Антонио де Труэба



   Ослиные уши

    Жил как-то один священник, и служил  он  в  церкви,  которая  была  родовой 
собственностью прихода; а такой приходский священник по своему положению равен, 
как известно, настоятелю муниципального округа или целой провинции. 
    То, что я собираюсь о нем рассказать, будет отнюдь не к его чести, но,  при 
всем моем уважении и высоком мнении о священниках, угодных господу,  признаюсь, 
что иногда сталкиваюсь и  с  такими,  которые  не  являются  украшением  своего 
почтенного сословия; а потому, сделав оговорку: "почет тонзуре!", я считаю, что 
моя совесть спокойна, ибо речь здесь пойдет не о духовенстве вообще,  а лишь об 
одном его представителе, которого я и хочу проучить этим  рассказом,  хотя  это 
и будет слишком мягким для него наказанием. 
    Сеньор дон  Торибьо  -  так  звали  моего  священника  -  обладал,  видимо, 
какими-то крупными недостатками, ибо назначение  в  село  Сарсалехо,  где  было 
всего-навсего двадцать  четыре  двора,  принадлежавших  бедным  крестьянам,  он 
получил после долгого бездействия; по правде говоря, он ни в одной  деревне  не 
уживался. 
    Когда он бывал  на  собраниях  местного  духовенства  в  соседнем  селении, 
Кабесуэле, председатель этих совещаний неизменно советовал  ему  подучиться  то 
тому, то сему; но сеньор дон Торибьо проводил свой досуг не за книгой,  а  чаще 
всего верхом на славном ослике по кличке Моро, которого он  вырастил  и  научил 
кое-каким забавным фокусам себе на потеху. 
    Все в церквушке Сарсалехо  так  сверкало,  что  лучше  и  представить  себе 
невозможно, однако это было заслугой  отнюдь  не  священника,  а  сына  дядюшки 
Робустьяно, Педро, по прозвищу  Периканьяс,  исполнявшего  в  церкви  должности 
пономаря и служки. Это  был  самый  смышленый  парнишка,  какого  только  можно 
вообразить. В Кастилии я слыхал шутливую поговорку "Хочешь вырастить плутишку - 
отдавай в служки сынишку"; и эта поговорка  -  святая  истина,  что  далеко  не 
всегда можно сказать о поговорках: почти все церковные служки  плуты  в  лучшем 
смысле слова, иначе говоря - разбитные и сообразительные  ребята,  -  они  ведь 
зажигают в церкви свечи, вот у них и в голове становится посветлее. 


    Однажды Периканьяс вел дома с отцом такую интересную беседу: 
    - Отец, - сказал он, - я уже вырос и больше не гожусь  в  служки.  На  днях 
проезжал сеньор епископ, а я  на  осле  нашего  священника  повез  его  чемодан 
в Кабесуэлу; его преосвященство ехал верхом на муле, я же шел пешком,  подгоняя 
Моро; вот мы и разговорились, его преосвященство и  я.  "А  хороша  ли  церковь 
в Сарсалехо?" - спросил меня сеньор епископ. "Очень хороша - ответил я, - жаль, 
что ваше преосвященство ее не видели". - "Я не мог задержаться в Сарсалехо,  но 
зато в будущем году, если пошлет господь,  я  отправлюсь  в  пастырский  объезд 
и тогда посещу церковь". - "Она наверно понравится  вашему  преосвященству;  не 
хвастая, скажу: она у меня так блестит, что хоть смотрись в нее, как в зеркало; 
каждый день стены дрожат,  когда я принимаюсь выбивать пыль из святых". - "Как, 
ведь ты пономарь?" - "Пономарь и служка, к  услугам  вашего  преосвященства". - 
"Э, дружок, - пономарь - это куда ни шло,  а вот служку ты уже перерос". - "Что 
же тут такого, сеньор?" - "А вот что: служками должны быть  дети,  что6ы  своим 
невинным видом и младенческим  личиком  напоминать  нам  ангелов;  непристойно, 
чтобы такое место занимал парень, бородатый, как козел".  Так  сказал  епископ. 
