Михаил Петрович Старицкий



   Недоразумение
    Необыкновенный случай
    (Из галицкой жизни)

    Андрей Степаныч Короп проснулся пятого января довольно поздно:  накануне он 
ужинал в большой компании и совершил обильное возлияние. Открывши на  мгновение 
глаза,  раздраженные  полоской  бледного  света,  прокравшегося   сквозь   щель 
опущенной драпировки  алькова,  и  потянувшись  сладко,  он  снова  закрыл  их, 
повернулся к стенке и  обнял...  несмятую  соседнюю  подушку;  это  непривычное 
ощущение отрезвило его сразу от грез: он осмотрелся и вспомнил,  что  его  жена 
уехала в Вену.
    Вставать Андрею Степанычу не хотелось, - голова  была  тяжела;  он  закурил 
папироску и, нежась в постели, предался мечтаниям.
    "А сильное впечатление произвел я  вчера  речью,  -  вспомнил  он,  -  всех 
затмил, поразил и уничтожил! Мысли неслись у меня жгучим вихрем, слова звенели, 
как сталь, а речь бурлила каскадом,  переливала  бриллиантами...  Это  поднимет 
меня  в  общественном  мнении  как  адвоката...  Да  и  завинтил   же   я   им, 
патентованным, на их либеральненькие заигрывания,  -  даже переглядываться  все 
стали  и  притворять  двери  -  трусишки!   А  я  им  сплеча  и  за  скасование 
классического образования, и за уничтожение привилегированного произвола, и  за 
децентрализацию, и за автономию, и за черт его знает что... Хорошенько  уже  не 
припомню: в памяти осталось только, что много кричали и что  из  соседней  залы 
сбежалась молодежь... чуть ли даже не качали меня. Успех во всяком  случае  был 
необычайный,  и  популярность  моя  поднялась...  Как  бы  только  не  дошло?.. 
Э, вздор!" - успокоился он и начал думать о другом.
    - Да, я и забыл! - проговорил Короп вслух. - Вчера ведь я получил письмо от 
Нюнчика! - и он достал из ящика в  ночном  столике  письмо  и  стал  его  снова 
перечитывать.
    Среди сердечных излияниий и радужных надежд жена писала ему про его  первый 
роман,  посланный  в  редакцию  одной  столичной  газеты:  роман  был  прочитан 
и одобрен, за исключением лишь развязки; редактору не  понравилось,  что  герой 
романа Ясь стреляется на ковре, а героиня Сара вешается на чердаке; он требовал
непременно закончить роман счастливо: в середине-де  допускал  редактор  всякие 
зверства, насилия и лужи крови, но к концу,  по  его  мнению,  мрачный  колорит 
обязательно должен был перейти в успокоительную ясность. При последнем условии, 
исполненном не позже, как  к  6  января,  он  обещал  поощрить  юного  писателя 
и пустить роман фельетонами в своей газете; но при опоздании хотя  бы  на  один 
день он брал свое слово назад, так как и без того портфель редакции  переполнен 
произведениями известных литературных имен.
    "Да, - мечтал, затягиваясь ароматным дымом, начинающий  писатель,  -  роман 
принят, и где же? В столичной газете, где помещают  свои  произведения  крупные 
тузы... и среди их, среди этих звезд литературы, буду  блистать  и  я!  Значит, 
судьба моя решена: я - писатель, литератор, беллетрист, ро-ма-нист!" - и Андрей 
Степанович от радости так подпрыгнул в постели, что чуть не  свалился  на  пол; 
впрочем,  такие  порывистые  движения  оправдывались  приливом  понятного  всем 
восторга, а главное - молодостью: Коропу было не больше  двадцати  трех-четырех 
лет. Окончивши Львовский университет по юридическому факультету, он  приписался 
кандидатом к присяжному поверенному, желая посвятить себя адвокатской  карьере; 
сначала она манила его страшно: блистательные речи, изумленные судьи, умиленные 
присяжные, растроганные до  слез  преступники  и  восторженная  толпа...  громы 
рукоплесканий, мелькающие в воздухе дамские платки, звонок  председателя...  Но 
вскоре эти иллюзии побледнели и превратились в скучную  и  кропотливую  работу, 
в беготню за справками по канцеляриям...  И  вот  поэтическая,  жаждующая  шума 
и славы душа  нашего  кандидата  не  удовлетворилась  такой  мизерной  работой, 
а стала искать себе другого исхода;  в  период  этих  разочарований  и  женился 
мечтатель на хорошенькой, шустрой панне Марье. 
