| Главная страница |
| Книжная полка |
| Готфрид Август Бюргер |
Gottfried August Bürger
1747 - 1794
|
| Поэзия | |
|
Ленора Ленора |
Lenore Lenore Leonora The Wild Huntsman |
к началу страницы
Ленора
Леноре снились смерть и кровь,
Проснулась в тяжком страхе.
"Где ты, Вильгельм? Забыл любовь
Иль спишь в кровавом прахе?"
Он с войском Фридриха весной
Ушел под Прагу в смертный бой
И ни единой вести
Не шлет своей невесте.
Монархи вражеских держав,
Устав от долгой ссоры,
Смирили гнев и гордый нрав,
И мир пресек раздоры.
И, зыбля рдяный шелк знамен,
Под пенье, гул, и гром, и звон
Войска, весельем пьяны,
Идут в родные страны.
И вот спешат и стар и млад
На стены, на заставы
Встречать ликующих солдат,
Любимцев бранной славы.
Здесь муж вернулся, наконец,
Там встречен радостно отец, -
Ах, для одной Леноры
Ничьи не светят взоры!
Она идет, бежит, зовет,
Глядит в глаза героям.
Но кто ж ведет убитым счет
Пред лютым вражьим строем?
Ушли! Теперь ты веришь сну?
И, разметав волос волну,
Она в смятенье диком.
На землю пала с криком.
И к ней бежит в испуге мать,
Приникла к ней, рыдая.
"Над нами божья благодать,
Не плачь, не плачь, родная!" -
"О мать, о мать, Вильгельма нет,
Постыл, постыл мне божий свет,
Не внял господь Леноре.
О горе мне, о горе!"
"Господь, господь! спаси, спаси
Дитя от искушенья!
Господь, ты благ на небеси,
Прости ей прегрешенья!" -
"О мать, о мать, всему конец,
Не знает милости творец!
Не помогли молитвы,
Он пал на поле битвы".
"Господь - оплот наш и покров,
Мы все - его созданья.
Вкуси, дитя, святых даров,
Да утолишь страданья!" -
"О мать, я не пойду во храм,
Не прикоснусь к святым дарам.
Дары Христа бессильны
Нарушить сон могильный".
"Но если в Венгрии, дитя,
Забыв страну родную,
От веры душу отвратя,
Он в жены взял другую, -
Дитя, тогда забудь о нем,
Ему добра не будет в том:
Душе за грех измены
Не избежать геенны".
"О мать, постыл мне белый свет,
Я брошена в пустыне.
Он смерть оставил мне в завет,
На что мне жизнь отныне!
Померкни, солнце, не свети,
Дай мне во тьму и скорбь уйти!
Навек, навек могила
Добычу поглотила!"
"Господь, господь! Не будь суров
К твоей рабе несчастной;
Она своих не слышит слов,
Прости ей гнев напрасный!
Дитя, смири молитвой плоть,
Душе отверзнет рай господь,
К ней в радостные кущи
Придет жених грядущий".
"О мать, на что мне светлый рай,
Что для меня геенна!
Где мой Вильгельм - там светлый рай,
Где нет его - геенна.
Померкни, солнце, не свети,
Дай мне во тьму и скорбь уйти,
Не принесут забвенья
Мне райские селенья".
И долго бушевала страсть,
Туманя ум смятенный.
Она кляла святую власть
Создателя вселенной,
Ломала пальцы, грудь рвала,
Но вот сошла ночная мгла,
И выплыли в просторы
Ночных созвездий хоры.
И вдруг, и вдруг, тук-тук, тук-тук!
Донесся топот гулкий.
И будто всадник спрыгнул вдруг
В притихшем переулке.
И тихо, страшно, дзин-дзин-дзин,
У входа звякнул ржавый клин,
И хрипло крикнул кто-то
В закрытые ворота:
"Открой, открой! Иль спать легла,
Иль ждать не стало мочи?
Как встарь, красотка, весела
Иль выплакала очи?" -
"Вильгельм! В какой ты поздний час!
От слез я не смыкала глаз,
Кляла я свет постылый,
Откуда ты, мой милый?"
"Мы только к полночи встаем,
Мой конь летел стрелою.
Мой новый дом в краю чужом,
Я прибыл за тобою". -
"Вильгельм, войди, желанный мой,
Свистит и воет ветер злой,
Так далека дорога!
Согрейся хоть немного!"
"Пусть ветер воет и свистит,
Пусть плачет над полями, -
Мой конь косится и храпит,
Мне места нет меж вами!
Садись, садись же, наконец!
Храпит, храпит мой жеребец,
Сто миль скакать с тобою
Нам к брачному покою".
"Сто миль! А в поле так темно!
Сто миль скакать к постели!
Часы одиннадцать давно
На башне прогудели". -
"Живей! Луна встает из тьмы.
Домчимся раньше мертвых мы.
Дорога мне знакома,
Мы скоро будем дома".
"А домик твой красив, высок?
Постелька нам готова?" -
"Темь, холодок да семь досок.
Одна доска для крова". -
"Не тесно в нем?" - "Вдвоем - войдем.
Живей, живей! Открыт мой дом,
Невесту ждем, и вскоре
Все гости будут в сборе".
Красотка - прыг! и, в чем была,
На круп коня порхнула
И мила друга обняла,
К желанному прильнула.
И свистнул бич, и, гоп-гоп-гоп,
Уже гремит лихой галоп.
И конь, как буря, дышит,
Вкруг дым и пламень пышет.
И справа, слева, сквозь кусты,
Гей, гоп! неуловимо
Летят луга, поля, мосты,
Гремя, несутся мимо.
"Луна ярка, не бойся тьмы,
Домчимся раньше мертвых мы.
Красотка, любишь мертвых"? -
"Зачем ты вспомнил мертвых?"
Но что за стон? Откуда звон?
Как воронье взлетело!
Надгробный звон! Прощальный стон:
"Зароем в землю тело".
И хор идет, угрюм и строг,
И гроб на паре черных дрог,
Но песня та сошла бы
За крик болотной жабы.
"Заройте после прах немой
Под звон и стон прощальный!
Спешу с женой к себе домой
Свершить обряд венчальный!
За мной, друзья! Оставьте гроб!
Ступай благословлять нас, поп!
Пой, дьякон, что есть мочи
В честь нашей первой ночи!"
Смолк звон и стон, и гроба нет -
Лишь ветра свист и ропот,
И, точно гром, за ними вслед
Понесся гулкий топот.
И громче, громче, гоп-гоп-гоп,
Гремит неистовый галоп,
И конь, как буря, дышит,
Вкруг дым и пламень пышет.
Летят деревни и сады,
Летят дома, соборы,
Равнины, реки и пруды,
Леса, долины, горы.
"Дрожишь, дитя? Не бойся тьмы,
Уже догнали мертвых мы!
Красотка, любишь мертвых?" -
"Зачем ты все о мертвых!"