Как видите, отец, если  уж  теперь  его  преосвященство  считает,  что  мне  по 
возрасту не пристало быть служкой, что же он скажет через год? 
    - Ты прав, сынок, прав и сеньор епископ, - ответил дядюшка Робустьяно. 
    - Что же мне, по-вашему, делать? 
    - Сказать сеньору священнику, что уходишь со службы и будешь  помогать  мне 
копать землю. 
    - Но, отец... я очень люблю церковь... 
    - Мы все ее любим, сынок: ведь она посылает  бедным  и  страждущим  надежду 
и утешение, в которых им отказывают люди. 
    - Да, но я не это хочу сказать. 
    - А что же тогда, черт возьми? 
    - Я хочу стать священником. 
    - Ты что, мальчишка, смеяться  надо  мной  вздумал?  Смотри,  ты  мой  нрав 
знаешь... 
    - Но, отец, что же в этом плохого? 
    - А то, что это невозможно. Конечно, это было бы святое и доброе  дело  для 
всех нас, если бы ты стал священником, ибо, как говорится, каждой  семье  нужен 
черный мул, который помогал бы тащить весь груз. Но  где,  черт  побери,  взять 
денег, чтобы выучиться на священника? 
    - Если вы согласны кое-чем пожертвовать  и  помочь  мне,  я  бы  хорошенько 
постарался, а через несколько лет никто в Сарсалехо уже не звал бы вас дядюшкой 
Робустьяно. 
    - А как, черт возьми, меня бы называли? 
    - Отцом сеньора священника. 
    - Ну-ну, этот  чертов  мальчишка  вокруг  пальца  меня  обернет!..  Слушай, 
парень, а с чего ты взял, что тебе достанется именно церковь Сарсалехо? 
    - В этом, отец, нет никакой трудности: ведь  церковь  Сарсалехо  -  родовая 
собственность прихода, здесь некому со мной тягаться. 
    - Ну ладно, до этого еще далеко.  Продам  все  до  рубашки,  но  уж  больно 
хочется мне посмотреть, тысяча чертей, выйдет ли из  тебя  священник.  Если  же 
вздумаешь лениться, берегись! Палку об тебя обломаю, ты мой нрав знаешь. Завтра 
же отправимся к учителю в Кабесуэлу, у него ты и останешься учить латынь;  ведь 
чтобы служить мессу, надо прежде всего и лучше всего знать латынь. 
    Периканьяс запрыгал от радости, услышав эти слова, и побежал  к  священнику 
отказаться от должности. 


    Сеньор священник села Сарсалехо призадумался и пригорюнился с того дня, как 
Периканьяс стал учиться на священника; даже любимая забава - разъезжать  верхом 
на Моро, бездельничать и учить осла всяким  глупостям - и  та  ему  опостылела. 
Грусть бедняги не была лишена оснований; он рассуждал так:  "Этот  хитрый  черт 
Периканьяс вмиг станет  священником  и  по  злополучному  закону  о  приходской 
собственности  перехватит  мою  должность,  а  мне  будет   дьявольски   трудно 
устроиться в другом приходе. Участвовать в  конкурсе  я  не  могу,  потому  что 
ничего не смыслю в латыни, которую я кое-как подзубрил для  посвящения  в  сан, 
а учиться я, честно говоря, не люблю. Конечно, мое отвращение к  книгам  -  это 
просто беда, и непристойность, и все  что  хотите,  -  но  что  тут  поделаешь? 
У каждого свои вкусы и склонности. Вот, смотрите-ка, бездельник Периканьяс вбил 
себе в голову стать священником,  как  будто  для  этого  только  и  надо,  что 
валяться на брюхе и быть дурак дураком. Ведь он себе шею сломает,  если  я  ему 
ножку подставлю. А я это сделаю, черт побери! Надоело мне разыгрывать болвана в 
этой Испании, стране жуликов, где туго приходится всякому, кто не умеет хитрить 
и изворачиваться". 
