к началу страницы
              Месопотамия


                   Они к нам не вернутся - их, отважных, полных сил,
                   Отдали в жертву, обратили в прах;
                   Но те, кто их в дерьме траншей бессовестно сгноил,
                   Ужель умрут в почете и в летах?
                   
                   Они к нам не вернутся, их легко втоптали в грязь,
                   Лишив подмоги, бросив умирать;
                   Но те, кто смерти их обрек, над ними же глумясь,
                   Ужель нам с теплых мест их не согнать?
                   
                   Нам наших мертвых не видать до Страшного Суда,
                   Пока прочна оград закатных медь,
                   Но те, болтавшие вовсю, большие господа,
                   Ужель опять дано им власть иметь?
                   
                   Ужель с грозой пройдет наш гнев, ужель простим и
                   Ужель увидеть снова мы хотим,
                   Как ловко и легко они опять наверх вползут
                   С изяществом, присущим только им?
                   
                   Пускай они нам льстят и лгут, мороча дураков,
                   Пускай клянутся искупить свой грех,
                   Ужель поддержка их друзей и хор их должников
                   Им обеспечат, как всегда, успех?
                   
                   Всей жизнью им не искупить и смертью не стереть
                   Навеки запятнавший нас позор;
                   Ужель у власти Лень и Спесь и дальше нам терпеть
                   Безмолвно, как терпели до сих пор?

                   Перевод В. Дымшица
                   "Mesopotamia"

                   __________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              Гомер все на свете легенды знал...


                   Гомер все на свете легенды знал,
                     И все подходящее из старья
                   Он, не церемонясь, перенимал,
                     Но с блеском, - и так же делаю я.
                   
                   А девки с базара да люд простой
                     И  все знатоки из морской братвы
                   Смекали: новинки-то с бородой,-
                     Но  слушали тихо - так же, как вы.
                   
                   Гомер был уверен: не попрекнут
                     За это при встрече возле корчмы,
                   А разве что дружески подмигнут,
                     И  он подмигнет - ну так же, как мы.

                   Перевод А. Щербакова

                   ______________________________________






                                                                       к началу страницы
              Серые глаза - рассвет...


                   Серые глаза - рассвет,
                   Пароходная сирена,
                   Дождь, разлука, серый след
                   За винтом бегущей пены.
                   
                   Черные глаза - жара,
                   В море сонных звезд скольженье,
                   И у борта до утра
                   Поцелуев отраженье.
                   
                   Синие глаза - луна,
                   Вальса белое молчанье,
                   Ежедневная стена
                   Неизбежного прощанья.
                   
                   Карие глаза - песок,
                   Осень, волчья степь, охота,
                   Скачка, вся на волосок
                   От паденья и полета.
                   
                   Нет, я не судья для них,
                   Просто без суждений вздорных
                   Я четырежды должник
                   Синих, серых, карих, черных.
                   
                   Как четыре стороны
                   Одного того же света,
                   Я люблю - в том нет вины -
                   Все четыре этих цвета.

                   Перевод К. Симонова

                   ________________________________






                                                                       к началу страницы
              Солдат и матрос заодно

                   (Королевскому полку морской пехоты)

                   
                   Со скуки я в хлябь с полуюта плевал,
                            терпел безмонетный сезон,
                   Вдруг вижу - на крейсере рядом мужик,
                            одет на армейский фасон
                   И драит медяшку. Ну, я ему грю:
                            "Э, малый! Ты что за оно?"
                   "А я, грит, Бомбошка у нашей Вдовы,
                            солдат и матрос заодно".
                   Какой ему срок и подробный паек,
                            конечно, особый вопрос,
                   Но скверно, что он ни пехота, ни флот,
                            ни к этим, ни к тем не прирос,
                   Болтается, будто он дуромфродит,
                            диковинный солдоматрос.
                   
                   Потом я в работе его повидал
                            по разным дремучим углам,
                   Как он митральезой настраивал слух
                            языческим королям.
                   Спит не на койке он, а в гамаке -
                            мол, так у них заведено,
                   Муштруют их вдвое - Бомбошек Вдовы,
                            матросов, солдат заодно.
                   Все должен бродяга и знать, и уметь,
                            затем и на свет их плодят.
                   Воткни его в омут башкой - доплывет,
                            хоть рыбы кой-что отъедят.
                   Таков всепролазный гусьмополит,
                            диковинный матросолдат.
                   
                   У нас с ними битвы в любом кабаке -
                            и  мы, и они удалы,
                   Они нас "костлявой блевалкой" честят,
                            а мы  им орем: "Матрослы!"
                   А после, горбатя с присыпкой наряд,
                            где впору башкой о бревно,
                   Пыхтим: "Выручай-ка, Бомбошка Вдовы,
                            солдат и матрос заодно".
                   Он все углядит, а что нужно, сопрет
                            и слов не потратит на спрос,
                   Дудят нам подъемчик, а он уже жрет,
                            в поту отмахавши свой кросс.
                   Ведь он не шлюнтяйка, а крепкий мужик,
                            тот спаренный солдоматрос!
                   
                   По-вашему, нам не по нраву узда,
                            мы только и знаем что ржем,
                   По классам да кубрикам воду мутим,
                            чуть что - так грозим мятежом,
                   Но с форсом подохнуть у края земли
                            нам тоже искусство дано,
                   И тут нам образчик - Бомбошка Вдовы,
                            солдат и матрос заодно.
                   А он - та же черная кость, что и мы,
                            по правде сказать, он нам брат,
                   Мал-мал поплечистей, а если точней,
                            то на полвершка в аккурат,
                   Но не из каких-нибудь там хрензантем,
                            породистый матросолдат.
                   
                   Подняться в атаку, паля на бегу,
                            оно не такой уж и страх,
                   Когда есть прикрытие, тыл и резерв,
                            и крик молодецкий в грудях.
                   Но скверное дело - в парадном строю
                            идти  с "Биркенхедом" на дно,
                   Как шел бедолага Бомбошка Вдовы,
                            солдат и матрос заодно.
                   Почти салажонок, ну что он успел?
                            Едва, до набора дорос,
                   А тут - иль расстрел, или драка в воде,
                            а всяко ершам  на обсос,
                   И, стоя в шеренге, он молча тонул -
                            герой, а не солдоматрос.

                   Полно у нас жуликов, все мы вруны,
                            похабники, рвань, солдатня,
                   Мы с форсом подохнем у края земли
                            (все, милые, кроме меня).
                   Но тех, кто "Викторию" шел выручать,
                            добром не попомнить грешно,
                   Ты честно боролся, Бомбошка Вдовы,
                            солдат и матрос заодно.
                   Не стану бог знает чего говорить,
                            другие пускай говорят,
                   Но если Вдова нам работу задаст,
                            Мы выполним все в аккурат.
                   Вот так-то! А "мы" понимай и "Ее
                            Величества матросолдат"!

                   Перевод А. Щербакова
                   "Soldier An' Sailor Too"

                   _________________________________________






                                                                       к началу страницы
       Стихи о трех котиколовах


                В японских землях, где горят
                   бумажные фонари,
                У Бладстрит Джо на всех языках
                   болтают и пьют до зари.
                Над городом веет портовый шум,
                   и не скажешь бризу, не дуй!
                От Иокогамы уходит отлив,
                   на буй бросая буй.
                А в харчевне Циско вновь и вновь
                   говорят сквозь водочный дух
                Про скрытый  бой у скрытых скал,
                Где шел "Сполох" и "Балтику" гнал,
                   а "Штральзунд" стоял против двух.

         Свинцом  и сталью подтвержден, закон Сибири скор.
         Не смейте котиков стрелять у русских Командор!
         Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей,
         Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей.
         Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября,
         А после неведомой тропой уходят опять в моря.
         Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель,
         И пазори играют в ночи, пока шумит метель.
         Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый бог,
         Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог.
         Но бабы любят щеголять и платят без помех,
         И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех.
         Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет,
         Но даст американец-вор им сто очков вперед.
         
         Под русским флагом шел "Сполох", а звездный лежал в запас,
         И вместо пушки труба через борт - пугнуть врага в добрый час.
         (Они давно известны всем - "Балтика", "Штральзунд", "Сполох",
         Они триедины, как сам Господь, и надо петь о всех трех.)
         Сегодня "Балтика" впереди - команда котиков бьет,
         И котик, чуя смертный час, в отчаянье ревет.
         Пятнадцать тысяч отменных шкур - ей-богу, куш не плох,
         Но, выставив пушкой трубу через борт, из тумана  вышел "Сполох".
         Горько бросить корабль и груз - пусть забирает черт! -
         Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт
         Забывши стыд, как кролик в кусты, "Балтика" скрыла снасть,
         И со "Сполоха" лодки идут, чтоб краденое красть.
         Но не успели они забрать и часть добычи с земли,
         Как крейсер, бел, как будто мел, увидели вдали:
         На фоке плещет трехцветный флаг, нацелен пушечный ствол,
         От соли была труба бела, но дым из нее не шел.
         
         Некогда было травить якоря - да и канат-то плох,
         И, канат обрубив, прямо в отлив гусем летит "Сполох".
         (Ибо русский закон суров - лучше пуле подставить грудь,
         Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть)
         "Сполох" не проплыл и полных двух миль, и не было залпа вслед;
         Вдруг шкипер хлопнул себя по бедру и рявкнул в белый свет:
         "Нас взяли на пушку, поймали на блеф - или я не Том Холл!
         Здесь вор у вора дубинку украл и вора вор провел!
         Нам платит деньги Орегон, а мачты ставит Мэн,
         Но нынче нас прибрал к рукам собака Рубен Пэн!
         Он шхуну смолил, он шхуну белил, за пушки сошли два бревна,
         Но знаю я "Штральзунд" его наизусть - по обводам это она!
         Встречались раз в Балтиморе мы, нас с ним дважды  видал Бостон,
         Но на Командоры в свой худший день явился сегодня он -
         В тот день, когда решился он отсюда нам дать отбой,-
         С липовыми пушками, с брезентовою трубой!
         Летим же скорей за "Балтикой", спешим назад во весь дух,
         И пусть сыграет Рубен Пэн - в одиночку против двух!"
         
         И загудел морской сигнал, завыл браконьерский рог,
         И мрачную "Балтику" воротил, что в тумане шла на восток.
         Вслепую ползли обратно в залив меж водоворотов и скал,
         И вот услыхали: скрежещет цепь - "Штральзунд" якорь свой выбирал.
         И бросили зов, ничком у бортов, с ружьями на прицел.
         "Будешь сражаться, Рубен Пэн, или начнем раздел?"
         
         Осклабился в смехе Рубен Пэн, достав свежевальный нож
         "Да, шкуру отдам и шкуру сдеру - вот  вам мой дележ!
         Шесть тысяч в Иеддо я везу товаров меховых,
         А божий закон и людской закон - не северней сороковых!
         Ступайте с миром в пустые моря - нечего было лезть!
         За вас, так и быть, буду котиков брать, сколько их ни на есть".

         Затворы щелкнули  в ответ, пальцы легли на курки -
         Но складками добрый пополз туман на безжалостные зрачки.
         По невидимой цели гремел огонь, схватка была слепа,
         Не птичьей дробью котиков бьют - от бортов летела щепа.
         Свинцовый  туман нависал пластом, тяжелела его синева -
         Но на "Балтике" было убито три и на "Штральзунде" два.
         Увидишь, как, где скрылся враг, коль не видно собственных рук?
         Но, услышав стон, угадав, где он, били они на звук.
         Кто Господа звал, кто Господа клял, кто Деву, кто черта молил -
         Но из тумана удар наугад обоих навек мирил.
         На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице,
         Дуло на борт, ноги в упор, чтобы не сбить прицел.
         А когда затихала пальба на миг - руль скрипел в тишине,
         И каждый думал  "Если вздохну - первая пуля мне".
         И вот они услыхали хрип - он шел, туман скребя, -
         То насмерть раненый Рубен Пэн оплакивал себя.
         
         "Прилив пройдет сквозь Фанди Рейс, проплещет налегке,
         А я не пройду, не увижу следов на темном сыром песке.
         И не увижу я волны, и тралеров, тронутых ей,
         И не увижу в проливе огней на мачтах кораблей.
         Гибель мою в морском бою, увы, я нынче нашел,
         Но есть божий закон и людской закон, и вздернут тебя, Том Холл!"
         
