  сухая  жара
и стынущий холод ночью.
    На Колыме пахнет только горный шиповник - рубиновые  цветы.  Не  пахнет  ни
розовый, грубо вылепленный ландыш, ни огромные, с кулак, фиалки, ни  худосочный 
можжевельник, ни вечнозеленый стланик.
    И только лиственница наполняет  леса  смутным  своим  скипидарным  запахом.
Сначала кажется, что  это  запах  тленья,  запах  мертвецов.  Но  приглядишься,
вдохнешь  этот  запах  поглубже  и  поймешь,  что  это   запах   жизни,   запах 
сопротивления северу, запах победы. К тому же - мертвецы на Колыме не  пахнут - 
они слишком истощены, обескровлены, да и хранятся в вечной мерзлоте.
    Нет, лиственница - дерево, непригодное  для  романсов,  об  этой  ветке  не 
споешь, не сложишь романс. Здесь слово другой глубины, иной пласт  человеческих 
чувств.
    Человек посылает авиапочтой ветку колымскую: хотел напомнить не о себе.  Не 
память о нем, но память о тех миллионах  убитых,  замученных,  которые  сложены 
в братские могилы к северу от Магадана.
    Помочь другим запомнить, снять со своей  души  этот  тяжелый  груз:  видеть
такое, найти мужество не рассказать, но запомнить. Человек и его жена удочерили 
девочку - заключенную девочку умершей в больнице матери - хоть в своем,  личном 
смысле взять на себя какую-то обязанность, выполнить какой-то личный долг.
    Помочь товарищам - тем, кто остался  в  живых  после  концлагерей  Дальнего
Севера...
    Послать эту жесткую, гибкую ветку в Москву.
    Посылая ветку, человек не понимал, не знал, не думал, что  ветку  в  Москве 
оживят, что она, воскресшая, запахнет Колымой, зацветет  на  московской  улице, 
что  лиственница  докажет  свою  силу,  свое  бессмертие;  шестьсот  лет  жизни 
лиственницы - это практическое  бессмертие  человека;  что  люди  Москвы  будут 
трогать руками эту шершавую, неприхотливую жесткую ветку, будут глядеть  на  ее 
ослепительно зеленую  хвою,  ее  возрождение,  воскрешение,  будут  вдыхать  ее 
запах - не как память о прошлом, но как живую жизнь.

    1966

_______________________________________________________________________________