    Каждый день вел сеньор священник подобный разговор с самим  собой  и  ломал 
себе голову, придумывая, как сыграть  с  Периканьясом  такую  шутку,  чтобы  он 
отказался от духовной карьеры. 
    Однажды, когда священник был погружен в обычные размышления,  к нему явился 
дядюшка Робустьяно и сказал, что хочет посоветоваться с ним. 
    - Вы знаете, сеньор, - начал дядюшка Робустьяно, - что Периканьяс мой живет 
в  Кабесуэле  и  с  полгода  как  учится  латыни,  через  которую  можно  стать 
священником, - его, видно, больно уж тянет к церкви. 
    - Знаю, знаю, да боюсь, что парень зря теряет время,  ведь  для  посвящения 
в сан нужны большие знания. 
    - Вот и я так думаю, сеньор священник, и хочу сказать вам,  что у мальчишки 
на днях эти, как их... "пытания", а затем он на каникулы приедет  домой.  Я  бы 
просил, чтобы вы его тоже хорошенько "попытали"  и  сказали  бы  мне  украдкой, 
сделал ли он успехи; ведь, если успехов нет,  я  его  исколочу  как  сто  тысяч 
чертей и заставлю копать со мной землю;  и так уж у меня из-за него ум за разум 
заходит! Ведь вдруг, не  дай  бог,  мальчишка  обленился  или  просто  оказался 
набитым дураком! 
    - Вот именно, вы совершенно правы и рассуждаете, как хороший  отец.  Будьте 
спокойны, когда малый вернется, я его проэкзаменую так, что он  и  не  заметит, 
и скажу вам откровенно все, что думаю. 
    И дядюшка Робустьяно простился со священником, уверенный, что такой  ученый 
сеньор разрешит все его сомнения относительно успехов сына. 
   

    Как только Периканьяс приехал в Сарсалехо, он сразу же отправился навестить 
священника; увидев, что Моро пасется на лужке перед домом,  он подбежал к нему, 
чтобы поиграть с ним. Но, видно,  оттого  что  у  хозяина  за  последнее  время 
испортился характер, ослу было не до игры, и не  успел  Периканьяс  оглянуться, 
как Моро так его лягнул, что он чуть было не свалился замертво. 
    Периканьяс, не ожидавший такого приема от животного,  которому  он  в  свое 
время  делал  немало  поблажек,  побрел  дальше,  бормоча:   "По  заслугам  мне 
досталось, - следовало бы знать, что нет хуже зла, чем понадеяться иа осла". 
    Сеньор священник встретил Периканьяса, на первый взгляд, очень ласково. 
    - Что же это? - сказал он юноше. - Я думал,  ты сумеешь приветствовать меня 
по-латыни! 
    - Я бы с этим, пожалуй, справился, худо ли, хорошо ли,  -  скромно  ответил 
тот, - ведь я старался учиться возможно прилежнее; я только боялся, как  бы  вы 
это не сочли хвастовством. 
    - Какое  там  хвастовство!  Ну,  посмотрим,  посмотрим!   Расскажи-ка   мне 
по-латыни, как ты провел это время. 
    Юноша заговорил по-латыни, и священник немало удивился беглости его речи, - 
я говорю именно "беглости", а не совершенству, ибо сеньор  дон  Торибьо  только 
о беглости и мог судить. 
    - И это все, чему ты научился за  полгода?  -  спросил  священник,  покачав 
головой с неодобрением. 
    - Да, сеньор. 
    - Ну, сынок, жаль хлеба, который ты зря ел. 
    Парнишка, справедливо полагая, что времени он напрасно не потратил,  о  чем 
ему говорил также его учитель, вконец расстроился и ушел домой, чуть не плача. 
    В тот же день дядюшка Робустьяно явился к священнику, желая  узнать,  каких 
высот достиг Периканьяс в области латыни. 
