Эдгар Аллан По
1809 - 1849
|
к началу страницы
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданья... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней,
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
Подавив свои сомненья, победивши опасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма, и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его,
Эхо, больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это ветер, усмирю я трепет сердца моего,
Ветер, больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей,
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где Ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где Ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью - говорящий без запинки, без труда -
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как Надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной,
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастье, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но, постой, вокруг темнеет, и как будто кто-то веет,
То с кадильницей небесной Серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты иль дух зловещий,
Этим Небом, что над нами - Богом, скрытым навсегда -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, на полу дрожит всегда,
И душа моя из тени, что волнуется всегда,
Не восстанет - никогда!
Перевод К. Бальмонта (1894)
"The Raven"
_________________________________________________________________
к началу страницы
Аннабель-Ли
Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
Называлася Аннабель-Ли,
Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
Только этим мы жить и могли.
И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви, -
Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.
Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли, -
С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли, -
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли), -
Ветер ночью повеял холодный из туч
И убил мою Аннабель-Ли.
Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли, -
Тех, что мудростью нас превзошли, -
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.
И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной - с невестой - с любовью моей -
Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли.
Перевод К. Бальмонта (1895)
"Annabel Lee"
_____________________________________________
к началу страницы
К Елене
Тебя я видел раз, один лишь раз.
Ушли года с тех пор, не знаю, сколько, -
Мне чудится, прошло немного лет.
То было знойной полночью Июля;
Зажглась в лазури полная луна,
С твоей душою странно сочетаясь,
Она хотела быть на высоте
И быстро шла своим путем небесным;
И вместе с негой сладостной дремоты
Упал на землю ласковый покров
Ее лучей сребристо-шелковистых, -
Прильнул к устам полураскрытых роз.
И замер сад. И ветер шаловливый,
Боясь движеньем чары возмутить,
На цыпочках чуть слышно пробирался:
Покров лучей сребристо-шелковистых
Прильнул к устам полураскрытых роз,
И умерли в изнеможеньи розы,
Их души отлетели к небесам,
Благоуханьем легким и воздушным;
В себя впивая лунный поцелуй,
С улыбкой счастья розы умирали, -
И очарован был цветущий сад -
Тобой, твоим присутствием чудесным.
Вся в белом, на скамью полусклонясь,
Сидела ты, задумчиво-печальна,
И на твое открытое лицо
Ложился лунный свет, больной и бледный.
Меня Судьба в ту ночь остановила
(Судьба, чье имя также значит Скорбь),
Она внушила мне взглянуть, помедлить,
Вдохнуть в себя волненье спящих роз.
И не было ни звука, мир забылся,
Людской враждебный мир, - лишь я и ты, -
(Двух этих слов так сладко сочетанье!),
Не спали - я и ты. Я ждал - я медлил -
И в миг один исчезло все кругом.
(Не позабудь, что сад был зачарован!)
И вот угас жемчужный свет луны,
И не было извилистых тропинок,
Ни дерна, ни деревьев, ни цветов,
И умер самый запах роз душистых
В объятиях любовных ветерка.
Все - все угасло - только ты осталась -
Не ты - но только блеск лучистых глаз,
Огонь души в твоих глазах блестящих.
Я видел только их - ив них свой мир -
Я видел только их - часы бежали -
Я видел блеск очей, смотревших в высь.
О, сколько в них легенд запечатлелось,
В небесных сферах, полных дивных чар!
Какая скорбь! какое благородство!
Какой простор возвышенных надежд,
Какое море гордости отважной -
И глубина способности любить!
Но час настал - и бледная Диана,
Уйдя на запад, скрылась в облаках,
В себе таивших гром и сумрак бури;
И, призраком, ты скрылась в полутьме,
Среди дерев, казавшихся гробами,
Скользнула и растаяла. Ушла.
Но блеск твоих очей со мной остался.
Он не хотел уйти - и не уйдет.
И пусть меня покинули надежды, -
Твои глаза светили мне во мгле,
Когда в ту ночь домой я возвращался,
Твои глаза блистают мне с тех пор
Сквозь мрак тяжелых лет и зажигают
В моей душе светильник чистых дум,
Неугасимый светоч благородства,
И, наполняя дух мой Красотой,
Они горят на Небе недоступном;
Коленопреклоненный, я молюсь,
В безмолвии ночей моих печальных,
Им - только им - и в самом блеске дня
Я вижу их, они не угасают:
Две нежные лучистые денницы -
Две чистые вечерние звезды.