    Новое семейное гнездышко, новый упоительный чад наслаждений погрузили  душу 
счастливца в  поэтическую  истому  и  возбудили  у  него  зуд  к  писательству; 
результатом всего этого вышел роман, о котором теперь и сообщала жена - Нюнчик.
    "Конец-то переделаю сейчас же, вдруг, - решил в уме Короп, закуривая вторую 
папиросу, - поженю их - да и шабаш! Только вот в чем затруднение: полиция будет 
преследовать... Разве покаяться,  принести  повинную,  отговориться  соблазном, 
подкупами, чрезвычайными обстоятельствами?.. Впрочем, придумаем,  -  успокоился 
он и закурил третью папиросу. - А гонорар там, вероятно,  платят  порядочный, - 
копеек пять, а может  быть,  и  десять...  Что,  если  десять?  -  отдался  уже 
совершенно фантазии Короп. - Ведь сколько-то деньжищ загребу!  За  фельетон  до 
пятидесяти рублей, а фельетонов выйдет в моем романе штук  шестьдесят...  итого 
тысячи три! Недурно! Сейчас же кандидатуру по боку и квартиру  переменю  -  эта 
маловата... Кабинета нет, спальня да гостиная!.. А для писателя нужна отдельная 
комната, уставленная шкафами, бюстами, с большим  письменным  столом...  Нюнчик 
все это отлично устроит - у нее много вкуса... Ну, и ей нужно  будет  соорудить 
шикарный  гардероб...  А  потом  перешагнем  мы  из  газеты  в  пузатый  журнал 
и  перелетим  в  столицу...  Устроимся  там,  назначим  журфиксы:  все   лучшие 
литераторы у нас...  Меня  обнимают,  поздравляют...  Слава  растет,  гремит... 
Я захлебываюсь... и творю, творю и захлебываюсь!.."
    В это время скрипнула дверь и оборвала Коропу грезы.
    - Живы ли вы, пане, или померли уже, не доведи  боже? - раздался  вслед  за 
скрипом старческий голос.
    - Что ты, Матрена? - засмеялся Андрей Степанович. - С чего бы мне помирать?
    - Да что-то вы долго спите! - проворчала  с  укором  старуха,  исправлявшая 
должность и кухарки и горничной. - Добро бы с паней, а то сам вылежуется:  ведь 
я уже и узвар, и кутью вон под образами поставила, и три раза самовар грела...
    - Что-о?! - вскрикнул от изумления Андрей Степанович и потянулся  к  часам: 
стрелки показывали два часа дня!
    - Чего ж ты меня не разбудила? - заволновался Короп.  -  Занавеси  спущены, 
в спальне темно...  мне  и  невдомек,  что  поздно...  даже  лежать  надоело, - 
оправдывался он, надевая носки и туфли.
    Кухарка между тем не торопясь  раскрыла  занавеси,  подняла  стору  в  окне 
и проговорила спокойным голосом:
    - Чего не будила? Жалко было; думала: промарновал где-то  ночь,  так  пусть 
уже дрыхнет... Вон и меня разбудили  удосвита...  телеграмму  принесли...  тоже 
недоспала...
    - Телеграмму, говоришь? Кому? Мне? - встрепенулся Короп.
    - А то кому ж? 
    - Да где ж она?
    - Вот... в кармане... - и Матрена достала из него засаленный пакетик.
    Андрей Степанович вырвал депешу из ее рук и от тревожной  торопливости даже 
разорвал ее в двух местах. Депеша была от жены  и  гласила  следующее:  "Снабди 
паспортами Сару и Яся;  пусть  скроются  немедленно  в  Швейцарии.  Помни,  что 
сегодня должно быть все покончено, выслано; завтра будет поздно. Нюнчик" 
    Короп, прочитав ее, расхохотался весело и сделал какое-то танцевальное па.
