Варлам Тихонович Шаламов 



   Ягоды

    Из книги "Колымские рассказы"


    Фадеев сказал:
    - Подожди-ка, я с ним сам поговорю, - подошел ко  мне  и  поставил  приклад
винтовки около моей головы.
    Я лежал в снегу, обняв бревно, которое я уронил с плеча и  не  мог  поднять 
и занять свое место в цепочке людей, спускающихся с горы, - у каждого на  плече 
было бревно, "палка дров", у кого побольше, у  кого  поменьше:  все  торопились 
домой, и конвоиры и  заключенные,  всем  хотелось  есть,  спать,  очень  надоел 
бесконечный зимний день. А я - лежал в снегу.
    Фадеев всегда говорил с заключенными на "вы".
    - Слушайте, старик, - сказал он, - быть не может, чтобы такой лоб, как  вы, 
не мог нести такого полена, палочки,  можно  сказать.  Вы  явный  симулянт.  Вы 
фашист. В час, когда  наша  родина  сражается  с  врагом,  вы  суете  ей  палки 
в колеса.
    - Я не фашист, - сказал я, - я больной и голодный человек. Это  ты  фашист. 
Ты читаешь в газетах, как фашисты убивают  стариков.  Подумай  о  том,  как  ты 
будешь рассказывать своей невесте, что ты делал на Колыме.
    Мне было все равно. Я  не  выносил  розовощеких,  здоровых,  сытых,  хорошо
одетых, я не боялся. Я согнулся, защищая живот, но и это было  прародительским, 
инстинктивным движением - я вовсе не боялся ударов в живот. Фадеев ударил  меня 
сапогом в спину. Мне стало внезапно тепло, а совсем не больно.  Если  я  умру - 
тем лучше.
    - Послушайте, - сказал Фадеев, когда повернул меня  лицом  к  небу  носками
своих сапог. - Не с первым с вами я работаю и повидал вашего брата.
    Подошел другой конвоир - Серошапка.
    - Ну-ка, покажись, я тебя запомню. Да какой ты злой да некрасивый. Завтра я 
тебя пристрелю собственноручно. Понял?
    - Понял, - сказал я, поднимаясь и сплевывая соленую кровавую слюну.
    Я поволок бревно волоком под  улюлюканье,  крик,  ругань  товарищей  -  они
замерзли, пока меня били.
    На следующее утро Серошапка вывел нас на работу - в вырубленный еще прошлой 
зимой лес собирать все, что можно сжечь зимой  в  железных  печах.  Лес  валили
зимой - пеньки были высокие. Мы вырывали их из  земли  вагами-рычагами,  пилили 
и складывали в штабеля.
    На редких уцелевших деревьях вокруг места нашей работы  Серошапка  развесил 
вешки, связанные из желтой и серой сухой травы, очертив этими вешками запретную 
зону.
    Наш бригадир развел на пригорке костер для Серошапки  -  костер  на  работе
полагался только конвою, - натаскал дров в запас.
    Выпавший снег давно разнесло ветрами. Стылая заиндевевшая трава скользила в 
руках и меняла цвет от  прикосновения  человеческой  руки.  На  кочках  леденел 
невысокий горный  шиповник,  темно-лиловые  промороженные  ягоды  были  аромата 
необычайного.  Еще  вкуснее  шиповника   была   брусника,   тронутая   морозом, 
перезревшая, сизая... На коротеньких прямых веточках  висели  ягоды  голубики - 
яркого синего цвета, сморщенные,  как  пустой  кожаный  кошелек,  но  хранившие 
в себе темный, иссиня-черный сок неизреченного вкуса.
    Ягоды в эту пору, тронутые морозом, вовсе  не  похожи  на  ягоды  зрелости,
ягоды сочной поры. Вкус их гораздо тоньше.
    Рыбаков, мой товарищ, набирал ягоды в консервную банку в наш перекур и даже 
в те минуты, когда Серошапка смотрел в другую  сторону.  Если  Рыбаков  наберет 
полную банку, ему повар отряда охраны даст хлеба.  Предприятие  Рыбакова  сразу 
становилось важным делом.
    У меня не было таких заказчиков, и я ел ягоды сам, бережно и жадно прижимая 
языком к нёбу каждую ягоду - сладкий душистый сок раздавленной  ягоды  дурманил 
меня на секунду.
    Я не думал о помощи Рыбакову в сборе, да и он не захотел бы такой  помощи - 
хлебом пришлось бы делиться.
    Баночка Рыбакова наполнялась слишком медленно, ягоды становились все реже и 
реже, и незаметно для себя, работая и собирая ягоды, мы придвинулись к границам 
зоны - вешки повисли над нашей головой.
    - Смотри-ка, - сказал я Рыбакову, - вернемся.
    А впереди были кочки с ягодами шиповника,  и  голубики,  и  брусники...  Мы
видели эти кочки давно. Дереву, на котором висела вешка, надо  было  стоять  на
два метра подальше.
    Рыбаков показал на банку, еще не полную,  и  на  спускающееся  к  горизонту
солнце и медленно стал подходить к очарованным ягодам.
    Сухо щелкнул выстрел, и Рыбаков упал между  кочек  лицом  вниз.  Серошапка,
размахивая винтовкой, кричал:
    - Оставьте на месте, не подходите!
    Серошапка отвел затвор и выстрелил еще  раз.  Мы  знали,  что  значит  этот
второй выстрел. Знал это и Серошапка. Выстрелов должно быть два - первый бывает 
предупредительный.
    Рыбаков лежал между кочками неожиданно маленький.  Небо,  горы,  река  были
огромны, и бог весть сколько людей можно уложить в этих горах на тропках  между 
кочками.
    Баночка Рыбакова  откатилась  далеко,  я  успел  подобрать  ее  и  спрятать 
в карман. Может быть, мне дадут хлеба за эти ягоды - я ведь знал, для  кого  их
собирал Рыбаков.
    Серошапка спокойно построил наш небольшой  отряд,  пересчитал,  скомандовал 
и повел нас домой.
    Концом винтовки он задел мое плечо, и я повернулся.
    - Тебя хотел, - сказал Серошапка, - да ведь не сунулся, сволочь!..

    1959

_______________________________________________________________________________