"Взгляни, взгляни: вздымая прах,
Столбами пыль взметая,
Кружит меж виселиц и плах
Полночных духов стая.
Эй, нечисть! Эй! Сюда, за мной!
За мной и за моей женой
К великому веселью
Над брачною постелью!"
И сброд нечистый, хуш-хуш-хуш,
Вослед помчался с треском.
Так ветер злобный в жар и сушь
Свистит по перелескам.
И громче, громче, гоп-гоп-гоп,
Гремит неистовый галоп,
И конь, как буря, дышит,
Вкруг дым и пламень пышет.
Как скачет все в лучах луны,
Как дико скачут дали!
И небеса, увлечены,
Вдогонку заплясали.
"Дрожишь, дитя? Не бойся тьмы!
Домчались раньше мертвых мы!
Красотка, любишь мертвых?" -
"О боже, что мне в мертвых!"
"Гоп-гоп! Уже истек мой срок.
Кричит петух к восходу.
Гоп-гоп! Порозовел восток.
Мой конь, прибавим ходу!
Близка назначенная цель,
Прими нас, брачная постель!
Не страшны мертвым дали,
Мы быстро прискакали".
И конь, заслышав грозный крик,
Взметнулся в беге яром,
И хлыст ворота в тот же миг
Разнес одним ударом.
Слетел затвор, гремит скоба,
Под бегуном гудят гроба,
И, месяцем облиты,
Мерцают смутно плиты.
Взгляни, взгляни: гремя, звеня,
Гугу! свершилось чудо!
Где всадник был, теперь с коня
Ползет гнилая груда,
И лишь скелет верхом на нем,
Скелет с часами и серпом,
Безглазый и безгубый,
Сидит и скалит зубы.
Храпя, поднялся дыбом конь
И дико морду вскинул
И с хохотом в провал, в огонь,
Об землю грянув, сгинул.
И вой раздался в тучах, вой
И визг из пропасти глухой,
И, с жизнью в хищном споре,
Приникла смерть к Леноре...
А духи гор, долин и вод
Кружились рой за роем,
Сплетались в мерный хоровод
И выли скорбным воем:
"Терпи! Пусть горестен твой век,
Смирись пред богом, человек!
Прах будет взят могилой,
А душу бог помилуй!"
Перевод В. Левика
_____________________________________
к началу страницы
Ленора
Леноре снился страшный сон,
Проснулася в испуге.
"Где милый? Что с ним? Жив ли он?
И верен ли подруге?"
Пошел в чужую он страну
За Фридериком на войну;
Никто об нем не слышит;
А сам он к ней не пишет.
С императрицею король
За что-то раздружились,
И кровь лилась, лилась... доколь
Они не помирились.
И оба войска, кончив бой,
С музыкой, песнями, пальбой,
С торжественностью ратной
Пустились в путь обратный.
Идут! идут! за строем строй;
Пылят, гремят, сверкают;
Родные, ближние толпой
Встречать их выбегают;
Там обнял друга нежный друг,
Там сын отца, жену супруг;
Всем радость... а Леноре
Отчаянное горе.
Она обходит ратный строй
И друга вызывает;
Но вести нет ей никакой:
Никто об нем не знает.
Когда же мимо рать прошла -
Она свет божий прокляла,
И громко зарыдала,
И на землю упала.
К Леноре мать бежит с тоской:
"Что так тебя волнует?
Что сделалось, дитя, с тобой?" -
И дочь свою целует.
"О друг мой, друг мой, все прошло!
Мне жизнь не жизнь, а скорбь и зло;
Сам бог врагом Леноре...
О горе мне! о горе!"
"Прости ее, небесный царь!
Родная, помолися;
Он благ, его руки мы тварь:
Пред ним душой смирися". -
"О друг мой, друг мой, все как сон...
Немилостив со мною он;
Пред ним мой крик был тщетен...
Он глух и безответен".
"Дитя, от жалоб удержись;
Смири души тревогу;
Пречистых тайн причастись,
Пожертвуй сердцем богу". -
"О друг мой, что во мне кипит,
Того и бог не усмирит:
Ни тайнами, ни жертвой
Не оживится мертвый".
"Но что, когда он сам забыл
Любви святое слово,
И прежней клятве изменил,
И связан клятвой новой?
И ты, и ты об нем забудь;
Не рви тоской напрасной грудь;
Не стоит слез предатель;
Ему судья создатель".
"О друг мой, друг мой, все прошло;
Пропавшее пропало;
Жизнь безотрадную назло
Мне провиденье дало...
Угасни ты, противный свет!
Погибни, жизнь, где друга нет!
Сам бог врагом Леноре...
О горе мне! о горе!"
"Небесный царь, да ей простит
Твое долготерпенье!
Она не знает, что творит:
Ее душа в забвенье.
Дитя, земную скорбь забудь:
Ведет ко благу божий путь;
Смиренным рай награда.
Страшись мучений ада".
"О друг мой, что небесный рай?
Что адское мученье?
С ним вместе - все небесный рай;
С ним розно - все мученье;
Угасни ты, противный свет!
Погибни, жизнь, где друга нет!
С ним розно умерла я
И здесь и там для рая".
Так дерзко, полная тоской,
Душа в ней бунтовала...
Творца на суд она с собой
Безумно вызывала,
Терзалась, волосы рвала
До той поры, как ночь пришла
И темный свод над нами
Усыпался звездами.
И вот... как будто легкий скок
Коня в тиши раздался:
Несется по полю ездок;
Гремя, к крыльцу примчался;
Гремя, взбежал он на крыльцо;
И двери брякнуло кольцо...
В ней жилки задрожали...
Сквозь дверь ей прошептали:
"Скорей! сойди ко мне, мой свет!
Ты ждешь ли друга, спишь ли?
Меня забыла ты иль нет?
Смеешься ли, грустишь ли?" -
"Ах! милый... бог тебя принес!
А я... от горьких, горьких слез
И свет в очах затмился...
Ты как здесь очутился?"
"Седлаем в полночь мы коней...
Я еду издалёка.
Не медли, друг; сойди скорей;
Путь долог, мало срока". -
"На что спешить, мой милый, нам?
И ветер воет по кустам,
И тьма ночная в поле;
Побудь со мной на воле".
"Что нужды нам до тьмы ночной!
В кустах пусть ветер воет.
Часы бегут; конь борзый мой
Копытом землю роет;
Нельзя нам ждать; сойди, дружок;
Нам долгий путь, нам малый срок:
Не в пору сон и нега:
Сто миль нам до ночлега".
"Но как же конь твой пролетит
Сто миль до утра, милый?
Ты слышишь, колокол гудит:
Одиннадцать пробило". -
"Но месяц встал, он светит нам...
Гладка дорога мертвецам;
Мы скачем, не боимся;
До света мы домчимся".
"Но где же, где твой уголок?
Где наш приют укромный?" -
"Далеко он... пять-шесть досток...
Прохладный, тихий, темный". -
"Есть место мне?" - "Обоим нам.