    - Нюнчик мой, родненький! - воскликнул, целуя депешу. - А какая она у  меня 
умница, старушенция, - ударил он ласково по  плечу  выпучившую  на  него  глаза 
кухарку, - видишь ли, и конец романа придумала... Я вот ломал  голову,  как  бы 
это и от полиции их укрыть, и привести к благополучию, а она сразу придумала, и 
ловко так... Теперь-то наш роман... ого-го!!
    - Какой такой Роман? Знакомый, что ли? - развела старуха руками.
    - Э, что с тобой толковать! - махнул рукой Короп.  -  Ты  подай  лучше  мне 
сейчас пообедать.
    - Что вы, пане, в такой день обедать? Креста на вас нет, что ли? Да сегодня 
до звезды ничего и не едят... Сегодня ведь голодная  кутья...  Чайку,  пожалуй, 
напейтесь, да пирожков два принесу вам, а то - обедать!!
    - Что ни давай, то  давай,  только  мгновенно,  потому  что  каждая  минута 
дорога... и без того запоздал, проспал...
    - Зараз, зараз, - заторопилась старуха, - только вот сбегаю  к  соседям  за 
святой водой...
    - Брось ты эти пустяки, - крикнул раздражительно Короп, - а тащи сию минуту 
сюда чай и пироги.
    - Ой, поплатишься, пане, за такие  речи, - проворчала  старуха  и  хлопнула 
дверью.
    Теперь Короп сообразил, что осталось очень мало времени,  а работы масса, - 
и заволновался.
    Когда старуха внесла самовар и пироги в комнату, то он объявил ей строго:
    - Поставь все это здесь и не входи больше  ни  за  чем...  хотя  бы  горело 
здесь - не смей! Да слушай еще, - добавил он раздражительно, - кто бы ни пришел 
ко мне - не пускай! Всем говори, что меня дома нет, что я умер, издох... и гони 
просто в шею! Если кого впустишь - убью! Вот револьвер положу на столе  и  буду 
стрелять всякого, кто подвернется...
    - Что вы, паночку, белены объелись, что ли?  И  слушать-то  вас  страшно! - 
перекрестилась старуха. - Напейтесь святой воды, а то - не при хате згадуючи...
    - Молчать! - рявкнул вне себя Короп.
    - Тьху! - плюнула только старуха и молча удалилась в свою кухню.
    Андрей Степаныч набросился на пироги  и,  налив  стакан  чаю  с  ромом  для 
вдохновения, принялся за работу.
    Чем больше он торопился и волновался, тем меньше ему давалась работа: фраза 
не  клеилась,  слова  повторялись,  местоимение  "который"  совалось  в  каждую 
строку... Приходилось рвать четвертушки,  перекрещивать  их,  делать  приписки, 
перемещать  фразы...  а  время  как  нарочно  шло  быстро,  неудержимо.   Короп 
прихлебывал постоянно и чай с ромом, и ром с чаем, не  выпуская  папироски  изо 
рта... и все писал да писал... Пот выступил у него на  лбу,  глаза  потускнели, 
строки стали путаться и слова вертеться, а он  все  писал;  но,  к  ужасу  его, 
увеличивалась лишь куча изорванной бумаги, а годных листиков на столе все  было 
мало; полфельетона, не больше! А нужно было не только  докончить  фельетон,  но 
просмотреть и подогнать предыдущее, а главное - все переписать.
    Андрей Степаныч взглянул на часы и обомлел:  было  уже  шесть,  а  и  трети 
работы не сделано!
    - Пропало, погибло все! - простонал он. - Очевидно, не успею! И  вот  через 
пьяную болтовню и глупый сон лопнула карьера! Это нечто фатальное!
    Он вскочил с кресла и начал в исступлении ходить быстро по комнате.
    - Да что же, неужели спасенья  нет? - завопил  он,  ломая  руки.  -  Вздор, 
вздор! Я  малодушничаю,  как  баба,  и  теряю  лишь  время:  кончить  фельетон, 
как-нибудь кончить  и  переписать,  а  остальное  после,  -  солгу,  что  забыл 
упаковать, что ли... - и Короп с новой энергией принялся за работу.
    Наконец он поставил точку и взглянул на часы: было без пяти минут восемь. 