    - Дядюшка Робустьяно, - сказал священник, едва его увидев, - у меня для вас 
неприятные вести. Парень ваш, оказывается, еще глупее прежнего: он не только не 
приобрел никаких знаний, но еще забыл  вдобавок  то  немногое,  чему  научился, 
когда терся подле меня. 
    - Ну,  вы  меня  как  обухом  по  голове  огрели  этой   новостью,   сеньор 
священник! - воскликнул бедняга, отирая со лба холодный пот. 
    - Очень сожалею, но мой долг открыть вам глаза; вам не  следует  бесполезно 
приносить себя в жертву этому малому. 
    - Ей-богу, вот приду домой, все кости ему переломаю, бездельнику. 
    - Друг мой, не вздумайте дать рукам волю! 
    - Вы не знаете, сеньор священник, нрав у меня прямо зверский! 
    - Оставьте свой нрав в покое и послушайтесь моего совета. 
    - Сто тысяч дюжин чертей! Простите за неуважение, сеньор священник, я уж не 
знаю, что и говорю. А как же, по-вашему, поступить? 
    - Прежде всего, вы не дотронетесь до него пальцем. Но  вместо  того,  чтобы 
готовить его к званию, к которому он непригоден, научите его работать  в  поле, 
где он будет хорошо и честно трудиться, как вы. 
    - Постараюсь сделать, как вы советуете, сеньор священник, но... 
    - Никаких но, дядюшка Робустьяно. Вам  всем  кажется,  что  проще  простого 
стать священником. Жестоко ошибаетесь! Чтобы стать священником,  нужны  большие 
знания. Вот возьмите, например, меня: ведь я не из дураков, хоть и не  пристало 
человеку самому себя  расхваливать, - но,  вы  только  представьте  себе,  есть 
священники, которые знают даже побольше моего! 
    - Не может быть, сеньор! 
    - Все возможно. Словом, договорились: вы не  станете  бить  бедного  малого 
и сделаете из него хорошего землепашца вместо плохого священника. 
    - Честно говоря, я за себя не ручаюсь, потому что, говорю вам,  нрав у меня 
чертов... 
    - Хватит о нраве! Ну что вы за дикарь!  Всем  в  этом  мире  надлежит  быть 
такими, как нас создал господь, а не такими, как нам хочется  быть.  Одних  бог 
наградил умом, а других... 
    - Хорошо, сеньор священник,  не  будем  больше  об  этом  говорить.  Я  вас 
послушаюсь, недоставало еще, чтобы такой болван, как я, перечил такому  ученому 
сеньору, как ваша милость. Премного вам за все благодарен... 
    - Не за что, дядюшка Робустьяно. 
    Бедняга ушел от священника еще более расстроенным, чем Периканьяс.  Пропала 
надежда завести в семье черненького мула,  который  бы  помог  тащить  семейный 
груз! 


    Всегда скромный и трудолюбивый, дядюшка Робустьяно,  размечтавшись  о  том, 
как все будут  звать  его  отцом  сеньора  священника,  был  совершенно  сражен 
крушением своих надежд. Иметь сына  священника  представлялось  ему  величайшей 
честью. Я знавал в одном кастильском городе бедную женщину,  у которой был лишь 
один  недостаток  -  безмерное  чванство,  не  позволявшее   ей   разговаривать 
с соседками как с равными. А все это чванство строилось на том, что муж  у  нее 
был могильщиком и, стало быть, - как говорила она, пыжась  от  гордости,  -  ее 
семья принадлежала к духовному сословию. И  есть  у  меня  в  одной  бискайской 
деревушке славная и любимая мною с детства приятельница;  когда я упрекал ее за 
то, что она не может примириться с волей господа бога, отнявшего  у  нее  сына, 
который готовился принять сан священника, она  вздохнула:  "Ах!  Мне  так  было 
приятно думать, что руки сына, которого я носила под сердцем, будут каждый день 
прикасаться к святым дарам и благословлять село, где я родилась, живу и помру!" 