         Том Холл стоял, опершись на брус: "Ты сам твердить привык:
         Божий закон и людской закон - не северней сороковых!
         Предстань теперь пред божий суд - тебе и это честь!
         А я утешу твоих вдов, сколько их ни на есть".
         
         Но заговоренное ружье вслепую со "Штральзунда" бьет,
         И сквозь мутный туман разрывной жакан ударил Тома в живот.
         И ухватился Том Холл за шкот, и всем телом повис на нем,
         Уронивши с губ: "Подожди  меня, Руб, - нас дьявол зовет вдвоем.
         Дьявол вместе зовет нас, Руб, на убойное поле зовет,
         И пред Господом Гнева предстанем мы, как котик-голыш предстает.
         Ребята, бросьте ружья к чертям, было время счеты свести.
         Мы отвоевали свое. Дайте нам уйти!
         Эй, на корме, прекратить огонь! "Балтика", задний ход!
         Все вы подряд отправитесь в ад, но мы с Рубом пройдем вперед!"
         
         Качались суда, струилась вода, клубился туманный кров,
         И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов.
         И было слышно, как борта терлись шов о шов,
         Скула к скуле во влажной мгле, но не было слышно слов.
         Испуская дух, крикнул Рубен Пэн: "Затем ли я тридцать лет
         Море пахал, чтобы встретить смерть во мгле, где просвета нет?
         Проклятье той работе морской, что мне давала хлеб,-
         Я смерть вместо хлеба от моря беру, но зачем же конец мой  слеп?
         Чертов туман! Хоть бы ветер дохнул сдуть у меня с груди
         Облачный пар, чтобы я сумел увидеть синь впереди!"
         
         И добрый туман отозвался на крик: как парус, лопнул по шву,
         И открылись котики на камнях и солнечный блеск на плаву.
         Из серебряной мглы шли стальные валы на серый уклон песков,
         И туману вслед в наставший свет три команды бледнели с бортов.
         И красной радугой била кровь, пузырясь по палубам вширь,
         И золото гильз среди мертвецов стучало о планширь,
         И качка едва ворочала тяжесть недвижных тел, -
         И увидели вдруг дела своих рук все, как им бог велел.
         
         Легкий бриз в парусах повис между высоких рей,
         Но никто не стоял там, где штурвал, легли три судна в дрейф.
         И Рубен в последний раз захрипел хрипом уже чужим.
         "Уже отошел? - спросил Том Холл. - Пора и мне за ним".
         Глаза налились свинцовым сном и по дальнему дому тоской,
         И он твердил, как твердят в бреду, зажимая рану рукой:
         
         "Западный ветер, недобрый гость, солнце сдувает в ночь.
         Красные палубы отмыть, шкуры  грузить - и  прочь!
         "Балтика", "Штральзунд" и "Сполох", шкуры делить на троих!
         Вы увидите землю и Толстый Мыс, но Том не увидит их.
         
         На земле и в морях он погряз в грехах, черен был его путь,
         Но дело швах, после долгих вахт он хочет лечь и уснуть.
         Ползти  он готов из моря трудов, просоленный до души,-
         На убойное поле ляжет он, куда идут голыши.
         Плывите на запад, а после на юг - не я штурвал кручу!
         И пусть есиварские девки за Тома поставят свечу.
         И пусть не привяжут мне груз к ногам, не бросят тонуть в волнах -
         На отмели заройте меня, как Беринга, в песках.
         А рядом пусть ляжет Рубен Пэн - он честно дрался, ей-ей, -
         И нас оставьте поговорить о грехах наших прошлых дней!.."
         
           Ход наугад, лот вперехват, без солнца в небесах.
           Из тьмы во тьму, по одному, как Беринг - на парусах.
           Путь будет прост лишь при свете звезд для опытных пловцов:
           С норда на вест, где Западный Крест, и курс на Близнецов.
           Свет этих вех ясен для всех, а браконьерам вдвойне
           В пору, когда секачи ведут стаю среди камней.
           В небо торос, брызги до звезд, черных китов плеск,
           Котик  ревет - сумерки рвет, кроет ледовый треск.
           Мчит  ураган, и снежный буран воет русской пургой -
           Георгий Святой с одной стороны и Павел Святой - с другой!
           Так в шквалах плывет охотничий флот вдали от берегов,
           Где браконьеры из года в год идут на опасный лов.

                А в Иокогаме сквозь чад твердят,
                   сквозь водочный дух вслух
                Про скрытый бой у скрытых скал,
                Где шел "Сполох" и "Балтику" гнал,
                   а "Штральзунд" стоял против двух.

         Перевод В. и М. Гаспаровых
         "The Rhyme Of The Three Sealers"

         __________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              За цыганской звездой


                   Мохнатый шмель - на душистый хмель,
                   Мотылек - на вьюнок луговой,
                   А цыган идет, куда воля ведет,
                   За своей цыганской звездой!
                   
                   А цыган идет, куда воля ведет,
                   Куда очи его глядят,
                   За звездой вослед он пройдет весь свет -
                   И к подруге придет назад.
                   
                   От палаток таборных позади
                   К неизвестности впереди
                   (Восход нас ждет на краю земли) -
                   Уходи, цыган, уходи!
                   
                   Полосатый змей - в расщелину скал,
                   Жеребец - на простор степей.
                   А цыганская дочь - за любимым в ночь,
                   По закону крови своей.
                   
                   Дикий вепрь - в глушь торфяных болот,
                   Цапля серая - в камыши.
                   А цыганская дочь - за любимым в ночь,
                   По родству бродяжьей души.
                   
                   И вдвоем по тропе, навстречу судьбе,
                   Не гадая, в ад или в рай.
                   Так и надо идти, не страшась пути,
                   Хоть на край земли, хоть за край!
                   
                   Так вперед! - за цыганской звездой кочевой -
                   К синим айсбергам стылых морей,
                   Где искрятся суда от намерзшего льда
                   Под сияньем полярных огней.
                   
                   Так вперед - за цыганской звездой кочевой
                   До ревущих южных широт,
                   Где свирепая буря, как Божья метла,
                   Океанскую пыль метет.
                   
                   Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
                   На закат, где дрожат паруса,
                   И глаза глядят с бесприютной тоской
                   В багровеющие небеса.
                   
                   Так вперед - за цыганской звездой кочевой -
                   На свиданье с зарей, на восток,
                   Где, тиха и нежна, розовеет волна,
                   На рассветный вползая песок.
                   
                   Дикий сокол взмывает за облака,
                   В дебри леса уходит лось.
                   А мужчина должен подругу искать -
                   Исстари так повелось.
                   
                   Мужчина должен подругу найти -
                   Летите, стрелы дорог!
                   Восход нас ждет на краю земли,
                   И земля - вся у наших ног!

                   Перевод Г. Кружкова

                   ____________________________________________






                                                                       к началу страницы
              Железо


                   "Золото - хозяйке, служанке - серебро,
                   Медь - мастеровому, чье ремесло хитро".
                   Барон воскликнул в замке: "Пусть, но все равно
                   Всем Железо правит, всем - Железо одно!"
                   
                   И он восстал на Короля, сеньора своего,
                   И сдаться он потребовал у крепости его.
                   "Ну нет! - пушкарь воскликнул, - не так предрешено!
                   Железо будет править, всем - Железо одно!"
                   
                   Увы баронову войску, пришлось ему в поле лечь,
                   Рыцарей его верных повыкосила картечь,
                   А Барону плененье было суждено,
                   И правило Железо, всем - Железо одно!
                   
                   Но милостиво спросил Король (о, милостив Господин!):
                   "Хочешь, меч я тебе верну и ты уйдешь невредим?"
                   "Ну нет, - Барон ответил, - глумленье твое грешно!
                   Затем что Железо правит, всем - Железо одно!"
                   
                   "Слезы - боязливцу, молитва - мужику,
                   Петля - потерявшему  корону дураку".
                   "Тому, кто столько отдал, надежды не дано -
                   Должно  Железо править, всем - Железо одно!"
                   
                   Тогда Король ответил (немного таких Королей!),
                   "Вот мой хлеб и мое вино, со мною ты ешь и пей,
                   Я вспомню, пока во имя Марии ты пьешь вино,
                   Как стало Железо править, всем - Железо одно!"
                   
                   Король Вино благословил, и Хлеб он преломил,
                   И на руках своих Король свой взор остановил:
                   "Взгляни - они пробиты гвоздьми давным-давно,
                   С тех пор Железо и правит, всем - Железо одно!"
                   
                   "Раны - безрассудным, удары - гордецам,
                   Бальзам и умащенье - разбитым злом сердцам".
                   "Твой грех я искупаю, тебе спастись дано,
                   Должно  Железо править, всем - Железо одно!"
                   
                   Доблестным - короны, троны - тем, кто смел,
                   Престолы - тем, кто скипетр удержать  сумел".
                   Барон воскликнул в замке: "Нет, ведь все равно
                   Всем Железо правит, всем - Железо одно!
                   Святое Железо Голгофы правит всем одно!"

                   Перевод О. Мартыновой

                   ____________________________________________________






                                                                       к началу страницы
       Баллада о Востоке и Западе


         О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
         Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.
         Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
         Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
         