    - Фу, устал! - вздохнул он облегченно. - За три часа  перепишу...  и  -  на 
вокзал! 
    Короп сбросил  для  большей  свободы  движений  халат,  приготовил  бумагу, 
подтасовал черновые шпаргалы и прилег на кушетке расправить усталые  члены;  но 
только что он, потянувшись сладостно, направился было к письменному столу,  как 
у парадной двери раздался резкий звонок. 
    - Не пускать никого! - крикнул Короп вышедшей из кухни старухе. - Меня дома 
нет, слышишь? Пропал без вести! - и он принялся быстро писать.
    Но усиленные звонки и дерзкий  стук  в  дверь  оторвали  снова  от  работы. 
Перепуганная кухарка появилась и объявила, что это ломится полиция.
    - По-ли-ция?!  -  вскочил Короп  и  окаменел.  -  Отвори!  -  прошептал  он 
коснеющим языком, натягивая машинально халат.
    В гостиную вошли с шумом нежданные гости: его мосць пан  Иван  -  адъютант, 
знакомый Коропу по деловым столкновениям, пан Николай - полисмен, Циркула,  еще 
больше знакомый, жандарм, два полицейских,  два  дворника  в  качестве  понятых 
и два сотрудника. 
    Андрей Степанович стоял ни жив ни мертв и  переводил  испуганные  глаза  от 
адъютанта к приставу и к понятым, но пан  Иван  был  непроницаем,  пан  Николай 
пожимал лишь плечами в  знак  того,  что  "не  его  в  том  вина",  а  дворники 
почесывались совершенно безучастно. 
    Длилась тягостная минута молчания.
    - Простите, пане, - прервал наконец молчание адъютант, и его лицо  выразило 
сожаление и непоколебимость, - простите, что потревожили, но прежде всего  долг 
службы.
    - Да, прежде  всего,  конечно,  долг...  -  повторил  растерявшийся  Короп, 
улыбнулся глупо и еще больше смутился.
    - Совершенно верно, - протянул его мосць, пронизывая испытывающим  взглядом 
хозяина.  -  Так  не  будемте   терять   золотого   времени,  -  обратился   он 
к сотоварищам, - и приступим к исполнению печальных  обязанностей...  Позвольте 
ваши ключи, пане, от шкафов, ящиков, шкатулок и прочего...  Не мешает осмотреть 
и чердак, - мигнул он околоточному.
    Теперь только понял Короп весь ужас своего положения  и  почувствовал,  что 
под его ногами разверзается бездна... Молнией пронеслись в его голове вчерашние 
безумные речи и представилась въявь сидорова коза...
    - За что же? По какому поводу? - запротестовал было он дрогнувшим голосом.
    - Узнаете  своевременно,  -  ответил  ему  сухо  блюститель  и   подчеркнул 
строго: - Прошу ключи!
    - Вот мои... а жена свои увезла...  Я  ничего  не  понимаю...  как  хотите, 
вельможный пане, но с хорошими знакомыми  так...  -  путался  совершенно  Короп 
и вместе с ключами подавал адъютанту и чернильницу, и коробку спичек.
    - Нет, мне пока только ключи, - отклонил тот любезно чернильницу, - что  же 
касается ключей супруги вашей, то и без них обойдемся... замков не испортим.
    Полисмен в знак сочувствия к  Коропу  вздохнул  и  стал  подкручивать  себе 
бакенбарды.
    Приступили.  Сначала  осмотрели   тщательно   обе   комнаты   и   переднюю, 
освидетельствовали помещения под  кроватью,  под  диваном  и  стульями  и  даже 
в печке, но никого не нашли.
    - Здесь решительно никого нет, - доложил мягко и пристав.
    - А в кухне? - спросил с раздражением адъютант.
    - Ни в кухне, ни на чердаке! - пробасил хрипло солдат. - Кухарка  клянется, 
что никто здесь, окромя сторожа из суда, не бывал.
    - Неужто успели? - процедил злобно блюститель. - Гм,  гм!  Из  молодых,  да 
ранний! Стали перебирать бумаги и письма Андрея Степаныча.
    - Это что? - спросил адъютант, рассматривая  исписанные  листики  на  столе 
и на полу.