Поедем! все готово там;
Ждут гости в нашей келье;
Пора на новоселье!"
Она подумала, сошла,
И на коня вспрыгнула,
И друга нежно обняла,
И вся к нему прильнула.
Помчались... конь бежит, летит,
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
И мимо их холмы, кусты,
Поля, леса летели;
Под конским топотом мосты
Тряслися и гремели.
"Не страшно ль?" - "Месяц светит нам!" -
"Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?" -
"Зачем о них твердишь ты?"
"Но кто там стонет? Что за звон?
Что ворона взбудило?
По мертвом звон; надгробный стон;
Голосят над могилой".
И виден ход: идут, поют,
На дрогах тяжкий гроб везут,
И голос погребальный,
Как вой совы печальный.
"Заройте гроб в полночный час:
Слезам теперь не место;
За мной! к себе на свадьбу вас
Зову с моей невестой.
За мной, певцы; за мной, пастор;
Пропой нам многолетье, хор;
Нам дай на обрученье,
Пастор, благословенье".
И звон утих... и гроб пропал...
Столпился хор проворно
И по дороге побежал
За ними тенью черной.
И дале, дале!.. конь летит,
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
И сзади, спереди, с боков
Окрестность вся летела:
Поля, холмы, ряды кустов,
Заборы, домы, села.
"Не страшно ль?" - "Месяц светит нам!" -
"Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?" -
"О мертвых все твердишь ты!"
Вот у дороги, над столбом,
Где висельник чернеет,
Воздушных рой, свиясь кольцом,
Кружится, пляшет, веет.
"Ко мне, за мной, вы, плясуны!
Вы все на пир приглашены!
Скачу, лечу жениться...
Ко мне! Повеселиться!"
И лётом, лётом легкий рой
Пустился вслед за ними,
Шумя, как ветер полевой
Меж листьями сухими.
И дале, дале!.. конь летит,
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
Вдали, вблизи, со всех сторон
Все мимо их бежало;
И все, как тень, и все, как сон,
Мгновенно пропадало.
"Не страшно ль?" - "Месяц светит нам". -
"Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?" -
"Зачем о них твердишь ты?"
"Мой конь, мой конь, песок бежит;
Я чую, ночь свежее;
Мой конь, мой конь, петух кричит;
Мой конь, несись быстрее...
Окончен путь; исполнен срок;
Наш близко, близко уголок;
В минуту мы у места...
Приехали, невеста!"
К воротам конь во весь опор
Примчавшись, стал и топнул;
Ездок бичом стегнул затвор -
Затвор со стуком лопнул;
Они кладбище видят там...
Конь быстро мчится по гробам;
Лучи луны сияют,
Кругом кресты мелькают.
И что ж, Ленора, что потом?
О страх!.. в одно мгновенье
Кусок одежды за куском
Слетел с него, как тленье;
И нет уж кожи на костях;
Безглазый череп на плечах;
Нет каски, нет колета;
Она в руках скелета.
Конь прянул... пламя из ноздрей
Волною побежало;
И вдруг... все пылью перед ней
Расшиблось и пропало.
И вой и стон на вышине;
И крик в подземной глубине,
Лежит Ленора в страхе
Полмертвая на прахе.
И в блеске месячных лучей,
Рука с рукой, летает,
Виясь над ней, толпа теней
И так ей припевает:
"Терпи, терпи, хоть ноет грудь;
Творцу в бедах покорна будь;
Твой труп сойди в могилу!
А душу бог помилуй!"
Перевод В. Жуковского
________________________________________
к началу страницы
Lenore
Lenore fuhr ums Morgenrot
Empor aus schweren Träumen:
"Bist untreu, Wilhelm, oder tot?
Wie lange willst du säumen" -
Er war mit König Friedrichs Macht
Gezogen in die Prager Schlacht
Und hatte nicht geschrieben,
Ob er gesund geblieben.
Der König und die Kaiserin,
Des langen Haders müde,
Erweichten ihren harten Sinn
Und machten endlich Friede;
Und jedes Heer, mit Sing und Sang,
Mit Paukenschlag und Kling und Klang,
Geschmückt mit grünen Reisern,
Zog heim nach seinen Häusern.
Und überall, all überall,
Auf Wegen und auf Stegen,
Zog Alt und Jung dem Jubelschall
Der Kommenden entgegen.
"Gottlob" rief Kind und Gattin laut,
"Willkommen!" manche frohe Braut;
Ach! aber für Lenoren
War Gruß und Kuß verloren.
Sie frug den Zug wohl auf und ab
Und frug nach allen Namen;
Doch keiner war, der Kundschaft gab,
Von allen, so da kamen.
Als nun das Heer vorüber war,
Zerraufte sie ihr Rabenhaar
Und warf sich hin zur Erde
Mit wütiger Gebärde.
Die Mutter lief wohl hin zu ihr:
"Ach, daß sich Gott erbarme!
Du liebes Kind! was ist mit dir?"
Und schloß sie in die Arme. –
"O Mutter! Mutter! hin ist hin!
Nun fahre Welt und alles hin!
Bei Gott ist kein Erbarmen:
O weh, o weh mir Armen!" -
"Hilf Gott! hilf! Sieh uns gnädig an!
Kind, bet ein Vaterunser!
Was Gott tut, das ist wohlgetan,
Gott, Gott erbarm sich unser!" -
"O Mutter! Mutter! eitler Wahn!
Gott hat an mir nicht wohlgetan!
Was half, was half mein Beten?
Nun ists nicht mehr vonnöten." -
"Hilf Gott! hilf! Wer den Vater kennt,
Der weiß, er hilft den Kindern.
Das hochgelobte Sakrament
Wird deinen Jammer lindern." -
"O Mutter! Mutter! was mich brennt,
Das lindert mir kein Sakrament,
Kein Sakrament mag Leben
Den Toten wiedergeben." -
"Hör, Kind! Wie, wenn der falsche Mann
Im fernen Ungerlande
Sich seines Glaubens abgetan
Zum neuen Ehebande? -
Laß fahren, Kind, sein Herz dahin!
Er hat es nimmermehr Gewinn!
Wann Seel und Leib sich trennen,
Wird ihn sein Meineid brennen!" -
"O Mutter! Mutter! hin ist hin!
Verloren ist verloren!
Der Tod, der Tod ist mein Gewinn!
O wär ich nie geboren! -
Lisch aus, mein Licht! auf ewig aus!
Stirb hin! stirb hin! in Nacht und Graus!
Bei Gott ist kein Erbarmen:
O weh, o weh mir Armen!" -
"Hilf Gott! hilf! Geh nicht ins Gericht
Mit deinem armen Kinde!
Sie weiß nicht, was die Zunge spricht;
Behalt ihr nicht die Sünde! -
Ach, Kind! vergiß dein irdisch Leid
Und denk an Gott und Seligkeit,
So wird doch deiner Seelen
Der Bräutigam nicht fehlen." -
"O Mutter! was ist Seligkeit?