         Камал бежал с двадцатью людьми на границу мятежных племен,
         И кобылу полковника, гордость его, угнал у полковника он.
         Из самой конюшни ее он угнал на исходе ночных часов,
         Шипы на подковах у ней повернул, вскочил и был таков.
         Но вышел и молвил полковничий сын, что разведчиков водит отряд:
         "Неужели никто из моих молодцов не укажет, где конокрад?"
         И Мохаммед Хан, рисальдара сын, вышел вперед и сказал:
         "Кто знает ночного тумана путь, знает его привал.
         Проскачет он в сумерки Абазай, в Бонаире он встретит рассвет
         И должен проехать близ форта Букло, другого пути ему нет.
         И если помчишься ты в форт Букло летящей птицы быстрей,
         То с помощью божьей нагонишь его до входа в ущелье Джагей.
         Но если он минул ущелье Джагей, скорей поверни назад:
         Опасна там каждая пядь земли, там Камала люди кишат.
         Там справа скала и слева скала, терновник и груды песка...
         Услышишь, как щелкнет затвор ружья, но нигде не увидишь стрелка",
         И взял полковничий сын коня, вороного коня своего:
         Словно колокол рот, ад в груди его бьет, крепче виселиц шея его.
         Полковничий сын примчался в форт, там зовут его на обед,
         Но кто вора с границы задумал догнать, тому отдыхать не след.
         Скорей на коня и от форта прочь, летящей птицы быстрей,
         Пока не завидел кобылы отца у входа в ущелье Джагей,
         Пока не завидел кобылы отца, и Камал на ней скакал...
         И чуть различил ее глаз белок, он взвел курок и нажал.
         Он выстрелил раз, и выстрелил два, и свистнула пуля в кусты...
         "По-солдатски стреляешь, - Камал сказал, - покажи, как ездишь ты".
         Из конца в конец по ущелью Джагей стая демонов пыли взвилась,
         Вороной летел как юный олень, но кобыла как серна неслась.
         Вороной закусил зубами мундштук, вороной дышал тяжелей,
         Но кобыла играла легкой уздой, как красотка перчаткой своей.
         Вот справа скала и слева скала, терновник и груды песка...
         И трижды щелкнул затвор ружья, но нигде он не видел стрелка.
         Юный месяц они прогнали с небес, зорю выстукал стук копыт,
         Вороной несется как раненый бык, а кобыла как лань летит.
         Вороной споткнулся о груду камней и скатился в горный поток,
         А Камал кобылу сдержал свою и наезднику встать помог.
         И он вышиб из рук у него пистолет: здесь не место было борьбе.
         "Слишком долго, - он крикнул, - ты ехал за мной,
	                          	 слишком милостив был я к тебе.
         Здесь на двадцать миль не сыскать скалы, ты здесь
                                     пня бы найти не сумел,
         Где, припав на колено, тебя бы не ждал стрелок с ружьем на прицел.
         Если б руку с поводьями поднял я, если б я опустил ее вдруг,
         Быстроногих шакалов сегодня в ночь пировал бы веселый круг.
         Если б голову я захотел поднять и ее наклонил чуть-чуть,
         Этот коршун несытый наелся бы так, что не мог бы крылом взмахнуть".
         Легко ответил полковничий сын: "Добро кормить зверей,
         Но ты рассчитай, что стоит обед, прежде чем звать гостей.
         И если тысяча сабель придут, чтоб взять мои кости назад.
         Пожалуй, цены за шакалий обед не сможет платить конокрад;
         Их кони вытопчут хлеб на корню, зерно солдатам пойдет,
         Сначала вспыхнет соломенный кров, а после вырежут скот.
         Что ж, если тебе нипочем цена, а братьям на жратву спрос -
         Шакал и собака отродье одно, - зови же шакалов, пес.
         Но если цена для тебя высока - людьми, и зерном, и скотом, -
         Верни мне сперва кобылу отца, дорогу мы сыщем потом".
         Камал вцепился в него рукой и посмотрел в упор.
         "Ни слова о псах, - промолвил он, - здесь волка с волком спор.
         Пусть будет тогда мне падаль еда, коль причиню тебе вред,
         И самую смерть перешутишь ты, тебе преграды нет".
         Легко ответил полковничий сын: "Честь рода я храню.
         Отец мой дарит кобылу тебе - ездок под стать коню".
         Кобыла уткнулась хозяину в грудь и тихо ласкалась к нему.
         "Нас двое могучих, - Камал сказал, - но она верна одному...
         Так пусть конокрада уносит дар, поводья мои с бирюзой,
         И стремя мое в серебре, и седло, и чепрак узорчатый мой".
         Полковничий сын схватил пистолет и Камалу подал вдруг:
         "Ты отнял один у врага, - он сказал, - вот этот дает тебе друг".
         Камал ответил: "Дар за дар и кровь за кровь возьму,
         Отец твой сына за мной послал, я сына отдам ему".
         И свистом сыну он подают знак, и вот, как олень со скал,
         Сбежал его сын на вереск долин и, стройный, рядом встал.
         "Вот твой хозяин, - Камал сказал, - он разведчиков водит отряд,
         По правую руку его ты встань и будь ему щит и брат.
         Покуда я или смерть твоя не снимем этих уз,
         В дому и в бою, как жизнь свою, храни ты с ним союз.
         И хлеб королевы ты будешь есть, и помнить, кто ей враг,
         И для спокойствия страны ты мой разоришь очаг.
         И верным солдатом будешь ты, найдешь дорогу свою,
         И, может быть, чин дадут тебе, а мне дадут петлю".
         Друг другу в глаза поглядели они, и был им неведом страх,
         И братскую клятву они принесли на соли и кислых хлебах,
         И братскую клятву они принесли, сделав в дерне широкий надрез,
         На клинке, и на черенке ножа, и на имени Бога чудес.
         И Камалов мальчик вскочил на коня, взял кобылу полковничий сын,
         И двое вернулись в форт Букло, откуда приехал один.
         Но чуть подскакали к казармам они, двадцать сабель блеснуло в упор,
         И каждый был рад обагрить клинок кровью жителя гор...
         "Назад, - закричал полковничий сын, - назад и оружие прочь!
         Я прошлою ночью за вором гнался, я друга привел в эту ночь".
         
         О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
         Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.
         Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
         Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

         Перевод Е. Полонской
         "The Ballad Of East And West"

         ____________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              Саперы

                   (Королевские инженеры)

                   
                   Чуть из хлябей явился земной простор
                   ("Так точно!" - сказал сапер),
                   Господь бог сотворил Инженера
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   И когда был потоп и свирепый муссон,
                   Это Ной сконструировал первый понтон
                   По чертежу инженера
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Поработавши в сырости, солнцем палим,
                   Захмелел старый Ной, чего не было б с ним,
                   Если б жил он среди инженеров
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.

                   И когда с Вавилонскою башней был крах,
                   Дело было у ловких гражданцев в руках,
                   А не в руках инженера
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   И когда под холмом у Евреев шел бой,
                   Сын Навинов скомандовал солнцу: "Стой!"
                   Потому, что он был капитаном
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Перестали в кирпич солому класть -
                   Это первой делала наша часть,
                   Это дело господ инженеров
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Потому-то с тех пор от войны до войны
                   Страницы истории нами полны,
                   С первых же строк - инженеры
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Мы дороги для них пролагаем всегда,
                   Через заросли джунглей ведем поезда,
                   По обычаю инженера
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   С фугасом и миной шлют нас вперед,
                   И то, что пехота атакой возьмет,
                   Сначала взорвут инженеры
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.

                   С киркою и заступом шлют нас назад
                   Копать окопы для тех бригад,
                   Что позвали господ инженеров
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   С полной выкладкой под охраной трудясь,
                   Мы месим для этих язычников грязь,
                   А потом шлют в тыл инженеров
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Мы сушим болото, взрываем утес,
                   А они с путей летят под откос
                   И доносят на инженера
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Мы им строим  колодцы, мосты, очаги,
                   Телеграфы - а провод срезают враги,
                   И за это бранят инженера
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.

                   И когда мы вернемся и будет мир,
                   Из зависти не разукрасят квартир,
                   Предназначенных для инженеров
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Мы им строим казармы, они же кричат,
                   Что полковник - сектант, сумасброд и женат,
                   Оскорбляя нас, инженеров
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Нет благодарности в них искони,
                   Чем сильней наша помощь, тем больше они
                   Изводят нас, инженеров
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Что пехота? С винтовкой в руке человек!
                   А конница? Так, лошадиный бег!
                   Все дело в одних инженерах
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Артиллерия - та чересчур тяжела,
                   Только мы одни и вершим дела,
                   Потому что мы инженеры
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.
                   
                   Спору нет, за других и понюшки не дашь
                   ("Так точно!" - сказал Сапер),
                   И один только корпус хорош - это наш,
                   Нас зовут - господа инженеры
                   Инженерных ее величества Войск
                   С содержаньем и в чине Сапера.

                   Перевод А. Оношкович-Яцына

                   ___________________________________________






                                                                       к началу страницы
       Норманн и сакс


         Норманн, умирая, напутствовал сына: "В наследство прими
         Феод, мне дарованный некогда Вильямом - земли с людьми  -
         За доблесть при Гастингсе, полчища саксов повергшую в прах.
         Земля и народ недурны, но держи их покрепче в руках.
         
         Здесь править не просто. Сакс - вовсе не то что учтивый норманн.
         Возьмется твердить о правах, а глядишь, он то шутит, то пьян.
         Упрется, как бык под ярмом, и орет про нечестный дележ.
         Дай время ему отойти, ведь с такого немного возьмешь.
         
         Гасконских стрелков, пикардийских копейщиков чаще секи,
         А саксов не вздумай: взъярятся, взбунтуются эти быки.
         Повадки у них таковы, что хоть князь, хоть последний бедняк
         Считает себя королем. Не внушай им, что это не так.
         
         Настолько язык их узнай, чтобы каждый постигнуть намек.
         Толмач не поймет, чего просят, - им часто самим невдомек,
         Чего они просят, а ты сделай вид, что их просьбу постиг.
         Знай: даже охота не повод, чтоб бросить, не выслушав, их.
         
         Они будут пьянствовать днем и стрелять твоих ланей во тьме,
         А ты не лови  их, не трогай - ни в темном лесу, ни в корчме.
         Не мучай, не вешай на сучьях и рук у них не отрубай:
         Ручищи у них в самый раз, чтоб никто не оттяпал твой край.
         
         С женой и детьми приходи к ним на свадьбы, поминки, пиры.
         Епископ их крут - будь с ним крут, а отцы приходские добры.
         Тверди им о "нас" и о "нашем", когда угрожают враги
         Поля не топчи, на людей не кричи и смотри им не лги!"

         Перевод В. Топорова

         ________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              Песня контрабандиста


                   Пусть тебя разбудит цокот за окном -
                   Ты не трогай ставни, спи спокойным сном.
                   Ни о чем не спросишь - не солгут в ответ.
                   Глазки в стену, крошка, а не Джентльменам вслед!

                                  Два десятка пони
                                  Сквозь туман и мрак,
                                  Курево - Клерку,
                                  Пастору - коньяк,
                            Кружево  - Даме, Шпиону - пакет -
                   И глазки в стену, крошка, а не Джентльменам вслед!
                   
                   Если в куче хвороста углядишь одна
                   Просмоленные бочонки, полные вина,
                   Не зови играть подруг, взрослых не тревожь,
                   Ну-ка все укрой опять, завтра - не найдешь!
                   
                   Если на конюшне дверь настежь всем ветрам,
                   Если запаленный конь распластался там,
                   Если куртку чинит мать, мокрую насквозь,
                   Если дыр не сосчитать, - все расспросы брось!
                   
                   Если встретишь ты солдат, королевских слуг,
                   Что ни скажут - примечай, отвечай не вдруг.
                   Пусть милашкой назовут, ласке их не верь,
                   Не сболтни, где кто бывал или где теперь!
                   
                   Осторожные шаги, свист в ночной тиши -
                   Слышишь, псы молчат? И ты к двери не спеши.
                   Верный здесь, и Пинчер здесь - стража лучше нет,
                   Глянь, они не рвутся с лаем Джентльменам вслед!
                   
                   Если будешь слушаться - как приедем вновь,
                   Для французской куклы уголок готовь:
                   В валансьенском чепчике, бархатный наряд -
                   Это Джентльмены умнице дарят!

                                  Два десятка пони
                                  Сквозь туман и мрак,
                                  Курево - Клерку,
                                  Пастору - коньяк.
                            Ни о чем не спросишь - не солгут в ответ.
                   Глазки в стену, крошка, а не Джентльменам вслед!

                   Перевод И. Грингольца

                   __________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              На далекой Амазонке...


                   На далекой Амазонке
                   Не бывал я никогда.
                   Только "Дон" и "Магдалина" -
                   Быстроходные суда, -
                   Только "Дон" и "Магдалина"
                   Ходят по морю туда.
                   
                       Из Ливерпульской гавани
                       Всегда по четвергам
                       Суда уходят в плаванье
                       К далеким берегам.
                   
                       Плывут они в Бразилию,
                       Бразилию,
                       Бразилию,
                       И я хочу в Бразилию,
                       К далеким берегам!

                   Никогда вы не найдете
                   В наших северных лесах
                   Длиннохвостых ягуаров,
                   Броненосных черепах.
                   
                       Но в солнечной Бразилии,
                       Бразилии моей,
                       Такое изобилие
                       Невиданных зверей!
                   
                       Увижу ли Бразилию,
                       Бразилию,
                       Бразилию?
                       Увижу ли Бразилию
                       До старости моей?

                   Перевод С. Маршака

                   ____________________________






                                                                       к началу страницы
              Заповедь


                   Владей собой среди толпы смятенной,
                   Тебя клянущей за смятенье всех,
                   Верь сам в себя наперекор вселенной,
                   И маловерным отпусти их грех;
                   Пусть час не пробил, жди, не уставая,
                   Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
                   Умей прощать и не кажись, прощая,
                   Великодушней и мудрей других.
                   
                   Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
                   И мыслить, мысли не обожествив;
                   Равно встречай успех и поруганье,
                   He забывая, что их голос лжив;
                   Останься тих, когда твое же слово
                   Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
                   Когда вся жизнь разрушена и снова
                   Ты должен все воссоздавать c основ.
                   
                   Умей поставить в радостной надежде,
                   Ha карту все, что накопил c трудом,
                   Bce проиграть и нищим стать как прежде
                   И никогда не пожалеть o том,
                   Умей принудить сердце, нервы, тело
                   Тебе служить, когда в твоей груди
                   Уже давно все пусто, все сгорело
                   И только Воля говорит: "Иди!"
                   
                   Останься прост, беседуя c царями,
                   Будь честен, говоря c толпой;
                   Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
                   Пусть все в свой час считаются c тобой;
                   Наполни смыслом каждое мгновенье
                   Часов и дней неуловимый бег, -
                   Тогда весь мир ты примешь как владенье
                   Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

                   Перевод М. Лозинского
                   "If"

                   ________________________________________




                                                                       к началу страницы
              Изгои


                   За темные делишки,
                     За то, о чем молчок,
                   За хитрые мыслишки,
                     Что нам пошли не впрок,
                   Мишенью нас избрали
                     Параграфы статей -
                   И  поманили дали
                     Свободою своей.
                   