Перевод К. Бальмонта (1895)
_______________________________________
к началу страницы
Эльдорадо
Между гор и долин
Едет рыцарь один,
Никого ему в мире не надо.
Он все едет вперед,
Он все песню поет,
Он замыслил найти Эльдорадо.
Но в скитаньях - один
Дожил он до седин,
И погасла былая отрада.
Ездил рыцарь везде,
Но не встретил нигде,
Не нашел он нигде Эльдорадо.
И когда он устал,
Пред скитальцем предстал
Странный призрак - и шепчет: "Что надо?"
Тотчас рыцарь ему:
"Расскажи, не пойму,
Укажи, где страна Эльдорадо?"
И ответила Тень:
"Где рождается день,
Лунных Гор где чуть зрима громада.
Через ад, через рай,
Все вперед поезжай,
Если хочешь найти Эльдорадо!"
Перевод К. Бальмонта (1899)
"Eldorado"
________________________________________
к началу страницы
Заколдованный замок
В самой зеленой из наших долин,
Где обиталище духов добра,
Некогда замок стоял властелин,
Кажется, высился только вчера.
Там он вздымался, где Ум молодой
Был самодержцем своим.
Нет, никогда над такой красотой
Не раскрывал своих крыл Серафим!
Бились знамена, горя, как огни,
Как золотое сверкая руно.
(Все это было - в минувшие дни,
Все это было давно.)
Полный воздушных своих перемен,
В нежном сиянии дня,
Ветер душистый вдоль призрачных стен
Вился, крылатый, чуть слышно звеня.
Путники, странствуя в области той,
Видели в два огневые окна
Духов, идущих певучей четой,
Духов, которым звучала струна,
Вкруг того трона, где высился он,
Багрянородный герой,
Славой, достойной его, окружен,
Царь над волшебною этой страной,
Вся в жемчугах и рубинах была
Пышная дверь золотого дворца,
В дверь все плыла и плыла и плыла,
Искрясь, горя без конца,
Армия Откликов, долг чей святой
Был только - славить его,
Петь, с поражающей слух красотой,
Мудрость и силу царя своего.
Но злые созданья, в одеждах печали,
Напали на дивную область царя.
(О, плачьте, о, плачьте! Над тем, кто в опале,
Ни завтра, ни после не вспыхнет заря!)
И вкруг его дома та слава, что прежде
Жила и цвела в обаяньи лучей,
Живет лишь как стон панихиды надежде,
Как память едва вспоминаемых дней.
И путники видят, в том крае туманном,
Сквозь окна, залитые красною мглой,
Огромные формы, в движении странном,
Диктуемом дико звучащей струной.
Меж тем как, противные, быстрой рекою,
Сквозь бледную дверь, за которой Беда,
Выносятся тени и шумной толпою,
Забывши улыбку, хохочут всегда.
Перевод К. Бальмонта (1901)
"The Haunted Palace"
______________________________________________
к началу страницы
The Raven
Once upon a midnight dreadry, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of someone gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door;
Only this, and nothing more."
Ah, distinctly I remember, it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; vainly I had sought to borrow
From my books surcease of surrow, sorrow for the lost Lenore,.
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore,
Nameless here forevermore.
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
"'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door,
Some late visitor entreating entrance at my chamber door.
This is it, and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is, I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you." Here I opened wide the door; -
Darkness there, and nothing more.
Deep into the darkness peering, long I stood there, wondering, fearing
Doubting, dreaming dreams no mortals ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?",
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"
Merely this, and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping, something louder than before,
"Surely," said I, "surely, that is something at my window lattice.
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore.
Let my heart be still a moment, and this mystery explore.
'Tis the wind, and nothing more."
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven, of the saintly days of yore.
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But with mien of lord or lady, perched above my chamber door.
Perched upon a bust of Pallas, just above my chamber door,
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven thou," I said, "art sure no craven,
Ghastly, grim, and ancient raven, wandering from the nightly shore.
Tell me what the lordly name is on the Night's Plutonian shore."