    - Мои сочинения, - вздохнул грустно Короп и  почувствовал  холодное  лезвие 
в своем сердце.
    - Какого сорта?
    - Романические...
    - Романические?  -  усомнился  было  адъютант,  но,  рассмотрев   несколько 
листиков, бросил их небрежно на стол.
    Отперли ящики в бюро, перебрали все до строчки, но  подозрительного  ничего 
не нашли. Это бесило сотрудников, и они в поте лица изощряли свои  способности: 
все ящики, сундуки, шкатулочки были перешарены... и  все  напрасно!  Чем  ближе 
приближалась работа к концу,  тем  мрачней  и  мрачней  становился  его  мосць: 
подрывалась его распорядительность,  компрометировалась  бдительность,  страдал 
авторитет... Короп же до того был убит, что  и  не  радовался  даже  отсутствию 
улик. 
    Наконец все было вскрыто, обнажено,  растерзано  и,  к  ужасу  пана  Ивана, 
ничего в оном не усмотрено.
    - Напишете протокол там, в участке, - произнес  наконец  он  глухо,  -  что 
никого и ничего не нашли; возьмите для  подписи  двух  понятых...  мы  после... 
а остальные - по домам!
    По уходе околоточного и гостей адъютант пригласил Коропа сесть и  приступил 
к допросу.
    После обычных опросов относительно лет, звания, вероисповедания  и  прочего 
пан Иван поинтересовался следующим:
    - Скажите, пожалуйста, много у вас бывает молодежи? 
    - Какой молодежи? - побледнел Короп. 
    - Такой, всякой... студентов, например, и тому подобное.
    - Никто, никто у меня не бывает... - поторопился как-то искусно отречься от 
такого предположения Короп. 
    - Странно,  -  улыбнулся  саркастически  адъютант,  -  вам   молодежь   так 
сочувствует, и вы, кажется, симпатизируете зеленым порывам...
    - Я? Помилуйте!.. С какой стати?.. Весь погружен в кропотливую канцелярскую 
работу... у меня и времени нет на порывы... да и вообще я к этим  глупостям  ни 
малейшего... - путался Андрей Степаныч, а в голове у него гудело: "А что, ужин? 
Публичные речи? Язычок?"
    - Так к вам молодежь не питает доверия и вы ей не сочувствуете?
    - Боже меня сохрани!.. Напротив... - заикнулся и смолк Короп, а в виски ему 
стучало: "Ой,  значит,  качали,  наверно,  качали!  Ну,  теперь  и  отправляйся 
к Макару с телятами!" 
    - Слушайте, Андрей Степаныч,  -  заговорил  серьезным,  громовержным  тоном 
испытующий. - Бросьте играть роль, хотя вы и прекрасно  ее  исполняете,  умеете 
концы хоронить, но лучше бросьте!  Для  нас  ведь  формальных  улик  не  нужно, 
достаточно одного убеждения... и вот это убеждение вы  поколебать  можете  лишь 
полной откровенностью и детским чистосердечием, а своими увертками и формальной 
казуистикой вы лишь утвердите нас в нем и сами  себе  выроете  яму...  Заметьте 
себе, Андрей Степаныч, что правосудие не спит, а имеет тысячу глаз и две тысячи 
ушей.
    - Ради  бога,  вельможный  пане,  -  залепетал  плохо  ворочавшимся  языком 
Короп, - я ничего... никакой комедии, потому что у меня здесь, - показал он  на 
голову, - никогда ничего не было... такого,  боже  сохрани!  Разве  под  пьяную 
руку... Но кто же за бессознательное состояние может быть ответчиком? Я никогда 
не пью... и если что - сразу теряю сознание, и мне тогда все кажется навыворот, 
верьте! И язык тогда... совершенно  противоположное  моим  убеждениям,  клянусь 
честью! Если  я  пьян,  то  мне  кажется,  что  в  сухой  комнате  полно  воды, 
и я порываюсь плавать...
    - Хорошо, мы увидим сейчас, как вы плаваете, - прикрикнул, теряя  терпение, 
адъютант. - Скажите, от кого вы получаете по телеграфу приказы?