                   Нет, нас не провожали,
                     Не плакали вослед;
                   Мы  смылись, мы бежали -
                     Мы  заметали след
                   От наших злодеяний,
                     А проще - наших бед
                   За нами - каталажка,
                     Пред нами - целый свет.
                   
                   Ограбленные вдовы
                     И сироты купцов
                   За нами бестолково
                     По свету шлют гонцов;
                   Мы рыщем в океане,
                     Они - на берегу.
                   И это христиане,
                     Простившие врагу!
                   
                   Но вдосталь, слава богу,
                     На свете славных мест,
                   Куда забыл дорогу
                     Наш ордер на арест;
                   Но есть архипелаги,
                     Где люди нарасхват,
                   А мертвые бумаги
                     Туда не допылят.
                   
                   Там полдень - час покоя,
                     Там ласков океан,
                   Дворцовые покои,
                     И в них журчит фонтан
                   Никто здесь не посмеет
                     Прервать полдневный сон,
                   Покуда не повеет
                     Прохладой из окон.
                   
                   Природа - загляденье,
                     Погода - первый сорт,
                   И  райских птичек пенье,
                     И океанский порт.
                   И  праздник, оттого что
                     Раз в месяц круглый год
                   Привозит нашу  почту
                     Британский пароход.
                   
                   Мы поджидаем в баре
                     Прибывших  бедолаг -
                   Не чопорные баре,
                     Но парни самый смак.
                   Мы важно тянем виски
                     И с помом, и с самим,
                   Но на борт - он английский!
                     К ним в гости не спешим.
                   
                   А ночью незаконно
                     Мы в Англии своей -
                   С князьями Альбиона
                     Знакомим дочерей,
                   И приглашают лорды
                     На танец наших жен,
                   Мы сами смотрим гордо,
                     Покуда... смотрим сон.
                   
                   О боже! Хоть понюшку
                     Нам Англии  отсыпь -
                   Ту грязную речушку,
                     Ту лондонскую хлипь,
                   Задворки, закоулки
                     И клочья тощих нив...
                   А как там Лорд - Уорден?
                     А как там наш Пролив?

                   Перевод В. Топорова

                   ___________________________






                                                                       к началу страницы
       "Мэри Глостер"


         Я платил за твои капризы, не запрещал ничего.
         Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.
         Доктора говорят - две недели. Врут твои доктора,
         Завтра утром меня  не будет... и... скажи, чтоб вышла сестра.
         Не видывал смерти, Дикки? Учись, как кончаем мы,
         Тебе нечего будет вспомнить на пороге вечной тьмы.
         Кроме судов, и завода, и верфей, и десятин,
         Я создал себя и мильоны, но я проклят - ты мне не сын!
         Капитан в двадцать два года, в двадцать три женат,
         Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
         Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,
         И вот я, сэр Антони Глостер, умираю - баронет!
         Я бывал у его высочества, в газетах была статья:
         "Один из властителей рынка" - ты слышишь, Дик, это - я!
         Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд.
         Я хватался за случай, и это - удачей теперь зовут.
         Что за судами я правил! Гниль и на щели щель!
         Как было приказано, точно, я топил и сажал их на мель.
         Жратва, от которой шалеют! С командой не совладать!
         И жирный куш страховки, чтоб рейса риск оправдать.
         Другие, те не решались - мол, жизнь у нас одна.
         (Они у меня шкиперами.) Я шел, и со мной жена.
         Женатый в двадцать три года, и передышки ни дня,
         А мать твоя деньги копила, выводила в люди меня.
         Я гордился, что стал капитаном, но матери было видней,
         Она хваталась за случай, я следовал слепо за ней.
         Она уломала взять денег, рассчитан был каждый шаг,
         Мы  купили дешевых акций и подняли собственный флаг.
         В долг забирали уголь, нам нечего было есть,
         "Красный бык" был наш первый клипер, теперь их тридцать шесть!
         То было клиперов время, блестящие были дела,
         Но в Макассарском проливе Мэри моя умерла.
         У Малого Патерностера спит она в синей воде,
         На глубине в сто футов. Я отметил на карте - где.
         Нашим собственным было судно, на котором скончалась она,
         И звалось в честь нее "Мэри Глостер": я молод был в те времена.
         Я запил, минуя Яву, и чуть не разбился у скал,
         Но мне твоя мать явилась - в рот спиртного с тех пор я не брал.
         Я цепко держался за дело, не покладая рук,
         Копил (так она велела), а пили другие вокруг.
         Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (пятьсот было в кассе моей),
         Основали сталелитейный - три кузницы, двадцать людей.
         Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,
         Патент на станок приобрел я, и здесь мне опять повезло,
         Я сказал: "Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод",
         Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год.
         Пароходства как раз рождались - работа пошла сама,
         Котлы мы ставили прочно, машины были - дома!
         Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были мрамор и всякий там клен,
         Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон,
         Водопроводы в клозетах и слишком легкий каркас,
         Но он умер в шестидесятых, а я - умираю сейчас...
         Я знал - шла стройка "Байфлита", - я знал уже в те времена
         (Они возились с железом), я знал - только сталь годна
         И сталь себя оправдала. И мы спустили тогда,
         За шиворот взяв торговлю, девятиузловые суда.
         Мне задавали вопросы, по Писанью был мой ответ:
         "Тако да воссияет перед людьми ваш свет".
         В чем могли, они подражали, но им мыслей моих не украсть -
         Я их всех позади оставил потеть и списывать всласть.
         Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен,
         Он был мастер в литейном деле, но лучше, что умер он.
         Я прочел все его заметки, их понял бы новичок,
         И я не дурак, чтоб не кончить там, где мне дан толчок.
         (Помню, вдова сердилась.) А я чертежи разобрал.
         Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.
         Шестьдесят процентов с браковкой, вдвое больше, чем дало б литье,
         Четверть мильона кредита - и все это будет твое.
         Мне казалось - но это неважно, - что ты очень походишь на мать,
         Но тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.
         Харроу и Тринити-колледж. А надо б отправить в моря!
         Я дал тебе воспитанье, и дал его, вижу, зря
         Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе не был рад,
         И то, что зовешь ты жизнью, я называю - разврат.
         Гравюры, фарфор и книги - вот твоя колея,
         В колледже квартирой шлюхи была квартира твоя.
         Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш,
         От нее ты набрался спеси; но скажи, где ребенок ваш?
         Катят по Кромвель-роуду кареты твои день и ночь,
         Но докторский кеб не виден, чтоб хозяйке родить помочь!
         (Итак, ты мне не дал внука, Глостеров кончен род.)
         А мать твоя в каждом рейсе носила под сердцем плод
         Но все умирали, бедняжки. Губил их морской простор.
         Только ты, ты один это вынес, хоть мало что вынес с тех пор!
         Лгун и лентяй и хилый, скаредный, как щенок,
         Роющийся в объедках. Не помощник такой сынок!
         Триста тысяч ему в наследство, кредит и с процентов доход,
         Я не дам тебе их в руки, все пущено в оборот.
         Можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,
         Все вернется обратно в дело. Что будет с женой твоей!
         Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:
         "Папочка! умирает!" - и старается выжать слезу.
         Благодарен? О да, благодарен. Но нельзя ли подальше ее?
         Твоя мать бы ее не любила, а у женщин бывает чутье.
         Ты услышишь, что я женился во второй раз. Нет, это не то!
         Бедной Эджи дай адвоката и выдели фунтов сто.
         Она была самой славной - ты скоро встретишься с ней!
         Я с матерью все улажу, а ты успокой друзей.
         Что мужчине нужна подруга, женщинам не понять,
         А тех, кто с этим согласны, не принято в жены брать.
         О той хочу говорить я, кто леди Глостер еще,
         Я нынче в путь отправляюсь, чтоб повидать ее.
         Стой и звонка не трогай! Пять тысяч тебе заплачу
         Если будешь слушать спокойно и сделаешь то, что хочу,
         Докажут, что я - сумасшедший, если ты не будешь тверд.
         Кому я еще доверюсь? (Отчего не мужчина он, черт?)
         Кое-кто тратит деньги на мрамор (Мак-Кулло мрамор любил)
         Мрамор и мавзолеи - я зову их гордыней могил.
         Для похорон мы чинили старые корабли,
         И тех, кто так завещали, безумцами не сочли
         У меня слишком много денег, люди скажут... Но я был слеп,
         Надеясь на будущих внуков, купил я в Уокинге склеп.
         Довольно! Откуда пришел  я, туда возвращаюсь вновь,
         Ты возьмешься за это дело, Дик, мой сын, моя плоть и кровь!
         Десять тысяч миль отсюда - с твоей матерью лечь я хочу,
         Чтоб меня не послали в Уокинг, вот за что я тебе плачу.
         Как это надо сделать, я думал уже не раз,
         Спокойно, прилично и скромно - вот тебе мой приказ.
         Ты линию знаешь? Не знаешь? В контору письмо пошли,
         Что, смертью моей угнетенный, ты хочешь поплавать вдали.
         Ты выберешь "Мэри Глостер" - мной приказ давно уже дан, -
         Ее приведут в порядок, и ты выйдешь на ней в океан.
         Это чистый убыток, конечно, пароход без дела держать..
         Я могу платить за причуды - на нем умерла твоя мать
         Близ островов Патерностер в тихой, синей воде
         Спит она... я говорил уж... я отметил на карте - где
         (На люке она лежала, волны маслены и густы),
         Долготы сто восемнадцать и ровно три широты.
         Три градуса точка в точку - цифра проста и ясна.
         И Мак-Эндрю на случай смерти копия мною  дана.
         Он глава пароходства Маори, но отпуск дадут старине,
         Если ты напишешь, что нужен он по личному делу мне.
         Для них пароходы я строил, аккуратно выполнил все,
         А Мака я знаю давненько, а Мак знал меня... и ее.
         Ему передал я деньги - удар был предвестник конца, -
         К нему ты придешь за ними, предав глубине отца.
         Недаром ты сын моей плоти, а Мак - мой старейший друг,
         Его я не звал на обеды, ему не до этих штук.
         Говорят, за меня он молился, старый ирландский шакал!
         Но он не солгал бы за деньги, подох бы, но не украл.
         Пусть он "Мэри" нагрузит  балластом - полюбуешься, что за ход!
         На ней сэр Антони Глостер в свадебный рейс пойдет.
         В капитанской рубке, привязанный, иллюминатор открыт,
         Под ним винтовая лопасть, голубой океан кипит.
         Плывет сэр Антони Глостер - вымпела по ветру летят, -
         Десять тысяч людей на службе, сорок судов прокат.
         Он создал себя и мильоны, но это все суета,
         И вот он идет к любимой, и совесть его чиста!
         У самого Патерностера - ошибиться нельзя никак...
         Пузыри не успеют лопнуть, как тебе заплатит Мак.
         За рейс в шесть недель пять тысяч, по совести - куш хорош.
         И, отца предав океану, ты к Маку за ним придешь.
         Тебя высадит он в Макассаре, и ты возвратишься один,
         Мак знает, чего хочу я... И над "Мэри" я - господин!
         Твоя мать назвала б меня мотом - их еще тридцать шесть - ничего!
         Я приеду в своем экипаже и оставлю у двери его;
         Всю жизнь я не верил сыну - он искусство и книги любил,
         Он жил за счет сэра Антони и сердце сэра разбил.
         Ты даже мне не дал внука, тобою кончен наш род...
         Единственный наш, о матерь, единственный сын наш - вот!
         Харроу и Тринити-колледж - а я сна не знал за барыш!
         И он думает - я сумасшедший, а ты в Макассаре спишь!
         Плоть моей плоти, родная, аминь во веки веков!
         Первый удар был предвестник, и к тебе я идти был готов
         Но - дешевый ремонт дешевки - сказали врачи: баловство!
         Мэри, что ж ты молчала? Я тебе не жалел ничего!
         Да, вот женщины... Знаю... Но ты ведь бесплотна теперь!
         Они были женщины только, а я - мужчина. Поверь!
         Мужчине нужна подруга, ты понять никак не могла,
         Я платил им всегда чистоганом, но не говорил про дела.
         Я могу заплатить за прихоть! Что мне тысяч пять
         За место у Патерностера, где я хочу почивать?
         Я верую в Воскресенье и Писанье читал не раз,
         Но Уокингу я не доверюсь: море надежней для нас.
         Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну...
         Довольно продажных женщин, я хочу обнимать одну!
         Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот,
         Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет!
         Я лягу в вечной постели (Дикки сделает, не предаст!),
         Чтобы был дифферент на нос, пусть Мак разместит балласт.
         Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна...
         В обшивку пустого трюма глухо плещет волна,
         Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,
         Врывается в люки... Все выше... Переборка сдала!
         Слышишь? Все затопило, от носа и до кормы.
         Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!