O Mutter! was ist Hölle?
Bei ihm, bei ihm ist Seligkeit,
Und ohne Wilhelm, Hölle!
Lisch aus, mein Licht! auf ewig aus!
Stirb hin! stirb hin! in Nacht und Graus!
Ohn ihn mag ich auf Erden,
Mag dort nicht selig werden." -
So wütete Verzweifelung
Ihr in Gehirn und Adern.
Sie fuhr mit Gottes Vorsehung
Vermessen fort zu hadern,
Zerschlug den Busen und zerrang
Die Hand bis Sonnenuntergang,
Bis auf am Himmelsbogen
Die goldnen Sterne zogen.
Und außen, horch, gings trap trap trap,
Als wie von Rosses Hufen,
Und klirrend stieg ein Reiter ab
An des Geländers Stufen.
Und horch! und horch! den Pfortenring
Ganz lose, leise klinglingling!
Dann kamen durch die Pforte
Vernehmlich diese Worte:
"Holla! holla! Tu auf, mein Kind!
Schläfst, Liebchen, oder wachst du?
Wie bist noch gegen mich gesinnt?
Und weinest oder lachst du?" -
"Ach, Wilhelm! du? - So spät bei Nacht?
Geweinet hab ich und gewacht;
Ach, großes Leid erlitten!
Wo kommst du her geritten?" -
"Wir satteln nur um Mitternacht.
Weit ritt ich her von Böhmen;
Ich habe spät mich aufgemacht
Und will dich mit mir nehmen." -
"Ach, Wilhelm, 'rein, herein geschwind!
Den Hagedorn durchsaust der Wind:
Herein, in meinen Armen,
Herzliebster, zu erwarmen!" -
"Laß sausen durch den Hagedorn,
Laß sausen, Kind, laß sausen!
Der Rappe scharrt; es klirrt der Sporn!
Ich darf allhier nicht hausen!
Komm, schürze, spring und schwinge dich
Auf meinen Rappen hinter mich!
Muß heut noch hundert Meilen
Mit dir ins Brautbett eilen." -
"Ach, wolltest hundert Meilen noch
Mich heut ins Brautbett tragen?
Und horch! es brummt die Glocke noch,
Die elf schon angeschlagen" -
"Herzliebchen! komm! der Mond scheint hell;
Wir und die Toten reiten schnell;
Ich bringe dich, zur Wette,
Noch heut ins Hochzeitsbette." -
"Sag an! wo ist dein Kämmerlein?
Wo? wie dein Hochzeitsbettchen?" -
"Weit, weit von hier! - Still, kühl und klein!
Sechs Bretter und zwei Brettchen!" -
"Hats Raum für mich?" - "Für dich und mich!
Komm, schürze, spring und schwinge dich!
Die Hochzeitsgäste hoffen;
Die Kammer steht uns offen."
Schön Liebchen schürzte, sprang und schwang
Sich auf das Roß behende;
Wohl um den trauten Reiter schlang
Sie ihre Lilienhände;
Und als sie saßen, hopp hopp hopp!
Gings fort im sausenden Galopp,
Daß Roß und Reiter schnoben
Und Kies und Funken stoben.
Zur rechten und zur linken Hand,
Vorbei vor ihren Blicken,
Wie flogen Anger, Heid und Land!
Wie donnerten die Brücken!
"Graut Liebchen auch? ...Der Mond scheint hell!
Hurra! Die Toten reiten schnell!
Graut Liebchen auch vor Toten?" -
"Ach nein! ...doch laß die Toten!" -
Was klang dort für Gesang und Klang?
Was flatterten die Raben? ...
Horch Glockenklang! Horch Totensang:
"Laßt uns den Leib begraben!"
Und näher zog ein Leichenzug,
Der Sarg und Totenbahre trug.
Das Lied war zu vergleichen
Dem Unkenruf in Teichen.
"Nach Mitternacht begrabt den Leib
Mit Klang und Sang und Klage!
Jetzt führ ich heim mein junges Weib;
Mit, mit zum Brautgelage! ...
Komm, Küster, hier! komm mit dem Chor
Und gurgle mir das Brautlied vor!
Komm, Pfaff, und sprich den Segen,
Eh wir zu Bett uns legen!"
Still Klang und Sang. - Die Bahre schwand. –
Gehorsam seinem Rufen
Kams, hurre! hurre! nachgerannt
Hart hinter's Rappen Hufen.
Und immer weiter, hopp! hopp! hopp!
Gings fort im sausenden Galopp,
Daß Roß und Reiter schnoben
Und Kies und Funken stoben.
Wie flogen rechts, wie flogen links
Gebirge, Bäum und Hecken!
Wie flogen links und rechts und links
Die Dörfer, Städt und Flecken! -
"Graut Liebchen auch? ...Der Mond scheint hell!
Hurra! Die Toten reiten schnell!
Graut Liebchen auch vor Toten?"
"Ach! laß sie ruhn, die Toten." -
Sieh da! sieh da! Am Hochgericht
Tanzt, um des Rades Spindel,
Halb sichtbarlich. bei Mondenlicht,
Ein luftiges Gesindel.
"Sa! sa! Gesindel! hier! komm hier!
Gesindel, komm und folge mir!
Tanz uns den Hochzeitsreigen,
Wann wir das Bett besteigen!" -
Und das Gesindel, husch! husch! husch!
Kam hinten nach geprasselt,
Wie Wirbelwind am Haselbusch
Durch dürre Blätter rasselt.
Und weiter, weiter, hopp! hopp! hopp!
Gings fort im sausenden Galopp,
Daß Roß und Reiter schnoben
Und Kies und Funken stoben.
Wie flog, was rund der Mond beschien,
Wie flog es in die Ferne!
Wie flogen oben überhin
Der Himmel und die Sterne! -
"Graut Liebchen auch? ...Der Mond scheint hell!
Hurra! Die Toten reiten schnell! –
Graut Liebchen auch vor Toten?"
"O weh! laß ruhn die Toten!"
"Rapp! Rapp! Mich dünkt, der Hahn schon ruft. –
Bald wird der Sand verrinnen. -
Rapp! Rapp! ich wittre Morgenluft -
Rapp! tummle dich von hinnen!-
Vollbracht! vollbracht ist unser Lauf!
Das Hochzeitsbette tut sich auf!
Die Toten reiten schnelle!
Wir sind, wir sind zur Stelle!"
Rasch auf ein eisern Gittertor
Gings mit verhängtem Zügel;
Mit schwanker Gert ein Schlag davor
Zersprengte Schloß und Riegel.
Die Flügel flogen klirrend auf,
Und über Gräber ging der Lauf;
Es blinkten Leichensteine
Ringsum im Mondenscheine.
Ha sieh! Ha sieh! im Augenblick,
Hu! Hu! ein gräßlich Wunder!
Des Reiters Koller, Stück für Stück,
Fiel ab, wie mürber Zunder.