    - Я? Приказы? - побледнел как полотно  Короп  и  ухватился  за  стул,  чтоб 
удержать равновесие.
    - Что, и тут станете запираться? - вонзил адъютант прищуренные глаза в свою 
жертву.
    - Клянусь, ни от кого...
    - А это что? - вынул адъютант из кармана депешу и поднес  ее  к  выпученным 
глазам Коропа.  -  Вы  полагали,  что,  уничтожив  оригинал,  замели  и  следы, 
а у нас-то оказалась  копия...  Сообщите  немедленно  адрес  и  личность  этого 
Нюнчика!
    - Нюнчик - жена моя, - ответил машинально Короп.
    - Неудачно! - прикрикнул возмущенный наглостью Иван  Саввич.  -  Жену  вашу 
зовут паней Марьей.
    - Да, Марьей... но я придумал, ласкаясь, звать ее Манюнчик, Нюнчик  и  даже 
Чик...
    - Так это жена вам  депеширует,  чтоб  вы  немедленно  доставали  фальшивые 
паспорта и помогли бы бегству преступников в Швейцарию?
    Короп взглянул расширенными  глазами  на  адъютанта,  а  потом  внимательно 
прочел телеграмму.
    - Конечно, жена, это от  нее  телеграмма,  такую  самую  я  получил  утром, 
вот... - и он между разбросанными на столе  шпаргалами  нашел  и  показал  свою 
телеграмму.
    - Так от жены? - растерялся несколько  адъютант. - А  по  какой  надобности 
отправилась она в Вену?
    - Похлопотать за мой роман, чтоб приняли его в газету...
    - Гм! А поручение делает по чьей  просьбе?  Снабди,  мол,  паспортами  Сару 
и Яся?..
    - Постойте, позвольте, пане, - спохватился наконец  Короп. - Эти  поручения 
от редактора про роман...
    - Что-о? Про роман? - оторопел совсем адъютант.
    - Ей-богу! Это герои моего романа - Сара и Ясь, а Нюнчик телеграфирует мне, 
как я должен закончить. 
    - И вы можете доказать это?
    - Да вот и письмо ее, полученное вчера, здесь она подробно... - подал Короп 
адъютанту конверт. 
    Тот осмотрел его и  начал  с  неудерживаемым  волнением  пробегать  глазами 
исписанные мелко листки; по  мере  чтения  лицо  его  стало  принимать  угрюмое 
выражение, и по нем заходили тревожные тени.
    А Короп, овладевши собой и догадавшись, что в телеграмме  лишь  заключается 
corpus delicti, продолжал донимать адъютанта неопровержимыми доказательствами:
    - У меня, видите ли, герой, преследуемый  полицией,  стрелялся,  а  героиня 
вешалась; ну, это не понравилось редактору, и Нюнчик придумала закончить  роман 
весело и телеграфировала, чтоб я  не  убивал  Сару  и  Яся,  а  чтобы,  снабдив 
паспортами, отправил их в Швейцарию... Я так и сделал.
    - Черт знает что! - вскочил как ужаленный адъютант и бросился к шпаргалам.
    - Непостижимо! - развел наконец руками молчавший все время полисмен.
    Короп поспешил тоже вслед за  адъютантом  к  столу  и  двумя  четвертушками 
убедил его окончательно в справедливости своих слов.
    - Черт знает что! - бормотал сконфуженный и смущенный блюститель.  -  Разве 
можно  посылать  подобные  телеграммы?  Только  женщины   способны   на   такую 
безрассудную выходку!.. Да еще и подписалась мужским псевдонимом! Ведь  поймите 
же, что  наш  первый,  священный  долг  -  охранять  общественное  спокойствие, 
пресекать... так сказать, в интересах же ваших, господа. Ведь для  того,  чтобы 
вы спали спокойно, мы должны бодрствовать, полунощничать. И вдруг такая  штука, 
можно  сказать...  насмешка!..  Ну,  поблагодарите  за  всю  эту  чепуху   свою 
супругу...  Мы  ни  при  чем!  Конечно,  вышло  недоразумение,  и  даже  глупое 
недоразумение, но долг службы и общественное спокойствие - прежде всего!