         Перевод А. Оношкович-Яцына и Г. Фиша
         "The "Mary Gloster"

         _______________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              Cruisers


                   As our mother the Frigate, bepainted and fine,
                   Made play for her bully the Ship of the Line;
                   So we, her bold daughters by iron and fire,
                   Accost and decoy to our masters' desire.
                   
                   Now, pray you, consider what toils we endure,
                   Night-walking wet sea-lanes, a guard and a lure;
                   Since half of our trade is that same pretty sort
                   As mettlesome wenches do practise in port.
                   
                   For this is our office - to spy and make room,
                   As hiding yet guiding the foe to their doom;
                   Surrounding, confounding, we bait and betray
                   And tempt them to battle the seas' width away.
                   
                   The pot-bellied merchant foreboding no wrong
                   With headlight and sidelight he lieth along,
                   Till, lightless and lightfoot and lurking, leap we
                   To force him discover his business by sea.
                   
                   And when we have wakened the lust of a foe,
                   To draw him by flight toward our bullies we go,
                   Till, 'ware of strange smoke stealing nearer, he flies
                   Ere our bullies close in for to make him good prize.
                   
                   So, when we have spied on the path of their host,
                   One flieth to carry that word to the coast;
                   And, lest by false doublings they turn and go free,
                   One lieth behind them to follow and see.
                   
                   Anon we return, being gathered again,
                   Across the sad valleys all drabbled with rain -
                   Across the grey ridges all crisped and curled -
                   To join the long dance round the curve of the world.
                   
                   The bitter salt spindrift, the sun-glare likewise,
                   The moon-track a-tremble, bewilders our eyes,
                   Where, linking and lifting, our sisters we hail
                   'Twixt wrench of cross-surges or plunge of head-gale.
                   
                   As maidens awaiting the bride to come forth
                   Make play with light jestings and wit of no worth,
                   So, widdershins circling the bride-bed of death,
                   Each fleereth her neighbour and signeth and saith: -
                   
                   "What see ye? Their signals, or levin afar?
                   "What hear ye? God's thunder, or guns of our war?
                   "What mark ye? Their smoke, or the cloud-rack outblown?
                   "What chase ye? Their lights, or the Daystar low down?"
                   
                   So, times past all number deceived by false shows,
                   Deceiving we cumber the road of our foes,
                   For this is our virtue: to track and betray;
                   Preparing great battles a sea's width away.
                   
                   Now peace is at end and our peoples take heart,
                   For the laws are clean gone that restrained our art;
                   Up and down the near headlands and against the far wind
                   We are loosed (O be swift!) to the work of our kind!

                   _______________________________________________________






                                                                       к началу страницы
   Soldier An' Sailor Too


    As I was spittin' into the Ditch aboard o' the Crocodile,
    I seed a man on a man-o'-war got up in the Reg'lars' style.
    'E was scrapin' the paint from off of 'er plates, an' I sez to 'im, 
                                                        "'Oo are you?"
    Sez 'e, "I'm a Jolly - 'Er Majesty's Jolly - soldier an' sailor too!"
    Now 'is work begins by Gawd knows when, and 'is work is never through;
    'E isn't one o' the reg'lar Line, nor 'e isn't one of the crew.
    'E's a kind of a giddy harumfrodite - soldier an' sailor too!
 
    An' after I met 'im all over the world, a-doin' all kinds of things,
    Like landin' 'isself with a Gatlin' gun to talk to them 'eathen kings;
    'E sleeps in an 'ammick instead of a cot, an' 'e drills with the deck 
                                                              on a slew,
    An' 'e sweats like a Jolly - 'Er Majesty's Jolly - soldier an' sailor too!
    For there isn't a job on the top o' the earth the beggar don't know, nor do -
    You can leave 'im at night on a bald man's 'ead, to paddle 'is own canoe -
    'E's a sort of a bloomin' cosmopolouse - soldier an' sailor too.
 
    We've fought 'em in trooper, we've fought 'em in dock, and drunk with 'em 
                                                                    in betweens,
    When they called us the seasick scull'ry-maids, an' we called 'em 
                                                               the Ass Marines;
    But, when we was down for a double fatigue, from Woolwich to Bernardmyo,
    We sent for the Jollies - 'Er Majesty's Jollies - soldier an' sailor too!
    They think for 'emselves, an' they steal for 'emselves, and they never 
                                                             ask what's to do,
    But they're camped an' fed an' they're up an' fed before our bugle's blew.
    Ho! they ain't no limpin' procrastitutes - soldier an' sailor too.
 
    You may say we are fond of an 'arness-cut, or 'ootin' in barrick-yards,
    Or startin' a Board School mutiny along o' the Onion Guards;
    But once in a while we can finish in style for the ends of the earth 
                                                               to view,
    The same as the Jollies - 'Er Majesty's Jollies - soldier an' sailor too!
    They come of our lot, they was brothers to us; they was beggars we'd 
                                                              met an' knew;
    Yes, barrin' an inch in the chest an' the arm, they was doubles 
                                                               o' me an' you;
    For they weren't no special chrysanthemums - soldier an' sailor too!
 
    To take your chance in the thick of a rush, with firing all about,
    Is nothing so bad when you've cover to 'and, an' leave an' likin' to shout;
    But to stand an' be still to the Birken'ead drill is a damn tough bullet 
                                                                   to chew,
    An' they done it, the Jollies - 'Er Majesty's Jollies - soldier an' sailor too!
    Their work was done when it 'adn't begun; they was younger nor me an' you;
    Their choice it was plain between drownin' in 'eaps an' bein' mopped 
                                                                 by the screw,
    So they stood an' was still to the Birken'ead drill, soldier an' sailor too!
 
    We're most of us liars, we're 'arf of us thieves, an' the rest are 
                                                           as rank as can be,
    But once in a while we can finish in style (which I 'ope it won't 'appen to me).
    But it makes you think better o' you an' your friends, an' the work you may 
                                                                       'ave to do,
    When you think o' the sinkin' Victorier's Jollies - soldier an' sailor too!
    Now there isn't no room for to say ye don't know - they 'ave proved it plain 
                                                                      and true -
    That whether it's Widow, or whether it's ship, Victorier's work is to do,
    An' they done it, the Jollies - 'Er Majesty's Jollies - soldier an' sailor too!

    ________________________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
   The Ballad Of East And West


    Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,
    Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat;
    But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth,
    When two strong men stand face to face, though they come from the ends 
                                                          of the earth!
 
    Kamal is out with twenty men to raise the Border-side,
    And he has lifted the Colonel's mare that is the Colonel's pride.
    He has lifted her out of the stable-door between the dawn and the day,
    And turned the calkins upon her feet, and ridden her far away.
    Then up and spoke the Colonel's son that led a troop of the Guides:
    "Is there never a man of all my men can say where Kamal hides?"
    Then up and spoke Mohammed Khan, the son of the Ressaldar:
    "If ye know the track of the morning-mist, ye know where his pickets are.
    At dusk he harries the Abazai - at dawn he is into Bonair,
    But he must go by Fort Bukloh to his own place to fare,
    So if ye gallop to Fort Bukloh as fast as a bird can fly,
    By the favour of God ye may cut him off ere he win to the Tongue of Jagai.
    But if he be past the Tongue of Jagai, right swiftly turn ye then,
    For the length and the breadth of that grisly plain is sown with Kamal's men.
    There is rock to the left, and rock to the right, and low lean thorn between,
    And ye may hear a breech-bolt snick where never a man is seen."
    The Colonel's son has taken a horse, and a raw rough dun was he,
    With the mouth of a bell and the heart of Hell and the head 
                                                            of the gallows-tree.
    The Colonel's son to the Fort has won, they bid him stay to eat -
    Who rides at the tail of a Border thief, he sits not long at his meat.
    He's up and away from Fort Bukloh as fast as he can fly,
    Till he was aware of his father's mare in the gut of the Tongue of Jagai,
    Till he was aware of his father's mare with Kamal upon her back,
    And when he could spy the white of her eye, he made the pistol crack.
    He has fired once, he has fired twice, but the whistling ball went wide.
    "Ye shoot like a soldier," Kamal said.  "Show now if ye can ride!"
    It's up and over the Tongue of Jagai, as blown dustdevils go,
    The dun he fled like a stag of ten, but the mare like a barren doe.
    The dun he leaned against the bit and slugged his head above,
    But the red mare played with the snaffle-bars, as a maiden plays with a glove.
    There was rock to the left and rock to the right, and low lean thorn between,
    And thrice he heard a breech-bolt snick tho' never a man was seen.
    They have ridden the low moon out of the sky, their hoofs drum up the dawn,
    The dun he went like a wounded bull, but the mare like a new-roused fawn.
    The dun he fell at a water-course - in a woeful heap fell he,
    And Kamal has turned the red mare back, and pulled the rider free.
    He has knocked the pistol out of his hand - small room was there to strive,
    "'Twas only by favour of mine," quoth he, "ye rode so long alive:
    There was not a rock for twenty mile, there was not a clump of tree,
    But covered a man of my own men with his rifle cocked on his knee.
    If I had raised my bridle-hand, as I have held it low,
    The little jackals that flee so fast were feasting all in a row:
    If I had bowed my head on my breast, as I have held it high,
    The kite that whistles above us now were gorged till she could not fly."
    Lightly answered the Colonel's son:  "Do good to bird and beast,
    But count who come for the broken meats before thou makest a feast.
    If there should follow a thousand swords to carry my bones away,
    Belike the price of a jackal's meal were more than a thief could pay.
    They will feed their horse on the standing crop, their men 
                                                      on the garnered grain,
    The thatch of the byres will serve their fires when all the cattle are slain.
    But if thou thinkest the price be fair, - thy brethren wait to sup,
    The hound is kin to the jackal-spawn, - howl, dog, and call them up!
    And if thou thinkest the price be high, in steer and gear and stack,
    Give me my father's mare again, and I'll fight my own way back!"
    Kamal has gripped him by the hand and set him upon his feet.
    "No talk shall be of dogs," said he, "when wolf and gray wolf meet.
    May I eat dirt if thou hast hurt of me in deed or breath;
    What dam of lances brought thee forth to jest at the dawn with Death?"
    Lightly answered the Colonel's son:  "I hold by the blood of my clan:
    Take up the mare for my father's gift - by God, she has carried a man!"
    The red mare ran to the Colonel's son, and nuzzled against his breast;
    "We be two strong men," said Kamal then, "but she loveth the younger best.
    So she shall go with a lifter's dower, my turquoise-studded rein,
    My 'broidered saddle and saddle-cloth, and silver stirrups twain."
    The Colonel's son a pistol drew, and held it muzzle-end,
    "Ye have taken the one from a foe," said he;
      "will ye take the mate from a friend?"
    "A gift for a gift," said Kamal straight; "a limb for the risk of a limb.
    Thy father has sent his son to me, I'll send my son to him!"
    With that he whistled his only son, that dropped from a mountain-crest -
    He trod the ling like a buck in spring, and he looked like a lance in rest.
    "Now here is thy master," Kamal said, "who leads a troop of the Guides,
    And thou must ride at his left side as shield on shoulder rides.
    Till Death or I cut loose the tie, at camp and board and bed,
    Thy life is his - thy fate it is to guard him with thy head.
    So, thou must eat the White Queen's meat, and all her foes are thine,
    And thou must harry thy father's hold for the peace of the Border-line,
    And thou must make a trooper tough and hack thy way to power -
    Belike they will raise thee to Ressaldar when I am hanged in Peshawur!"
 