Zum Schädel ohne Zopf und Schopf,
Zum nackten Schädel ward sein Kopf,
Sein Körper zum Gerippe
Mit Stundenglas und Hippe.
Hoch bäumte sich, wild schnob der Rapp
Und sprühte Feuerfunken;
Und hui! wars unter ihr hinab
Verschwunden und versunken.
Geheul! Geheul aus hoher Luft,
Gewinsel kam aus tiefer Gruft;
Lenorens Herz mit Beben
Rang zwischen Tod und Leben.
Nun tanzten wohl bei Mondenglanz
Rund um herum im Kreise
Die Geister einen Kettentanz
Und heulten diese Weise:
"Geduld! Geduld! wenns Herz auch bricht!
Mit Gott im Himmel hadre nicht!
Des Leibes bist du ledig;
Gott sei der Seele gnädig!"
_______________________________________________
к началу страницы
Lenore
Up rose Lenore as the red morn wore,
From weary visions starting:
"Art faithless, William, or, William, art dead?
'Tis long since thy departing."
For he, with Frederick's men of might,
In fair Prague waged the uncertain fight;
Nor once had he writ in the hurry of war,
And sad was the true heart that sickened afar.
The Empress and the King,
With ceaseless quarrel tired,
At length relaxed the stubborn hate
Which rivalry inspired:
And the martial throng, with laugh and song,
Spoke of their homes as they rode along,
And clank, clank, clank! came every rank,
With trumpet-sound that rose and sank.
And here and there and everywhere,
Along the swarming ways,
Went old man and boy, with the music of joy,
On the gallant bands to gaze;
And the young child shouted to spy the vaward,
And trembling and blushing the bride pressed forward:
But ah! for the sweet lips of Lenore
The kiss and the greeting are vanished and o'er.
From man to man all wildly she ran
With a swift and searching eye;
But she felt alone in the mighty mass,
As it crushed and crowded by:
On hurried the troop, - a gladsome group, -
And proudly the tall plumes wave and droop:
She tore her hair and she turned her round,
And madly she dashed her against the ground.
Her mother clasped her tenderly
With soothing words and mild:
"My child, may God look down on thee, -
God comfort thee, my child."
"Oh! mother, mother! gone is gone!
I reck no more how the world runs on:
What pity to me does God impart?
Woe, woe, woe! for my heavy heart!"
"Help, Heaven, help and favour her!
Child, utter an Ave Maria!
Wise and great are the doings of God;
He loves and pities thee."
"Out, mother, out, on the empty lie!
Doth he heed my despair, - doth he list to my cry?
What boots it now to hope or to pray?
The night is come, - there is no more day."
"Help, Heaven, help! who knows the Father
Knows surely that he loves his child:
The bread and the wine from the hand divine
Shall make thy tempered grief less wild."
"Oh! mother, dear mother! the wine and the bread
Will not soften the anguish that bows down my head;
For bread and for wine it will yet be as late
That his cold corpse creeps from the grim grave's gate."
"What if the traitor's false faith failed,
By sweet temptation tried, -
What if in distant Hungary
He clasp another bride? -
Despise the fickle fool, my girl,
Who hath ta'en the pebble and spurned the pearl:
While soul and body shall hold together
In his perjured heart shall be stormy weather."
"Oh! mother, mother! gone is gone,
And lost will still be lost!
Death, death is the goal of my weary soul,
Crushed and broken and crost.
Spark of my life! down, down to the tomb:
Die away in the night, die away in the gloom!
What pity to me does God impart?
Woe, woe, woe! for my heavy heart!"
"Help, Heaven, help, and heed her not,
For her sorrows are strong within;
She knows not the words that her tongue repeats, -
Oh! count them not for sin!
Cease, cease, my child, thy wretchedness,
And think on thy promised happiness;
So shall thy mind's calm ecstasy
Be a hope and a home and a bridegroom to thee."
"My mother, what is happiness?
My mother, what is Hell?
With William is my happiness -
Without him is my Hell!
Spark of my life! down, down to the tomb:
Die away in the night, die away in the gloom!
Earth and Heaven, and Heaven and earth,
Reft of William are nothing worth."
Thus grief racked and tore the breast of Lenore,
And busy was her brain;
Thus rose her cry to the Power on high,
To question and arraign:
Wringing her hands and beating her breast, -
Tossing and rocking without any rest; -
Till from her light veil the moon shone thro',
And the stars leapt out of the darkling blue.
But hark to the clatter and the pat pat patter!
Of a horse's heavy hoof!
How the steel clanks and rings as the rider springs!
How the echo shouts aloof!
While slightly and lightly the gentle bell
Tingles and jingles softly and well;
And low and clear through the door plank thin
Comes the voice without to the ear within:
"Holla! holla! unlock the gate;
Art waking, my bride, or sleeping?
Is thy heart still free and still faithful to me?
Art laughing, my bride, or weeping?"
"Oh! wearily, William, I've waited for you, -
Woefully watching the long day thro', -
With a great sorrow sorrowing
For the cruelty of your tarrying."
"Till the dead midnight we saddled not, -
I have journeyed far and fast -
And hither I come to carry thee back
Ere the darkness shall be past."
"Ah! rest thee within till the night's more calm;
Smooth shall thy couch be, and soft, and warm:
Hark to the winds, how they whistle and rush
Thro' the twisted twine of the hawthorn-bush."
"Thro' the hawthorn-bush let whistle and rush, -
Let whistle, child, let whistle!
Mark the flash fierce and high of my steed's bright eye,
And his proud crest's eager bristle.
Up, up and away! I must not stay:
Mount swiftly behind me! up, up and away!
An hundred miles must be ridden and sped
Ere we may lie down on the bridal-bed."
"What! ride an hundred miles tonight,
By thy mad fancies driven!
Dost hear the bell with its sullen swell,
As it rumbles out eleven?"
"Look forth! look forth! the moon shines bright:
We and the dead gallop fast thro' the night.
'Tis for a wager I bear thee away
To the nuptial couch ere the break of day."
"Ah, where is the chamber, William dear,
And William, where is the bed?"
"Far, far from here: still, narrow, and cool;
Plank and bottom and lid."
"Hast room for me?" - "For me and thee;
Up, up to the saddle right speedily!
The wedding-guests are gathered and met,
And the door of the chamber is open set."
She busked her well, and into the selle
She sprang with nimble haste, -
And gently smiling, with a sweet beguiling,
Her white hands clasped his waist: -
And hurry, hurry! ring, ring, ring!
To and fro they sway and swing;
Snorting and snuffing they skim the ground,
And the sparks spurt up, and the stones run round.
Here to the right and there to the left
Flew fields of corn and clover,
And the bridges flashed by to the dazzled eye,
As rattling they thundered over.
"What ails my love? the moon shines bright:
Bravely the dead men ride through the night.
Is my love afraid of the quiet dead?"
"Ah! no; - let them sleep in their dusty bed!"