Quoth the raven, "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning, little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door,
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the raven, sitting lonely on that placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered; not a feather then he fluttered;
Till I scarcely more than muttered,"Other friends have flown before;
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
Then the bird said,"Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master, whom unmerciful disaster
Followed fast and followed faster, till his songs one burden bore, -
Till the dirges of his hope that melancholy burden bore
Of "Never - nevermore."
But the raven still beguiling all my fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore,
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking, "Nevermore."
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl, whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamplight gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamplight gloating o'er
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by seraphim whose footfalls tinkled on the tufted floor.
"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee - by these angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaff, O quaff this kind nepenthe, and forget this lost Lenore!"
Quoth the raven, "Nevermore!"
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird or devil!
Whether tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate, yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by horror haunted--tell me truly, I implore:
Is there - is there balm in Gilead? - tell me - tell me I implore!"
Quoth the raven, "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil - prophet still, if bird or devil!
By that heaven that bends above us - by that God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden, if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden, whom the angels name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden, whom the angels name Lenore?
Quoth the raven, "Nevermore."
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!' I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the raven, "Nevermore."
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming.
And the lamplight o'er him streaming throws the shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted - nevermore!
1844-1849
______________________________________________________________________________
к началу страницы
A Valentine
For her this rhyme is penned, whose luminous eyes,
Brightly expressive as the twins of Leda,
Shall find her own sweet name, that nestling lies
Upon the page, enwrapped from every reader.
Search narrowly the lines! - they hold a treasure
Divine - a talisman - an amulet
That must be worn at heart. Search well the measure -
The wordS - the syllables! Do not forget
The trivialest point, or you may lose your labor
And yet there is in this no Gordian knot
Which one might not undo without a sabre,
If one could merely comprehend the plot.
Enwritten upon the leaf where now are peering
Eyes scintillating soul, there lie perdus
Three eloquent wOrds oft uttered in the hearing
Of poets, by poets - as the name is a poet's, too,
Its letters, although naturally lying
Like the knight Pinto - Mendez Ferdinando -
Still form a synonym for Truth - Cease trying!
You will not read the riddle, though you do the best
you can do.
1846
____________________________________________________________
к началу страницы
Serenade
So sweet the hour, so calm the time,
I feel it more than half a crime,
When Nature sleeps and stars are mute,
To mar the silence ev'n with lute.
At rest on ocean's brilliant dyes
An image of Elysium lies:
Seven Pleiades entranced in Heaven,
Form in the deep another seven:
Endymion nodding from above
Sees in the sea a second love.
Within the valleys dim and brown,
And on the spectral mountain's crown,
The wearied light is dying down,
And earth, and stars, and sea, and sky
Are redolent of sleep, as I
Am redolent of thee and thine
Enthralling love, my Adeline.
But list, O list, - so soft and low
Thy lover's voice tonight shall flow,
That, scarce awake, thy soul shall deem
My words the music of a dream.
Thus, while no single sound too rude
Upon thy slumber shall intrude,
Our thoughts, our souls- O God above!
In every deed shall mingle, love.
1833
_______________________________________
к началу страницы
Romance
Romance, who loves to nod and sing,
With drowsy head and folded wing,
Among the green leaves as they shake
Far down within some shadowy lake,
To me a painted paroquet
Hath been - a most familiar bird -
Taught me my alphabet to say -
To lisp my very earliest word
While in the wild wood I did lie,
A child - with a most knowing eye.
Of late, eternal Condor years
So shake the very Heaven on high
With tumult as they thunder by,
I have no time for idle cares
Through gazing on the unquiet sky.
And when an hour with calmer wings
Its down upon my spirit flings -
That little time with lyre and rhyme
To while away - forbidden things!
My heart would feel to be a crime
Unless it trembled with the strings.
1829
____________________________________
к началу страницы
The Lake
In spring of youth it was my lot
To haunt of the wide world a spot
The which I could not love the less -
So lovely was the loneliness
Of a wild lake, with black rock bound,
And the tall pines that towered around.
But when the Night had thrown her pall
Upon that spot, as upon all,
And the mystic wind went by
Murmuring in melody -
Then - ah then I would awake
To the terror of the lone lake.
Yet that terror was not fright,
But a tremulous delight-
A feeling not the jewelled mine
Could teach or bribe me to define -
Nor Love - although the Love were thine.