    They have looked each other between the eyes, and there they found no fault,
    They have taken the Oath of the Brother-in-Blood on leavened bread and salt:
    They have taken the Oath of the Brother-in-Blood on fire and fresh-cut sod,
    On the hilt and the haft of the Khyber knife, and the Wondrous Names of God.
    The Colonel's son he rides the mare and Kamal's boy the dun,
    And two have come back to Fort Bukloh where there went forth but one.
    And when they drew to the Quarter-Guard, full twenty swords flew clear -
    There was not a man but carried his feud with the blood of the mountaineer.
    "Ha' done! ha' done!" said the Colonel's son.
      "Put up the steel at your sides!
    Last night ye had struck at a Border thief -
      to-night 'tis a man of the Guides!"
 
    Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,
    Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat;
    But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth,
    When two strong men stand face to face, though they come from the ends 
                                                          of the earth!

    ______________________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
       The Rhyme Of The Three Sealers


         Away by the lands of the Japanee
           Where the paper lanterns glow
         And the crews of all the shipping drink
           In the house of Blood Street Joe,
         At twilight, when the landward breeze
           Brings up the harbour noise,
         And ebb of Yokohama Bay
           Swigs chattering through the buoys,
         In Cisco's Dewdrop Dining-Rooms
           They tell the tale anew
         Of a hidden sea and a hidden fight,
         When the Baltic ran from the Northern Light
           And the Stralsund fought the two.
 
    Now this is the Law of the Muscovite, that he proves with shot and steel,
    When ye come by his isles in the Smoky Sea ye must not take the seal,
    Where the gray sea goes nakedly between the weed-hung shelves,
    And the little blue fox he is bred for his skin
      and the seal they breed for themselves;
    For when the matkas seek the shore to drop their pups aland,
    The great man-seal haul out of the sea, a-roaring, band by band;
    And when the first September gales have slaked their rutting-wrath,
    The great man-seal haul back to the sea and no man knows their path.
    Then dark they lie and stark they lie - rookery, dune, and floe,
    And the Northern Lights come down o' nights to dance with the houseless snow;
    And God Who clears the grounding berg and steers the grinding floe,
    He hears the cry of the little kit-fox and the wind along the snow.
    But since our women must walk gay and money buys their gear,
    The sealing-boats they filch that way at hazard year by year.
    English they be and Japanee that hang on the Brown Bear's flank,
    And some be Scot, but the worst of the lot, and the boldest thieves, be Yank!
 
    It was the sealer Northern Light, to the Smoky Seas she bore,
    With a stovepipe stuck from a starboard port and the Russian flag at her fore.
    (Baltic, Stralsund, and Northern Light -
      oh! they were birds of a feather -
    Slipping away to the Smoky Seas, three seal-thieves together!)
    And at last she came to a sandy cove and the Baltic lay therein,
    But her men were up with the herding seal to drive and club and skin.
    There were fifteen hundred skins abeach, cool pelt and proper fur,
    When the Northern Light drove into the bight
      and the sea-mist drove with her.
    The Baltic called her men and weighed - she could not choose but run -
    For a stovepipe seen through the closing mist, it shows like a four-inch gun.
    (And loss it is that is sad as death to lose both trip and ship
    And lie for a rotting contraband on Vladivostock slip.)
    She turned and dived in the sea-smother as a rabbit dives in the whins,
    And the Northern Light sent up her boats to steal the stolen skins.
    They had not brought a load to side or slid their hatches clear,
    When they were aware of a sloop-of-war, ghost-white and very near.
    Her flag she showed, and her guns she showed - three of them, black, abeam,
    And a funnel white with the crusted salt, but never a show of steam.
 
    There was no time to man the brakes, they knocked the shackle free,
    And the Northern Light stood out again, goose-winged to open sea.
    (For life it is that is worse than death, by force of Russian law
    To work in the mines of mercury that loose the teeth in your jaw.)
    They had not run a mile from shore - they heard no shots behind -
    When the skipper smote his hand on his thigh and threw her up in the wind:
    "Bluffed - raised out on a bluff," said he, "for if my name's Tom Hall,
    You must set a thief to catch a thief - and a thief has caught us all!
    By every butt in Oregon and every spar in Maine,
    The hand that spilled the wind from her sail was the hand of Reuben Paine!
    He has rigged and trigged her with paint and spar,
      and, faith, he has faked her well -
    But I'd know the Stralsund's deckhouse yet from here to the booms o' Hell.
    Oh, once we ha' met at Baltimore, and twice on Boston pier,
    But the sickest day for you, Reuben Paine, was the day that you came here -
    The day that you came here, my lad, to scare us from our seal
    With your funnel made o' your painted cloth, and your guns o' rotten deal!
    Ring and blow for the Baltic now, and head her back to the bay,
    And we'll come into the game again - with a double deck to play!"
 
    They rang and blew the sealers' call - the poaching cry of the sea -
    And they raised the Baltic out of the mist, and an angry ship was she:
    And blind they groped through the whirling white and blind to the bay again,
    Till they heard the creak of the Stralsund's boom
      and the clank of her mooring chain.
    They laid them down by bitt and boat, their pistols in their belts,
    And:  "Will you fight for it, Reuben Paine, or will you share the pelts?"
 
    A dog-toothed laugh laughed Reuben Paine, and bared his flenching-knife.
    "Yea, skin for skin, and all that he hath a man will give for his life;
    But I've six thousand skins below, and Yeddo Port to see,
    And there's never a law of God or man runs north of Fifty-Three:
    So go in peace to the naked seas with empty holds to fill,
    And I'll be good to your seal this catch, as many as I shall kill!"
 
    Answered the snap of a closing lock and the jar of a gun-butt slid,
    But the tender fog shut fold on fold to hide the wrong they did.
    The weeping fog rolled fold on fold the wrath of man to cloak,
    And the flame-spurts pale ran down the rail as the sealing-rifles spoke.
    The bullets bit on bend and butt, the splinter slivered free
    (Little they trust to sparrow-dust that stop the seal in his sea!),
    The thick smoke hung and would not shift, leaden it lay and blue,
    But three were down on the Baltic's deck and two of the Stralsund's crew.
    An arm's-length out and overside the banked fog held them bound,
    But, as they heard or groan or word, they fired at the sound.
    For one cried out on the Name of God, and one to have him cease,
    And the questing volley found them both and bade them hold their peace;
    And one called out on a heathen joss and one on the Virgin's Name,
    And the schooling bullet leaped across and showed them whence they came.
    And in the waiting silences the rudder whined beneath,
    And each man drew his watchful breath slow taken 'tween the teeth -
    Trigger and ear and eye acock, knit brow and hard-drawn lips -
    Bracing his feet by chock and cleat for the rolling of the ships.
    Till they heard the cough of a wounded man that fought in the fog for breath,
    Till they heard the torment of Reuben Paine that wailed upon his death:
 
    "The tides they'll go through Fundy Race but I'll go nevermore
    And see the hogs from ebb-tide mark turn scampering back to shore.
    No more I'll see the trawlers drift below the Bass Rock ground,
    Or watch the tall Fall steamer lights tear blazing up the Sound.
    Sorrow is me, in a lonely sea and a sinful fight I fall,
    But if there's law o' God or man you'll swing for it yet, Tom Hall!"
    Tom Hall stood up by the quarter-rail.  "Your words in your teeth," said he.
    "There's never a law of God or man runs north of Fifty-Three.
    So go in grace with Him to face, and an ill-spent life behind,
    And I'll be good to your widows, Rube, as many as I shall find."
 
    A Stralsund man shot blind and large, and a war-lock Finn was he,
    And he hit Tom Hall with a bursting ball a hand's-breadth over the knee.
    Tom Hall caught hold by the topping-lift, and sat him down with an oath,
    "You'll wait a little, Rube," he said, "the Devil has called for both.
    The Devil is driving both this tide, and the killing-grounds are close,
    And we'll go up to the Wrath of God as the holluschickie goes.
    O men, put back your guns again and lay your rifles by,
    We've fought our fight, and the best are down.  Let up and let us die!
    Quit firing, by the bow there - quit!  Call off the Baltic's crew!
    You're sure of Hell as me or Rube - but wait till we get through."
    There went no word between the ships, but thick and quick and loud
    The life-blood drummed on the dripping decks,
      with the fog-dew from the shroud,
    The sea-pull drew them side by side, gunnel to gunnel laid,
    And they felt the sheerstrakes pound and clear, but never a word was said.
 
    Then Reuben Paine cried out again before his spirit passed:
    "Have I followed the sea for thirty years to die in the dark at last?
    Curse on her work that has nipped me here with a shifty trick unkind -
    I have gotten my death where I got my bread, but I dare not face it blind.
    Curse on the fog!  Is there never a wind of all the winds I knew
    To clear the smother from off my chest, and let me look at the blue?"
    The good fog heard - like a splitten sail, to left and right she tore,
    And they saw the sun-dogs in the haze and the seal upon the shore.
    Silver and gray ran spit and bay to meet the steel-backed tide,
    And pinched and white in the clearing light the crews stared overside.
    O rainbow-gay the red pools lay that swilled and spilled and spread,
    And gold, raw gold, the spent shell rolled between the careless dead -
    The dead that rocked so drunkenwise to weather and to lee,
    And they saw the work their hands had done as God had bade them see.
 
    And a little breeze blew over the rail that made the headsails lift,
    But no man stood by wheel or sheet, and they let the schooners drift.
    And the rattle rose in Reuben's throat and he cast his soul with a cry,
    And "Gone already?" Tom Hall he said.  "Then it's time for me to die."
    His eyes were heavy with great sleep and yearning for the land,
    And he spoke as a man that talks in dreams, his wound beneath his hand.
    "Oh, there comes no good o' the westering wind that backs against the sun;
    Wash down the decks - they're all too red - and share the skins and run,
    Baltic, Stralsund, and Northern Light - clean share and share for all,
    You'll find the fleets off Tolstoi Mees, but you will not find Tom Hall.
    Evil he did in shoal-water and blacker sin on the deep,
    But now he's sick of watch and trick and now he'll turn and sleep.
    He'll have no more of the crawling sea that made him suffer so,
    But he'll lie down on the killing-grounds where the holluschickie go.
    And west you'll sail and south again, beyond the sea-fog's rim,
    And tell the Yoshiwara girls to burn a stick for him.
    And you'll not weight him by the heels and dump him overside,
    But carry him up to the sand-hollows to die as Bering died,
    And make a place for Reuben Paine that knows the fight was fair,
    And leave the two that did the wrong to talk it over there!"
 
    Half-steam ahead by guess and lead, for the sun is mostly veiled -
    Through fog to fog, by luck and log, sail ye as Bering sailed;
    And if the light shall lift aright to give your landfall plain,
    North and by west, from Zapne Crest, ye raise the Crosses Twain.
    Fair marks are they to the inner bay, the reckless poacher knows
    What time the scarred see-catchie lead their sleek seraglios.
    Ever they hear the floe-pack clear, and the blast of the old bull-whale,
    And the deep seal-roar that beats off-shore above the loudest gale.
    Ever they wait the winter's hate as the thundering boorga calls,
    Where northward look they to St. George, and westward to St. Paul's.
    Ever they greet the hunted fleet - lone keels off headlands drear -
    When the sealing-schooners flit that way at hazard year by year.
    Ever in Yokohama port men tell the tale anew
     Of a hidden sea and a hidden fight,
     When the Baltic ran from the Northern Light
    And the Stralsund fought the two.

    ______________________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              If


                   If you can keep your head when all about you
                   Are losing theirs and blaming it on you;
                   If you can trust yourself when all men doubt you,
                   But make allowance for their doubting too:
                   If you can wait and not be tired by waiting,
                   Or, being lied about, don't deal in lies,
                   Or being hated don't give way to hating,
                   And yet don't look too good, nor talk too wise;
                   
                   If you can dream and not make dreams your master;
                   If you can think and not make thoughts your aim,
                   If you can meet with Triumph and Disaster
                   And treat those two impostors just the same:
                   If you can bear to hear the truth you've spoken
                   Twisted by knaves to make a trap for fools,
                   Or watch the things you gave your life to, broken,
                   And stoop and build'em up with worn-out tools;
                   
                   If you can make one heap of all your winnings
                   And risk it on one turn of pitch-and-toss,
                   And lose, and start again at your beginnings,
                   And never breathe a word about your loss:
                   If you can force your heart and nerve and sinew
                   To serve your turn long after they are gone,
                   And so hold on when there is nothing in you
                   Except the Will which says to them: "Hold on!"
                   