On the breeze cool and soft what tune floats aloft,
While the crows wheel overhead? -
Ding dong! ding dong! 'tis the sound, 'tis the song, -
"Room, room for the passing dead!"
Slowly the funeral-train drew near,
Bearing the coffin, bearing the bier;
And the chime of their chaunt was hissing and harsh,
Like the note of the bull-frog within the marsh.
"You bury your corpse at the dark midnight,
With hymns and bells and wailing; -
But I bring home my youthful wife
To a bride-feast's rich regaling.
Come, choister, come with thy choral throng,
And solemnly sing me a marriage-song;
Come, friar, come, - let the blessing be spoken,
That the bride and the bridegroom's sweet rest be unbroken."
Died the dirge and vanished the bier: -
Obedient to his call,
Hard hard behind, with a rush like the wind,
Came the long steps' pattering fall:
And ever further! ring, ring, ring!
To and fro they sway and swing;
Snorting and snuffing they skim the ground,
And the sparks spurt up, and the stones run round.
How flew to the right, how flew to the left,
Trees, mountains in the race!
How to the left, and the right and the left,
Flew the town and market-place!
"What ails my love? the moon shines bright:
Bravely the dead men ride thro' the night.
Is my love afraid of the quiet dead?"
"Ah, let them alone in their dusty bed!"
See, see, see! by the gallows tree,
As they dance on the wheel's broad hoop,
Up and down, in the gleam of the moon
Half lost, an airy group: -
"Ho! ho! mad mob, come hither amain,
And join in the wake of my rushing train; -
Come, dance me a dance, ye dancers thin,
Ere the planks of the marriage-bed close us in."
And hush, hush, hush! the dreamy rout
Came close with a ghastly bustle,
Like the whirlwind in the hazel-bush,
When it makes the dry leaves rustle:
And faster, faster! ring, ring, ring!
To and fro they sway and swing;
Snorting and snuffing they skim the ground,
And the sparks spurt up, and the stones run round.
How flew the moon high overhead,
In the wild race madly driven!
In and out, how the stars danced about,
And reeled o'er the flashing heaven!
"What ails my love? the moon shines bright:
Bravely the dead men ride thro' the night.
Is my love afraid of the quiet dead?"
"Alas! let them sleep in their narrow bed."
"Horse, horse! meseems 'tis the cock's shrill note,
And the sand is well nigh spent;
Horse, horse, away! 'tis the break of day, -
'Tis the morning air's sweet scent.
Finished, finished is our ride:
Room, room for the bridegroom and the bride!
At last, at last, we have reached the spot,
For the speed of the dead man has slackened not!"
And swiftly up to an iron gate
With reins relaxed they went;
At the rider's touch the bolts flew back
And the bars were broken and bent;
The doors were burst with a deafening knell,
And over the white graves they dashed pell mell:
The tombs around looked grassy and grim,
As they glimmered and glanced in the moonlight dim.
But see! but see! in an eyelid's beat,
Towhoo! a ghastly wonder!
The horseman's jerkin, piece by piece,
Dropped off like brittle tinder!
Fleshless and hairless, a naked skull,
The sight of his weird head was horrible;
The lifelike mask was there no more,
And a scythe and a sandglass the skeleton bore.
Loud snorted the horse as he plunged and reared,
And the sparks were scattered round: -
What man shall say if he vanished away,
Or sank in the gaping ground?
Groans from the earth and shrieks in the air!
Howling and wailing everywhere!
Half dead, half living, the soul of Lenore
Fought as it never had fought before.
The churchyard troop, - a ghostly group, -
Close round the dying girl;
Out and in they hurry and spin
Through the dance's weary whirl:
"Patience, patience, when the heart is breaking;
With thy God there is no question-making:
Of thy body thou art quit and free:
Heaven keep thy soul eternally!"
Translated by Dante Gabriel Rossetti
____________________________________________________________
к началу страницы
Leonora
From sickly dream sad Leonor'
Upstarts at morning's ray:
"Art faithless, William? - or no more?
How long wilt bide away?"
He march'd in Fred'rick's war-like train,
And fought on Prague's ensanguin'd plain;
Yet no kind tidings tell,
If William speeds him well.
The king and fair Hungaria's queen
At length bid discord cease;
Each other eye with milder mien,
And hail the grateful peace.
And now the troops, a joyous throng,
With drum and uproar, shout and song,
All deck'd in garlands fair,
To welcome home repair.
On ev'ry road, on ev'ry way,
As now the crowd appears,
See young and old their path belay,
And greet with friendly tears.
"Praise God!" each child and matron cry'd,
And "Welcome", many a happy bride:
But ah! for Leonor'
No kiss remains in store!
From rank to rank, now see her rove,
O'er all the swarming field;
And ask for tidings of her love;
But none could tidings yield.
And when the bootless task was o'er,
Her beauteous ravenlocks she tore;
And low on earth she lay,
And rav'd in wild dismay.
With eager speed the mother flies:
"God shield us all from harms!
What ails my darling child?" she cries,
And snatch'd her to her arms.
"Ah! mother, see a wretch undone!
What hope for me beneath the sun!
Sure heav'n no pity knows!
Ah! me, what cureless woes!"
"Celestial pow'rs, look gracious on!
Haste, daughter, haste to pray'r.
What heav'n ordains is wisely done,
And kind its parents care."
"Ah, mother, mother, idle tales!
Sure heav'n to me no kindness deals.
O, unavailing vows!
What more have I to lose?"
"O, trust in God! - Who feels aright,
Must own his fost'ring care;
And holy sacramental rite,
Shall calm thy wild despair."
"Alas! the pangs my soul invade,
What pow'r of holy rite can aid?
What sacrament retrieve
The dead, and bid them live?"
"Perchance, dear child, he loves no more;
And, wand'ring far and wide,
Has chang'd his faith on foreign shore,
And weds a foreign bride.
And let him rove and prose untrue!
Erelong his gainless crimes he'll rue.
When soul and body part,
What pangs shall wring his heart!"
"Ah, mother, mother, gone is gone!
The past shall ne'er return!
Sure death were now a welcome boon:
O had I ne'er been born!
No more I'll bear the hateful light;
Sink, sink, my soul, in endless night!
Sure heav'n no pity knows.
Ah! me, what endless woes!"
"Help, heav'n, nor look with eye severe,
On this deluded maid;
My erring child in pity spare,
She knows not what she said.
Ah! child, all earthly cares resign,
And think of God and joys divine.
A spouse celestial, see: -
In heav'n he waits for thee."
"Oh, mother, what are joys divine?
What hell, dear mother, say?
'Twere heav'n, were dearest William mine;
'Tis hell, now he's away.
No more I'll bear the hateful light:
Sink, sink, my soul, in endless night!
All bliss with William flies;
Nor earth, nor heav'n I prize!"
Thus rav'd the maid, and mad despair
Shook all her tender frame;
She wail'd at providential care,
And tax'd the heav'ns with blame.