    Дядюшка Робустьяно обещал  не  бить  сына;  но  когда  мальчишка  попытался 
оправдаться и стал утверждать, будто  знает  латынь  уж  во  всяком  случае  не 
меньше,  чем  сеньор  священник,  а  также  посмел  усомниться  в   правдивости 
и чистосердечии, которые побудили служителя церкви помешать Периканьясу учиться 
и заставить его копаться в земле, у дядюшки Робустьяно лопнуло терпение,  и  он 
до полусмерти избил сына, возмущенный тем, что такой сопляк имеет  наглость  не 
доверять учености и искренности сеньора священника. 
    Шли месяцы, и Периканьяс с  величайшим  смирением  и  послушанием  трудился 
в поле рядом с отцом; но весь свой досуг и немало бессонных ночей  он  посвящал 
занятиям латынью по книгам, которые привез из Кабесуэлы. 
    И вот как-то раз священник получил письмо  от  сеньора  епископа,  где  тот 
сообщал о своем намерении предпринять пастырский объезд и указывал день,  когда 
он прибудет  в  Сарсалехо.  Его  преосвященство  собирался  заночевать  в  доме 
священника и поэтому добавил в конце письма: "Не беспокойтесь  и  не  затевайте 
никаких торжественных приготовлений к моему приезду.  Что  касается  стола,  то 
скажу вам одно: Usus orexis more parve". 
    Почерк у его преосвященства был чертовски неразборчивый. Все  же  священник 
кое-как разобрал ту часть письма, что была написана по-испански, но  из  латыни 
выпутаться не мог, как ни вертел письмо во все стороны. 
    - Какого  черта  хочет  сказать  этим  его   преосвященство?  -  воскликнул 
священник, обливаясь потом и тщетно пытаясь разобраться в латинском  выражении, 
которое я бы перевел: "мне обычно свойственна воздержанность". - И ведь  именно 
в проклятой латыни зарыта собака, - продолжал он, - потому  что  тут-то  сеньор 
епископ и указывает, какое блюдо ему приготовить.  Usus  orexis  more  parve... 
Пусть я провалюсь ко всем чертям, если я хоть что-то понимаю в этом Usus orexis 
more...  Usus... More... Похоже, что это распоряжение касается Моро.  Как будто 
он велит отрезать у Моро не то усы, не то уши... Но  нет!  Не  может  быть.  Ну 
к кому я пойду спрашивать, что означает  эта  дурацкая  латынь,  когда  в  этой 
деревушке все понимают по-латыни столько же, сколько я. Периканьяс-то, конечно, 
понял бы; да неужели я пойду к нему на поклон?  И все-таки единственный выход - 
обратиться к нему. Ладно, я это проделаю так ловко, что комар носа не подточит. 
    С этими словами священник сунул письмо его преосвященства в карман и, делая 
вид, будто прогуливается, зашел на огород, где работал Периканьяс с отцом. 
    - Ну, что слышно на  белом  свете,  сеньор  священник?  -  спросил  дядюшка 
Робустьяно. 
    - Уж не знаю, что слышно на белом свете, а только у нас  в  Сарсалехо  есть 
большие новости! 
    - Вот как! А какие, можно узнать? 
    - Сущий пустяк! Всего-навсего то,  что  двадцать  четвертого  у  нас  будет 
в гостях сеньор епископ! 
    - Ого, ого! Вот это действительно новость так новость! Это верное известие? 
    - Еще  бы  не  верное,  когда  я  только  что   получил   письмо   от   его 
преосвященства; он мне сообщает, что остановится у меня в доме. Вот,  смотрите, 
письмо его преосвященства. Пусть этот ученый прочитает его вслух, а то  я  очки 
забыл дома. 
    И священник протянул письмо Периканьясу, который бегло прочитал его.  Когда 
он дошел до латинских слов, священник сказал ему с издевкой, способной взбесить 
самого господа бога: 
    - Ну, это для тебя, парень, все равно что по-гречески. 
    У юноши была, как говорится,  голова  на  плечах;  догадавшись,  куда  гнет 
священник, он возразил: 
    - Благодарю, сеньор священник, за ваше внимание. 