                   If you can talk with crowds and keep your virtue,
                   Or walk with Kings - nor lose the common touch,
                   If neither foes nor loving friends can hurt you,
                   If all men count with you, but none too much:
                   If you can fill the unforgiving minute
                   With sixty seconds' worth of distance run,
                   Yours is the Earth and everything that's in it,
                   And - which is more - you'll be a Man, my son! 

                   __________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              The Ballad Of The "Clampherdown"


                   It was our war-ship Clampherdown
                    Would sweep the Channel clean,
                   Wherefore she kept her hatches close
                   When the merry Channel chops arose,
                    To save the bleached marine.
                    
                   She had one bow-gun of a hundred ton
                    And a great stern-gun beside.
                   They dipped their noses deep in the sea,
                   They racked their stays and stanchions free
                    In the wash of the wind-whipped tide.
                   
                   It was our war-ship Clampherdown,
                    Fell in with a cruiser light
                   That carried the dainty Hotchkiss gun
                   And a pair of heels wherewith to run
                    From the grip of a close-fought fight.
                    
                   She opened fire at seven miles -
                    As ye shoot at a bobbing cork -
                   And once she fired and twice she fired,
                   Till the bow-gun dropped like a lily tired
                    That lolls upon the stalk.
                    
                   "Captain, the bow-gun melts apace,
                    The deck-beams break below,
                   'Twere well to rest for an hour or twain,
                   And botch the shattered plates again."
                    And he answered, "Make it so."
                    
                   She opened fire within the mile -
                    As ye shoot at the flying duck -
                   And the great stern-gun shot fair and true,
                   With the heave of the ship, to the stainless blue,
                    And the great stern-turret stuck.
                    
                   "Captain, the turret fills with steam,
                    The feed-pipes burst below -
                   You can hear the hiss of the helpless ram,
                   You can hear the twisted runners jam."
                    And he answered, "Turn and go!"
                    
                   It was our war-ship Clampherdown,
                    And grimly did she roll;
                   Swung round to take the cruiser's fire
                   As the White Whale faces the Thresher's ire
                    When they war by the frozen Pole.
                    
                   "Captain, the shells are falling fast,
                    And faster still fall we;
                   And it is not meet for English stock
                   To bide in the heart of an eight-day clock
                    The death they cannot see."
                    
                   "Lie down, lie down, my bold A.B.,
                    We drift upon her beam;
                   We dare not ram, for she can run;
                   And dare ye fire another gun,
                    And die in the peeling steam?"
                    
                   It was our war-ship Clampherdown
                    That carried an armour-belt;
                   But fifty feet at stern and bow
                   Lay bare as the paunch of the purser's sow,
                    To the hail of the Nordenfeldt.
                    
                   "Captain, they hack us through and through;
                    The chilled steel bolts are swift!
                   We have emptied our bunkers in open sea,
                   Their shrapnel bursts where our coal should be."
                    And he answered, "Let her drift."
                    
                   It was our war-ship Clampherdown,
                    Swung round upon the tide,
                   Her two dumb guns glared south and north,
                   And the blood and the bubbling steam ran forth,
                    And she ground the cruiser's side.
                    
                   "Captain, they cry, the fight is done,
                    They bid you send your sword."
                   And he answered, "Grapple her stern and bow.
                   They have asked for the steel.  They shall have it now;
                    Out cutlasses and board!"
                    
                   It was our war-ship Clampherdown
                    Spewed up four hundred men;
                   And the scalded stokers yelped delight,
                   As they rolled in the waist and heard the fight,
                    Stamp o'er their steel-walled pen.
                    
                   They cleared the cruiser end to end,
                    From conning-tower to hold.
                   They fought as they fought in Nelson's fleet;
                   They were stripped to the waist, they were bare to the feet,
                    As it was in the days of old.
                   
                   It was the sinking Clampherdown
                    Heaved up her battered side -
                   And carried a million pounds in steel,
                   To the cod and the corpse-fed conger-eel,
                    And the scour of the Channel tide.
                    
                   It was the crew of the Clampherdown
                    Stood out to sweep the sea,
                   On a cruiser won from an ancient foe,
                   As it was in the days of long ago,
                    And as it still shall be!

                   ____________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              Before A Midnight Breaks In Storm...


                   Before a midnight breaks in storm,
                     Or herded sea in wrath,         
                   Ye know what wavering gusts inform 
                     The greater tempest's path;
                       Till the loosed wind
                       Drive all from mind,
                   Except Distress, which, so will prophets cry,    
                   O'ercame them, houseless, from the unhinting sky.
                                                     
                   Ere rivers league against the land              
                     In piratry of flood,                                 
                   Ye know what waters steal and stand
                     Where seldom water stood.                  
                       Yet who will note,                        
                       Till fields afloat,                              
                   And washen carcass and the returning well,
                   Trumpet what these poor heralds strove to tell? 
                                                                   
                   Ye know who use the Crystal Ball                
                     (To peer by stealth on Doom),          
                   The Shade that, shaping first of all,        
                     Prepares an empty room.                
                       Then doth It pass                     
                       Like breath from glass,
                   But, on the extorted Vision bowed intent, 
                   No man considers why It came or went.
                                                       
                   Before the years reborn behold            
                     Themselves with stranger eye,   
                   And the sport-making Gods of old,
                     Like Samson slaying, die,                         
                       Many shall hear                 
                       The all-pregnant sphere,                        
                   Bow to the birth and sweat, but - speech denied - 
                   Sit dumb or - dealt in part - fall weak and wide.     
                                                                        
                   Yet instant to fore-shadowed need
                     The eternal balance swings;
                   That winged men, the Fates may breed
                     So soon as Fate hath wings.
                       These shall possess
                       Our littleness,
                   And in the imperial task (as worthy) lay
                   Up our lives' all to piece one giant Day.

                   _________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              In The Matter Of One Compass


                   When, foot to wheel and back to wind,
                   The helmsman dare not look behind,
                   But hears beyond his compass-light,
                   The blind bow thunder through the night,
                   And, like a harpstring ere it snaps,
                   The rigging sing beneath the caps;
                     Above the shriek of storm in sail
                       Or rattle of the blocks blown free,
                     Set for the peace beyond the gale,
                       This song the Needle sings the Sea;
                   
                   
                   Oh, drunken Wave! Oh, driving Cloud!
                     Rage of the Deep and sterile Rain,
                   By Love upheld, by God allowed,
                     We go, but we return again!
                   
                   
                   When leagued about the 'wildered boat
                   The rainbow Jellies fill and float,
                   And, lilting where the laver lingers,
                   The Starfish trips on all her fingers;
                   Where, 'neath his myriad spines ashock,
                   The Sea-egg ripples down the rock,
                   An orange wonder dimly guessed
                   From darkness where the Cuttles rest,
                   Moored o'er the darker deeps that hide
                   The blind white Sea-snake and his bride,
                   Who, drowsing, nose the long-lost Ships
                   Let down through darkness to their lips -
                   Safe-swung above the glassy death,
                   Hear what the constant Needle saith:
                   
                   
                   Oh, lisping Reef! Oh, listless Cloud,
                     In slumber on a pulseless main!
                   By Love upheld, by God allowed,
                     We go, but we return again!
                   
                   
                   E'en so through Tropic and through Trade,
                     Awed by the shadow of new skies,
                   As we shall watch old planets fade
                     And mark the stranger stars arise,
                   So, surely, back through Sun and Cloud,
                     So, surely, from the outward main
                   By Love recalled, by God allowed,
                     Shall we return - return again!
                     Yea, we return - return again!

                   _________________________________________






                                                                       к началу страницы
   The "Mary Gloster"