    - Но  я  погиб!  -  возопил   наконец   Андрей   Степанович,   успокоившись 
относительно дамоклового меча; он теперь  ясно  сознал,  что  время  ушло,  что 
фельетон переписан не будет, а значит, и роман его не появится в свет.
    - Что вы? - успокоил его Иван Саввич, добродушно улыбнувшись. - Я сейчас же 
протелефонирую и лично  разъясню  это  водевильное  недоразумение:  последствий 
никаких не будет. 
    - Да не то... не то! - махнул отчаянно рукой  Короп. - Погиб  мой  роман... 
погибла моя литературная карьера! Жена  же  пишет  и  телеграфирует,  что  если 
я сегодня  не  вышлю  конца,  то  редактор  не  примет...  Я  вот  и  сел  было 
переписывать... а вы вдруг... Теперь уже я  не  успею...  Половина  десятого... 
в половине двенадцатого рукопись должна быть сдана!
    - Скажите пожалуйста... какая неприятность! - отозвался тронутый полисмен.
    - Да, не по вине кара, - заметил и адъютант. - А помочь этому нельзя ли?
    - Нет, нет, ничто не поможет, - простонал Короп, - нужно к сроку послать... 
без разговоров... Разве вот что,  -  встрепенулся  он,  -  если  б  вы  помогли 
переписать... втроем, быть может, успели бы, - ухватился Короп  за  эту  мысль, 
как утопающий хватается за соломинку.
    - А что ж? Это идея! - засмеялся пан Иван.  -  Наши  служебные  обязанности 
окончились; мы теперь гости у нашего доброго знакомого, так  почему  не  помочь 
ему в том, в чем мы, хотя и невольно, а повредили?
    - Совершенно правильно, - согласился пан Николай, - только  я,  как  гость, 
попрошу  разрешения  у  хозяина  снять  сюртук...  свободнее  будет,  да  здесь 
и тепловатенько.
    - Сделайте одолжение,  господа, - оживился  радостно  Андрей  Степанович, - 
пожалуйста, пане Иван, и вы, пане Николо, без церемонии... разоблачайтесь,  дам 
нет, и я халат скину...
    Через минуту все уселись за открытый ломберный стол и дружно  принялись  за 
работу; среди молчания раздавался только торопливый скрип перьев да  вырывались 
изредка отрывочные фразы: "Не разберу!"  -  "Куда  это  выноска?"  -  "Как  это 
слово?!"
    Андрей Степанович метался во все стороны и писал, писал...
    Как бы  то  ни  было,  а  фельетон  был  окончен  к  половине  двенадцатого 
и отправлен вестовым на вокзал с особой запиской.
    - Спасибо  вам,  -  обнял  своих  гостей  Андрей  Степанович,  -  выручили, 
воскресили! Только я вас так не отпущу...  Сегодня  ведь  кутья...  прощальная, 
святая вечеря, так  нас  старуха  накормит,  угощу  такой  настоялкой  и  такой 
наливочкой, каких вы, господа, и не пробовали!
    - Что же, по трудам и довлеет, - потер руки пан Иван. 
    - Основательно, - крякнул и пан Николай.
    Призвана была к исполнению своих обязанностей кухарка; на столе появились и 
пироги, и борщ с карасями, и грибные котлеты, чиненный кашею  короп,  и  кутья, 
и узвар... 
    Все набросились с одобрением на плоды Матрениных рук;  но  особенно  пришли 
все в восторг от настоялки  и  наливки...  Оживились  речи,  посыпались  шутки, 
остроты, раздался смех... С каждым  новым  стаканом  наливки  неслись  и  новые 
пожелания; а к концу сулеи все перешли уже с Коропом на ты...
    - Ты вот пойми их, - держался за ворот  рубахи  Коропа  полисмен,  указывая 
глазами на пана Ивана, - они не  спят...  бдят...  а  ты,  обыватель,  дрыхнешь 
спокойно... стало быть... для твоего бла-го-по-лу-чия...
    - Бла-го-де-те-ли!  -  ухмылялся  растроганный  до   слез   Короп   и   лез 
целоваться...

_______________________________________________________________________________

   Комментарии

    1. Вещественное доказательство (лат.).


    Подготовка текста - Лукьян Поворотов
_______________________________________________________________________________