    - Хорошо, сын мой, если можешь перевести, переведи так, чтобы твой отец мог 
понять. 
    - Сеньор священник прав. Говори мне, олух, что тут написано. 
    - Здесь его преосвященство указывает, что достаточно, если сеньор священник 
приготовит ему к обеду уши Моро. 
    Дядюшка Робустьяно уже было схватился за мотыгу и хотел хорошенько треснуть 
Периканьяса за то, что он несет чушь, но священник его удержал и сказал юноше: 
    - Ты уверен, что это так? 
    - Совершенно уверен, точь-в-точь так же, как ваша милость уверена, что я не 
знаю латыни. Яснее быть не может: usus - уши, orexis - отрежьте, more - у Моро, 
parve - пару. Все ясно! 
    - Ну, друг мой, дядюшка Робустьяно, на этот раз парень угадал, хотя этому и 
трудно  поверить,  -  ведь  латыни-то  он  не  знает,  да   и   пожелание   его 
преосвященства несколько странное. 
    - Но неужели возможно, сеньор священник, чтобы у  его  преосвященства  были 
такие причуды? 
    - Друг мой, так написано. 
    - А откуда его преосвященство знает, что осла зовут Моро? 
    - Ну скажите на милость! - воскликнул  Периканьяс. - Да  ведь  сколько  раз 
я звал осла по имени, когда бывал с его преосвященством в Кабесуэле. 
    - Да, - сказал дядюшка Робустьяно, - видно, эти  господа  уж  и  не  знают, 
какое блюдо им еще выдумать, если их тянет на такую мерзость! 


    У Периканьяса было не  злое  сердце,  но  он  не  смог  побороть  искушения 
отомстить сразу и Моро и священнику за  то,  что  оба  они  в  свое  время  его 
лягнули. 
    Наконец сеньор епископ прибыл в Сарсалехо под колокольный звон и  радостные 
возгласы населения, высыпавшего вместе со священником ему навстречу. Периканьяс 
с отцом также вышли приветствовать его преосвященство. 
    В этих случаях принято, чтобы местное духовенство встречало прелата у входа 
в церковь; но так как деревенька была глухая, священник решил, что ему  следует 
встретить епископа на дороге, а затем уже поспешить к  церкви  и,  облачившись, 
принять его, как надлежит духовному лицу. 
    Когда дядюшка Робустьяно увидел, что сеньор  священник,  а  также  школьный 
учитель  беседуют  с  епископом,  разумеется  по-испански,  и  поздравляют  его 
с приездом, он не мог справиться с охватившей его досадой и злобой  и  отпустил 
сыну затрещину, присовокупив при этом: 
    - Ах, если бы из тебя, чертов олух, вышло что-нибудь путное, ты  бы  теперь 
блеснул перед всеми, приветствуя сеньора епископа по-латыни! 
    Слова отца точно светом озарили Периканьяса (как  почти  всегда  и  бывает, 
если у сына ясный рассудок и хорошее сердце). Едва он их услыхал, как тотчас же 
приблизился к сеньору епископу и  обратился  к  нему  по-латыни  без  малейшего 
колебания. 
    Его преосвященство, большой любитель и знаток латыни, немало изумился тому, 
что парнишка так искусно изъясняется на  языке  Лациума,  и  приветствовал  его 
сперва рукоплесканием, к которому  восторженно  присоединилось  все  население, 
а затем обратился по-испански, хваля его перед всем селом Сарсалехо за то,  что 
он владеет латынью с таким совершенством. 
    Дядюшка Робустьяно, услыхав это" чуть не лопнул от гордости  и  радости  и, 
сам не зная, что делает, кинулся обнимать сына и подбрасывать в  воздух  шляпу, 
крича: "Да здравствует его преосвященство!" 
    А сеньор священник, еле скрывая досаду, готов был сквозь землю провалиться. 
    Его преосвященство распорядился, чтобы Периканьяс присутствовал не только в 
церкви, но и был приглашен к столу в дом священника. 