    I've paid for your sickest fancies; I've humoured your crackedest whim -
    Dick, it's your daddy, dying; you've got to listen to him!
    Good for a fortnight, am I? The doctor told you? He lied.
    I shall go under by morning, and - Put that nurse outside.
    'Never seen death yet, Dickie? Well, now is your time to learn,
    And you'll wish you held my record before it comes to your turn.
    Not counting the Line and the Foundry, the yards and the village, too,
    I've made myself and a million; but I'm damned if I made you.
    Master at two-and-twenty, and married at twenty-three -
    Ten thousand men on the pay-roll, and forty freighters at seal
    Fifty years between'em, and every year of it fight,
    And now I'm Sir Anthony Gloster, dying, a baronite:
    For I lunched with his Royal 'Ighness - what was it the papers had?
    "Not the least of our merchant-princes." Dickie, that's me, your dad!
    I didn't begin with askings. I took my job and I stuck;
    I took the chances they wouldn't, an' now they're calling it luck.
    Lord, what boats I've handled - rotten and leaky and old -
    Ran 'em, or - opened the bilge-cock, precisely as I was told.
    Grub that 'ud bind you crazy, and crews that 'ud turn you grey,
    And a big fat lump of insurance to cover the risk on the way.
    The others they dursn't do it; they said they valued their life
    (They've served me since as skippers). I went, and I took my wife.
    Over the world I drove 'em, married at twenty-three,
    And your mother saving the money and making a man of me.
    I was content to be master, but she said there was better behind;
    She took the chances I wouldn't, and I followed your mother blind.
    She egged me to borrow the money, an' she helped me to clear the loan,
    When we bougnt half-shares in a cheap 'un and hoisted a flag of our own.
    Patching and coaling on credit, and living the Lord knew how,
    We started the Red Ox freighters - we've eight-and-thirty now.
    And those were the days of clippers, and the freights were clipper-freights,
    And we knew we were making our fortune, but she died in Macassar Straits -
    By the Little Patemosters, as you come to the Union Bank -
    And we dropped her in fourteen fathom: I pricked it off where she sank.
    Owners we were, full owners, and the boat was christened for her,
    And she died in the Mary Gloster. My heart; how young we were!
    So I went on a spree round Java and well-nigh ran her ashore,
    But your mother came and warned me and I would't liquor no more:
    Strict I stuck to my business, afraid to stop or I'd think,
    Saving the money (she warned me), and letting the other men drink.
    And I met M'Cullough in London (I'd saved five 'undred then ),
    And 'tween us we started the Foundry - three forges and twenty men.
    Cheap repairs for the cheap 'uns. It paid, and the business grew;
    For I bought me a steam-lathe patent, and that was a gold mine too.
    "Cheaper to build 'em than buy 'em;" I said, but M'Cullough he shied,
    And we wasted a year in talking before we moved to the Clyde.
    And the Lines were all beginning, and we all of us started fair,
    Building our engines like houses and staying the boilers square.
    But M'Cullough 'e wanted cabins with marble and maple and all,
    And Brussels an' Utrecht velvet, and baths and a Social Hall,
    And pipes for closets all over, and cutting the frames too light,
    But M'Cullough he died in the Sixties, and - Well, I'm dying to-night...
    I knew - I knew what was coming, when we bid on the Byfleet's keel -
    They piddled and piffled with iron, I'd given my orders for steel!
    Steel and the first expansions. It paid, I tell you, it paid,
    When we came with our nine-knot freighters and collared the long-run trade!
    And they asked me how I did it; and I gave 'em the Scripture text,
    "You keep your light so shining a little in front o' the next!"
    They copied all they could follow, but they couldn't copy my mind,
    And I left 'em sweating and stealing a year and a half behind.
    Then came the armour-contracts, but that was M'Cullough's side;
    He was always best in the Foundry, but better, perhaps, he died.
    I went through his private papers; the notes was plainer than print;
    And I'm no fool to finish if a man'll give me a hint.
    (I remember his widow was angry.) So I saw what his drawings meant;
    And I started the six-inch rollers, and it paid me sixty per cent.
    Sixty per cent with failures, and more than twice we could do,
    And a quarter-million to credit, and I saved it all for you!
    I thought - it doesn't matter - you seemed to favour your ma,
    But you're nearer forty than thirty, and I know the kind you are.
    Harrer an' Trinity College! I ought to ha' sent you to sea -
    But I stood you an education, an' what have you done for me?
    The things I knew was proper you wouldn't thank me to give,
    And the things I knew was rotten you said was the way to live.
    For you muddled with books and pictures, an' china an' etchin's an'fans.
    And your rooms at college was beastly - more like a whore's than a man's;
    Till you married that thin-flanked woman, as white and as stale as a bone,
    An' she gave you your social nonsense; but where's that kid o' your own?
    I've seen your carriages blocking the half o' the Cromwell Road,
    But never the doctor's brougham to help the missus unload.
    (So there isn't even a grandchild, an' the Gloster family's done.)
    Not like your mother, she isn't. She carried her freight each run.
    But they died, the pore little beggars! At sea she had 'em - they died.
    Only you, an' you stood it. You haven't stood much beside.
    Weak, a liar, and idle, and mean as a collier's whelp
    Nosing for scraps in the galley. No help - my son was no help!
    So he gets three 'undred thousand, in trust and the interest paid.
    I wouldn't give it you, Dickie - you see, I made it in trade.
    You're saved from soiling your fingers, and if you have no child,
    It all comes back to the business. 'Gad, won't your wife be wild!
    'Calls and calls in her carriage, her 'andkerchief up to 'er eye:
    "Daddy! dear daddy's dyin'!" and doing her best to cry.
    Grateful? Oh, yes, I'm grateful, but keep her away from here.
    Your mother 'ud never ha' stood 'er, and, anyhow, women are queer.
    There's women will say I've married a second time. Not quite!
    But give pore Aggie a hundred, and tell her your lawyers'll fight.
    She was the best o' the boiling - you'll meet her before it ends.
    I'm in for a row with the mother - I'll leave you settle my friends.
    For a man he must go with a woman, which women don't understand -
    Or the sort that say they can see it they aren't the marrying brand.
    But I wanted to speak o' your mother that's Lady Gloster still;
    I'm going to up and see her, without its hurting the will.
    Here! Take your hand off the bell-pull. Five thousand's waiting for you,
    If you'll only listen a minute, and do as I bid you do.
    They'll try to prove me crazy, and, if you bungle, they can;
    And I've only you to trust to! (O God, why ain't it a man?)
    There's some waste money on marbles, the same as M'Cullough tried -
    Marbles and mausoleums - but I call that sinful pride.
    There's some ship bodies for burial - we've Pied 'em, soldered and packed,
    Down in their wills they wrote it, and nobody called them cracked.
    But me - I've too much money, and people might... All my fault:
    It come o' hoping for grandsons and buying that Wokin' vault...
    I'm sick o' the 'ole dam' business. I'm going back where I came.
    Dick, you're the son o' my body, and you'll take charge o' the same!
    I want to lie by your mother, ten thousand mile away,
    And they'll want to send me to Woking; and that's where you'll earn your pay.
    I've thought it out on the quiet, the same as it ought to be done -
    Quiet, and decent, and proper - an' here's your orders, my son.
    You know the Line? You don't, though. You write to the Board, and tell
    Your father's death has upset you an' you're going to cruise for a spell,
    An' you'd like the Mary Glosteter - I've held her ready for this -
    They'll put her in working order and you'll take her out as she is.
    Yes, it was money idle when I patched her and laid her aside
    (Thank God, I can pay for my fancies!) - the boat where your mother died,
    By the Little Paternosters, as you come to the Union Bank,
    We dropped her - I think I told you - and I pricked it off where she sank.
    ['Tiny she looked on the grating - that oily, treacly sea -]
    'Hundred and Eighteen East, remember, and South just Three.
    Easy bearings to carry - Three South-Three to the dot;
    But I gave McAndrew a copy in case of dying - or not.
    And so you'll write to McAndrew, he's Chief of the Maori Line
    They'Il give him leave, if you ask 'em and say it's business o' mine.
    I built three boats for the Maoris, an' very well pleased they were,
    An I've known Mac since the Fifties, and Mac knew me - and her.
    After the first stroke warned me I sent him the money to keep
    Against the time you'd claim it, committin' your dad to the deep;
    For you are the son o' my body, and Mac was my oldest friend,
    I've never asked 'im to dinner, but he'll see it out to the end.
    Stiff-necked Glasgow beggar! I've heard he's prayed for my soul,
    But he couldn't lie if you paid him, and he'd starve before he stole.
    He'll take the Mary in ballast - you'll find her a lively ship;
    And you'll take Sir Anthony Gloster, that goes on 'is wedding-trip,
    Lashed in our old deck-cabin with all three port-holes wide,
    The kick o' the screw beneath him and the round blue seas outside!
    Sir Anthony Gloster's carriage - our 'ouse-flag flyin' free -
    Ten thousand men on the pay-roll and forty freighters at sea!
    He made himself and a million, but this world is a fleetin' show,
    And he'll go to the wife of 'is bosom the same as he ought to go -
    By the heel of the Paternosters - there isn't a chance to mistake -
    And Mac'll pay you the money as soon as the bubbles break!
    Five thousand for six weeks' cruising, the staunchest freighter afloat,
    And Mac he'll give you your bonus the minute I'm out o' the boat!
    He'll take you round to Macassar, and you'll come back alone;
    He knows what I want o' the Mary... I'll do what I please with my own.
    Your mother 'ud call it wasteful, but I've seven-and-thirty more;
    I'll come in my private carriage and bid it wait at the door...
    For my son 'e was never a credit: 'e muddled with books and art,
    And e' lived on Sir Anthony's money and 'e broke Sir Anthony's heart.
    There isn't even a grandchild, and the Gloster family's done -
    The only one you left me - O mother, the only one!
    Harrer and Trinity College - me slavin'early an' late -
    An' he thinks I'm dying crazy, and you're in Macassar Strait!
    Flesh o' my flesh, my dearie, for ever an' ever amen,
    That first stroke come for a warning. I ought to ha' gone to you then.
    But - cheap repairs for a cheap 'un - the doctor said I'd do.
    Mary, why didn't you warn me? I've allus heeded to you,
    Excep' - I know - about women; but you are a spirit now;
    An', wife, they was only women, and I was a man. That's how.
    An' a man 'e must go with a woman, as you could not understand;
    But I never talked 'em secrets. I paid 'em out o' hand.
    Thank Gawd, I can pay for my fancies! Now what's five thousand to me,
    For a berth off the Paternosters in the haven where I would be?
    I believe in the Resurrection, if I read my Bible plain,
    But I wouldn't trust 'em at Wokin'; we're safer at sea again.
    For the heart it shall go with the treasure - go down to the sea in ships.
    I'm sick of the hired women. I'll kiss my girl on her lips!
    I'll be content with my fountain. I'll drink from my own well,
    And the wife of my youth shall charm me - an'the rest can go to Hell!
    (Dickie, he will, that's certain.) I'll lie in our standin'-bed,
    An' Mac'll take her in ballast - an' she trims best by the head...
    Down by the head an' sinkin', her fires are drawn and cold,
    And the water's splashin' hollow on the skin of the empty hold -
    Churning an' choking and chuckling, quiet and scummy and dark -
    Full to her lower hatches and risin' steady. Hark!
    That was the after-bulkhead... She's flooded from stem to stern...
    'Never seen death yet, Dickie?.. Well, now is your time to learn!

    _____________________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
           Mesopotamia


               They shall not return to us, the resolute, the young,
                 The eager and whole-hearted whom we gave:
               But the men who left them thriftily to die in their own dung,
                 Shall they come with years and honour to the grave?
                 
               They shall not return to us; the strong men coldly slain
                 In sight of help denied from day to day:
               But the men who edged their agonies and chid them in their pain,
                 Are they too strong and wise to put away?
                   
               Our dead shall not return to us while Day and Night divide -
                 Never while the bars of sunset hold.
               But the idle-minded overlings who quibbled while they died,
                 Shall they thrust for high employments as of old?
                    
               Shall we only threaten and be angry for an hour:
                 When the storm is ended shall we find
               How softly but how swiftly they have sidled back to power
                 By the favour and contrivance of their kind?
                     
               Even while they soothe us, while they promise large amends,
                 Even while they make a show of fear,       
               Do they call upon their debtors, and take counsel with their friends,
                 To conform and re-establish each career?
                                                    
               Their lives cannot repay us - their death could not undo -
                 The shame that they have laid upon our race. 
               But the slothfulness that wasted and the arrogance that slew,
                 Shell we leave it unabated in its place?

               _____________________________________________________________________






                                                                       к началу страницы
              The Storm Cone


                   This is the midnight-let no star 
                   Delude us-dawn is very far.
                   This is the tempest long foretold -
                   Slow to make head but sure to hold 
                   
                   Stand by! The lull 'twixt blast and blast 
                   Signals the storm is near, not past;
                   And worse than present jeopardy 
                   May our forlorn to-morrow be.
                   
                   If we have cleared the expectant reef, 
                   Let no man look for his relief.
                   Only the darkness hides the shape 
                   Of further peril to escape.
                   
                   It is decreed that we abide
                   The weight of gale against the tide 
                   And those huge waves the outer main 
                   Sends in to set us back again.
                   
                   They fall and whelm. We strain to hear 
                   The pulses of her labouring gear,
                   Till the deep throb beneath us proves, 
                   After each shudder and check, she moves! 
                   
                   She moves, with all save purpose lost,
                   To make her offing from the coast; 
                   But, till she fetches open sea,
                   Let no man deem that he is free!

                   _________________________________________






                                                                       к началу страницы
           The Three-Decker


               Full thirty foot she towered from waterline to rail.
               It took a watch to steer her, and a week to shorten sail;
               But, spite all modern notions, I've found her first and best –
               The only certain packet for the Islands of the Blest.
               
               Fair held the breeze behind us – 'twas warm with lover's prayers,
               We'd stolen wills for ballast and a crew of missing heirs.
               They shipped as Able Bastards till the Wicked Nurse confessed,
               And they worked the old three-decker to the Islands of the Blest.
               
               By ways no gaze could follow, a course unspoiled of Cook,
               Per Fancy, fleetest in man, our titled berths we took
               With maids of matchless beauty and parentage unguessed,
               And a Church of England parson for the Islands of the Blest.
               
               We asked no social questions – we pumped no hidden shame –
               We never talked obstetrics when the Little Stranger came:
               We left the Lord in Heaven, we left the fiends in Hell.
               We weren't exactly Yussufs, but – Zuleika didn't tell.
               
               No moral doubts assailed us, so when the port we neared,
               The villain had his flogging at the gangway, and we cheered.
               'Twas fiddle in the foc's'le – 'twas garlands on the mast,
               For every one was married, and I went at shore at last.
               
               I left 'em all in couples a-kissing on the decks.
               I left the lovers loving and parents signing cheques.
               In endless English comfort, by county-folk caressed,
               I left the old three-decker at the Islands of the Blest!..
               
               That route is barred to steamers: you'll never lift again
               Our purple-painted headlands or the lordly keeps of Spain.
               They're just beyond your skyline, howe’er so far you cruise,
               In a ram-you-damn-you liner with a brace of bucking screws.
               
               Swing round your aching searchlight – 'twill show no haven's peace.
               Ay, blow your shrieking sirens at the deaf, grey-bearded seas!
               Boom our the dripping oil-bags to skin the deep’s unrest –
               And you aren't one knot the nearer to the Islands of the Blest.
               
               But when you're threshing, crippled, with broken bridge and rail,
               At a drogue of dead convictions to hold you head to gale,
               Calm as the Flying Dutchman, from truck to taffrail dressed,
               You'll see the old three-decker for the Islands of the Blest.
               
               You'll see her tiering canvas in sheeted silver spread;
               You'll hear the long-drawn thunder 'neath her leaping figure-head;
               While far, so far above you, her tall poop-lanterns shine
               Unvexed by wind or weather like the candles round a shrine!
               
               Hull down – hull down and under – she dwindles to a speck,
               With noise of pleasant music and dancing on her deck.
               All's well – all's well aboard her – she's left you far behind,
               With a scent of old-world roses through the fog that ties you blind.
               
               Her crews are babes or madmen? Her port is all to make?  
               You're manned by Truth and Science, and you steam for steaming's sake?
               Well, tinker up your engines – you know your business best –
               She's taking tired people to the Islands of the Blest!


                                                                       к началу страницы
________________________________________________________________________________________