She wrung her hands and beat her breast,
Till parting daylight streak'd the west;
Till brightest starlight shone
Around night's darksome throne.
Now hark! a courser's clatt'ring tread,
Alarms the lone retreat;
And straight a horseman slacks his speed,
And lights before the gate.
Soft rings the bell; the startled maid,
Now lists, and lifts her languid head;
When lo, distinct and clear,
These accents reach her ear:
"What, ho! what, ho! ope wide the door!
Speak, love; - dost wake or sleep?
Think'st on me still? - or think'st no more?
Dost laugh, dear maid, or weep?"
"Ah! William's voice! so late art thou here?
I've wept and watch'd with sleepless care,
And wail'd in bitter woe!
Whence com'st thou mounted so?"
"We start at midnight's solemn gloom;
I come, sweet maid, from far.
In haste and late I left my home;
And now I'll take thee there!"
"O, bide one moment first my love,
Chill blows the wind athwart the grove;
And here, secure from harm,
These arms my love shall warm."
"Let blow the wind and chill the grove;
Nor wind, nor cold I fear.
Wild stamps my steed; come, haste, my love: -
I dare not linger here.
Haste, tuck thy coats, make no delay;
Mount quick behind, for e'en to-day,
Must ten-score leagues be sped
To reach our bridal bed!"
"What, ten-score leagues! canst speed so far,
Ere morn the day restore?
Hark! hark! the village clock I hear: -
How late it tells the hour!"
"See there, the moon is bright and high,
Swift ride the dead! - we'll bound, we'll fly,
I'll wager, love, we'll come,
Ere morn, to bridal home."
"Say, where is deck'd the bridal hall?
How laid the bridal bed?"
"Far, far from hence, still, cool and small;
Six planks my wants bestead."
"Hast room for me?" - "For me and thee!
Come, mount behind, and haste and see
E'en now the bride-mates wait,
And open stands the gate."
With graceful ease the maiden sprung
Upon the coal-black steed,
And round the youth her arms she flung,
And held with fearful heed.
And now they start and speed amain,
Tear up the ground and fire the plain;
And o'er the boundless waste,
Urge on with breathless haste.
Now on the right, now on the left,
As o'er the waste they bound,
How flies the heath! the lake! the clift!
How shakes the hollow ground!
"Art frighted, love? The moon rides high.
What, ho! the dead can nimbly fly!
Dost fear the dead, dear maid?"
"Ah! no, - why heed the dead!"
Now knell and dirges strike the ear;
Now flaps the raven's wing;
And now a sable train appear;
Hark! "Dust to dust," they sing.
In solemn march, the sable train
With bier and coffin cross the plain.
Harsh float their accents round;
Like night's sad bird the sound.
"At midnight's hour, the corpse be laid
In soft and silent rest!
Now home I take my plighted maid,
To grace the wedding feast!
And, sexton, come with all thy train,
And tune for me the bridal strain.
Come, priest, they pray'r bestow,
Ere we to bride-bed go!"
The dirges cease - the coffin flies,
And mocks the cheated view;
Now rattling dins around him rise,
And hard behind pursue.
And on he darts with quicken'd speed:
How pants the man! - How pants the steed!
O'er hill, o'er dale they bound;
How sparks the flinty ground!
On right, on left, how swift the flight
Of mountains, woods, and downs!
How fly on left, how fly on right,
The hamlets, spires and towns!
"Art frighted love? The moon rides high.
What ho! the dead can nimbly fly!
Dost fear the dead, dear maid?"
"Ah! leave, ah! leave the dead!"
Lo, where the shadowy mob, by moon's pale light,
Disports with lightsome heel.
"Ho! hither, rabble, hither come,
And haste with me to bridal home.
There dance in grisly row,
When we to bride-bed go.
There dance in grisly row,
When we to bride-bed go.
He spoke, and o'er the cheerless waste,
The rustling rabble move;
So sounds the whirlwind's driving blast,
Athwart the wither'd grove.
And on he drives with fiercer speed;
How pants the man! how pants the steed!
O'er hill and dale they bound;
How sparks the flinty ground!
And all the landscape, far and wide,
That 'neath the moon appears;
How swift it flew, as on they glide!
How flew the heav'ns, the stars!
"Art frighted love? The moon rides high.
What ho! the dead can nimbly fly!
Dost fear the dead, dear maid?"
"Oh heav'ns! - Ah! leave the dead!"
"The early cock, methinks I hear:
My fated hour is come!
Methinks I scent the morning air:
Come, steed, come haste thee home!
Now ends our toil, now cease our cares: -
And, see, the bridal house appears.
How nimbly glide the dead!
See, here, our course is sped!"
Two folding grates the road belay,
And check his eager speed;
He knocks, the pond'rous bars give way,
The loosen'd bolts recede.
The grates unfold with jarring sound;
See, new-made graves bestrew the ground,
And tomb-stones faintly gleam,
By moonlight's pallid beam.
And now, O frightful prodigy!
(As swift as lightning's glare)
The rider's vestments piecemeal fly,
And melt to empty air!
His poll a ghastly death's head shews.
A skeleton his body grows;
His hideous length unfolds,
And scythe and glass he holds!
High rear'd the steed, and sparks of fire
From forth his nostrils flew;
He paw'd the ground in frantic ire,
And vanish'd from the view.
Sad howling fill the regions round;
With groans the hollow caves resound;
And death's cold damps invade
The shudd'ring hapless maid!
And lo, by moonlight's glimm'ring ray,
In circling measures hie
The nimble sprites, and as they stray,
In hollow accents cry:
"Though breaks the heart, be mortals still;
Nor rail at heav'n's resistless will.
And thou, in dying pray'r,
Call heav'n thy soul to spare!"
Translated by Benjamin Beresford
________________________________________________
к началу страницы
The Wild Huntsman
The Wildgrave winds his bugle horn;
To horse, to horse, halloo, halloo!
His fiery courser snuffs the morn,
And thronging serfs their Lord pursue.
The eager pack, from couples freed,
Dash through the bush, the brier, the brake;
While answering hound, and horn, and steed,
The mountain echoes startling wake.
The beams of God’s own hallow’d day
Had painted yonder spire with gold,
And, calling sinful man to pray,
Loud, long, and deep the bell had toll’d.
But still the Wildgrave onward rides;
Halloo, halloo, and hark again!
When, spurring from opposing sides,
Two stranger horsemen join the train.
Who was each stranger, left and right,
Well may I guess, but dare not tell:
The right-hand steed was silver white,
The left, the swarthy hue of hell.
The right-hand horseman, young and fair,
His smile was like the morn of May;
The left, from eye of tawny glare,
Shot midnight lightning’s lurid ray.
He wav’d his huntsman’s cap on high,
Cry’d, "Welcome, welcome, noble Lord!
What sport can earth, or sea, or sky,
To match the princely chase, afford?"
"Cease thy loud bugle’s clanging knell,"
Cry’d the fair youth, with silver voice;
"And for devotion’s choral swell,
Exchange the rude unhallow’d noise.