    Эта новая и удивительная честь, выпавшая на долю  его  сына,  совсем  свела 
с ума от радости дядюшку Робустьяно, которого все население с криками  и  шумом 
бросилось поздравлять. 
    По  возвращении  из  церкви  сеньор  епископ,  его   секретарь,   священник 
и Периканьяс уселись за стол;  взволнованный  юноша  держался  скромно,  однако 
с достоинством. 
    Обед в доме  священника  был  превосходен,  о  чем  можно  было  судить  по 
удовольствию и аппетиту, с которым его поглощали епископ и секретарь. 
    Одно блюдо сменялось другим, и наконец подали необычайное кушанье, которое, 
по мнению священника, было заказано  епископом.  Его  преосвященство  и  сеньор 
секретарь наполнили свои тарелки и приступили к еде. То  ли  вкус  этого  блюда 
показался им странным, то ли их удивило, что и священник и  Периканьяс  вежливо 
отказались его отведать, только епископ спросил: 
    - Сеньор священник, что это мы едим? 
    - Да как же, сеньор епископ, - ответил  священник, - это  то  самое  блюдо, 
которое ваше преосвященство изволили особо заказать в письме. 
    - Вы ошибаетесь, сеньор священник: я не просил никакого особого блюда. 
    - Вот письмо вашего  преосвященства, - возразил  священник,  вытаскивая  из 
кармана конверт. - Ваше преосвященство мне пишет, чтобы я  приготовил  к  обеду 
пару ушей Моро. 
    - Моро? А кто же такой, скажите, этот кабальеро? 
    - Сеньор епископ, Моро - это наш осел. 
    - Сеньор священник, вы с ума сошли? 
    - Нет, ваше преосвященство! Так  сказано  в  письме.  Ведь  тут  доподлинно 
говорится: Usus orexis more parve. 
    При этих словах сеньор епископ застыл на месте,  будто  громом  пораженный. 
И тут же его и секретаря затошнило  от  того  немногого,  что  они  уже  успели 
проглотить. 
    Периканьяс был, пожалуй, побольше священника смущен и  расстроен  той  злой 
шуткой, которую он сыграл с ослом и его хозяином из мелкого желания  отомстить. 
Глубокое раскаяние и стыд охватили его. 
    - Сеньор епископ! - воскликнул он, смиренно  бросаясь  к  ногам  почтенного 
прелата. - Пусть ваше преосвященство простит сеньора священника, он не виноват; 
единственный виновник этой проделки я! 
    Сеньор епископ потребовал разъяснений этого  возмутительного  озорства,  но 
едва мальчишка успел произнести несколько слов, как он все понял, ибо был столь 
же проницателен, сколь добр и осторожен. 
    Все же он решил отправиться в  Кабесуэлу,  чтобы  переночевать  там,  а  не 
в Сарсалехо, как предполагал ранее, и, отозвав в сторону  священника  и  юношу, 
сказал им: 
    - Сеньор священник, вам известно, что латынь  является  официальным  языком 
католической церкви. Вы, служитель церкви, забыли  этот  язык,  и  вам  следует 
вернуться в епархиальную семинарию, чтобы ему поучиться. А ты, Педро, стремился 
стать священником и получить приход в Сарсалехо, но жалкими кознями тебе хотели 
помешать идти по избранному святому пути; теперь, с  согласия  и  благословения 
отца, ты поедешь со мной, и я оплачу твои занятия,  ибо,  видно,  богу  угодно, 
чтобы ты стал священником. 
    Несколько лет спустя Периканьяс получил приход в Сарсалехо,  а дон Торибьо, 
служивший в соседней деревушке, как черт корпел над латынью, чтобы  участвовать 
в конкурсе на должность священника в Кабесуэле. 
    - Да, был бы я епископом... я  бы  знал,  что  делать,  вместо  того  чтобы 
раздавать благословения направо и налево! 

    Перевод Н. Фарфель


_______________________________________________________________________________

    Подготовка текста - Лукьян Поворотов