"To-day th’ ill-omen’d chase forbear;
Yon bell yet summons to the fane:
To-day the warning spirit hear,
To-morrow thou may’st mourn in vain."
"Away, and sweep the glades along!"
The sable hunter hoarse replies;
"To muttering monks leave matin song,
And bells, and books, and mysteries."
The Wildgrave spurr’d his ardent steed,
And, launching forward with a bound,
"Who for thy drowsy priestlike rede
Would leave the jovial horn and hound?
"Hence, if our manly sport offend:
With pious fools go chaunt and pray;
Well hast thou spoke, my dark-brow’d friend,
Halloo! halloo! and hark away!"
The Wildgrave spurr’d his courser light,
O’er moss and moor, o’er holt and hill,
And on the left, and on the right,
Each stranger horseman follow’d still.
Up springs, from yonder tangled thorn,
A stag more white than mountain snow;
And louder rung the Wildgrave’s horn,
"Hark forward, forward, holla, ho!"
A heedless wretch has cross’d the way,
He gasps the thundering hoofs below;
But, live who can, or die who may,
Still forward, forward! On they go.
See where yon simple fences meet,
A field with autumn’s blessings crown’d;
See, prostrate at the Wildgrave’s feet,
A husbandman with toil embrown’d.
"O mercy! mercy! noble Lord;
Spare the poor’s pittance," was his cry,
"Earn’d by the sweat these brows have pour’d
In scorching hour of fierce July."
Earnest the right-hand stranger pleads,
The left still cheering to the prey:
The impetuous Earl no warning heeds,
But furious holds the onward way.
"Away, thou hound, so basely born,
Or dread the scourge’s echoing blow!"
Then loudly ring his bugle-horn,
"Hark forward, forward, holla ho!"
So said, so done - a single bound
Clears the poor labourer’s humble pale:
Wild follows man, and horse, and hound,
Like dark December’s stormy gale.
And man, and horse, and hound, and horn,
Destructive sweep the field along,
While joying o’er the wasted corn
Fell Famine marks the madd’ning throng.
Again up roused, the timorous prey
Scours moss and moor, and holt and hill;
Hard run, he feels his strength decay,
And trusts for life his simple skill.
Too dangerous solitude appear’d;
He seeks the shelter of the crowd;
Amid the flock’s domestic herd
His harmless head he hopes to shroud.
O’er moss and moor, and holt and hill,
His track the steady blood-hounds trace;
O’er moss and moor, unwearied still,
The furious Earl pursues the chase.
Full lowly did the herdsman fall;
"O spare, thou noble Baron, spare
These herds, a widow’s little all;
These flocks, an orphan’s fleecy care."
Earnest the right-hand stranger pleads,
The left still cheering to the prey;
The Earl nor prayer nor pity heeds,
But furious keeps the onward way.
"Unmanner’d dog! To stop my sport
Vain were thy cant and beggar whine,
Though human spirits of thy sort
Were tenants of these carrion kine!"
Again he winds his bugle horn,
"Hark forward, forward, holla, ho!"
And through the herd, in ruthless scorn,
He cheers his furious hounds to go.
In heaps the throttled victims fall;
Down sinks their mangled herdsman near;
The murd’rous cries the stag appal,
Again he starts, new-nerv’d by fear.
With blood besmear’d, and white with foam,
While big the tears of anguish pour,
He seeks, amid the forest’s gloom,
The humble hermit’s hallow’d bour.
But man and horse, and horn and hound,
Fast rattling on his traces go;
The sacred chapel rung around
With hark away, and holla, ho!
All mild, amid the route profane,
The holy hermit pour’d his prayer:
"Forbear with blood God’s house to stain;
Revere his altar, and forbear!
"The meanest brute has rights to plead,
Which, wrong’d by cruelty, or pride,
Draw vengeance on the ruthless head; -
Be warn’d at length, and turn aside." -
Still the fair horseman anxious pleads,
The black, wild whooping, points the prey;
Alas! the Earl no warning heeds,
But frantic keeps the forward way.
"Holy or not, or right or wrong,
Thy altar and its rights I spurn;
Not sainted martyrs’ sacred song,
Not God himself, shall make me turn."
He spurs his horse, he winds his horn,
"Hark forward, forward, holla, ho!"
But off, on whirlwinds’s pinions borne,
The stage, the hut, the hermit, go.
And horse and man, and horn and hound,
And clamour of the chase was gone:
For hoofs and howls, and bugle sound,
A deadly silence reign’d alone.
Wild gazed the affrighted Earl around; -
He strove in vain to wake his horn,
In vain to call; for not a sound
Could from his anxious lips be borne.
He listens for his trusty hounds;
No distant baying reach’d his ears;
His courser, rooted to the ground,
The quickening spur unmindful bears.
Still dark and darker frown the shades,
Dark as the darkness of the grave;
And not a sound the still invades,
Save what a distant torrent gave.
High o’er the sinner’s humbled head
At length the solemn silence broke;
And from a cloud of swarthy red,
The awful voice of thunder spoke.
"Oppressor of creation fair!
Apostate spirit’s harden’d tool!
Scorner of God! scourge of the poor!
The measure of they cup is full.
"Be chased for ever through the wood,
For ever roam the affrighted wild;
And let thy fate instruct the proud,
God’s meanest creature is his child."
‘Twas hush’d: one flash of sombre glare
With yellow tinged the forests brown;
Up rose the Wildgrave’s bristling hair,
And horror chill’d each nerve and bone.
Cold pour’d the sweat in freezing rill;
A rising wind began to sing;
And louder, louder, louder still,
Brought storm and tempest on its wing.
Earth heard the call—her entrails rend;
From yawning rifts, with many a yell,
Mix’d with sulphureous flames, ascend
The misbegotten dogs of hell.
What ghastly huntsman next arose,
Well may I guess, but dare not tell:
His eye like midnight lightning glows,
His steed the swarthy hue of hell.
The Wildgrave flies o’er bush and thorn,
With many a shriek of helpless woe;
Behind him hound, and horse, and horn,
And hark away, and holla, ho!
With wild despair’s reverted eye,
Close, close behind, he marks the throng;
With bloody fangs, and eager cry,
In frantic fear he scours along.
Still, still shall last the dreadful chase,
Till time itself shall have an end;
By day, they scour earth’s cavern’d space,
At midnight’s witching hour, ascend.
This is the horn, and hound, and horse,
That oft the lated peasant hears:
Appall’d, he signs the frequent cross,
When the wild din invades his ears.
The wakeful priest oft drops a tear
For human pride, for human woe,
When, at his midnight mass, he hears
The infernal cry of holla, ho!
Translated by Walter Scott
"Der Wilde Jäger"
The Wildgrave is a German title, corresponding to the Earl Warden of
a royal forest (Scott's note).
к началу страницы
________________________________________________________________________________________
Подготовка текста - Лукьян Поворотов