Death was in that poisonous wave,
And in its gulf a fitting grave
For him who thence could solace bring
To his lone imagining -
Whose solitary soul could make
An Eden of that dim lake.
1827-1845
________________________________________
к началу страницы
Annabel Lee
It was many and many a year ago,
In a kingdom by the sea,
That a maiden there lived whom you may know
By the name of Annabel Lee;
And this maiden she lived with no other thought
Than to love and be loved by me.
I was a child and she was a child,
In this kingdom by the sea;
But we loved with a love that was more than love -
I and my Annabel Lee;
With a love that the winged seraphs of heaven
Coveted her and me.
And this was the reason that, long ago,
In this kingdom by the sea,
A wind blew out of a cloud, chilling
My beautiful Annabel Lee;
So that her highborn kinsman came
And bore her away from me,
To shut her up in a sepulchre
In this kingdom by the sea.
The angels, not half so happy in heaven,
Went envying her and me -
Yes! - that was the reason (as all men know,
In this kingdom by the sea)
That the wind came out of the cloud by night,
Chilling and killing my Annabel Lee.
But our love it was stronger by far than the love
Of those who were older than we -
Of many far wiser than we -
And neither the angels in heaven above,
Nor the demons down under the sea,
Can ever dissever my soul from the soul
Of the beautiful Annabel Lee.
For the moon never beams without bringing me dreams
Of the beautiful Annabel Lee;
And the stars never rise but I feel the bright eyes
Of the beautiful Annabel Lee;
And so, all the night-tide, I lie down by the side
Of my darling - my darling - my life and my bride,
In the sepulchre there by the sea,
In her tomb by the sounding sea.
1849
___________________________________________________
к началу страницы
The City In The Sea
Lo! Death has reared himself a throne
In a strange city lying alone
Far down within the dim West,
Where the good and the bad and the worst and the best
Have gone to their eternal rest.
There shrines and palaces and towers
(Time-eaten towers that tremble not!)
Resemble nothing that is ours.
Around, by lifting winds forgot,
Resignedly beneath the sky
The melancholy waters lie.
No rays from the holy heaven come down
On the long night-time of that town;
But light from out the lurid sea
Streams up the turrets silently -
Gleams up the pinnacles far and free -
Up domes - up spires - up kingly halls -
Up fanes - up Babylon - like walls -
Up shadowy long-forgotten bowers
Of sculptured ivy and stone flowers -
Up many and many a marvellous shrine
Whose wreathed friezes intertwine
The viol, the violet, and the vine.
Resignedly beneath the sky
The melancholy waters lie.
So blend the turrets and shadows there
That all seem pendulous in air,
While from a proud tower in the town
Death looks gigantically down.
There open fanes and gaping graves
Yawn level with the luminous waves;
But not the riches there that lie
In each idol's diamond eye -
Not the gaily-jewelled dead
Tempt the waters from their bed;
For no ripples curl, alas!
Along that wilderness of glass -
No swellings tell that winds may be
Upon some far-off happier sea -
No heavings hint that winds have been
On seas less hideously serene.
But lo, a stir is in the air!
The wave - there is a movement there!
As if the towers had thrust aside,
In slightly sinking, the dull tide -
As if their tops had feebly given
A void within the filmy Heaven.
The waves have now a redder glow -
The hours are breathing faint and low -
And when, amid no earthly moans,
Down, down that town shall settle hence,
Hell, rising from a thousand thrones,
Shall do it reverence.
1831-1845
_____________________________________________________
к началу страницы
Elizabeth
Elizabeth, it surely is most fit
(Logic and common usage so commanding)
In thy own book that first thy name be writ,
Zeno and other sages notwithstanding;
And I have other reasons for so doing
Besides my innate love of contradiction;
Each poet - if a poet - in pursuing
The muses thro' their bowers of Truth or Fiction,
Has studied very little of his part,
Read nothing, written less - in short's a fool
Endued with neither soul, nor sense, nor art,
Being ignorant of one important rule,
Employed in even the theses of the school -
Called - I forget the heathenish Greek name
(Called anything, its meaning is the same)
"Always write first things uppermost in the heart."
1829
___________________________________________________
к началу страницы
Sancta Maria
Sancta Maria! turn thine eyes -
Upon the sinner's sacrifice,
Of fervent prayer and humble love,
From thy holy throne above.
At morn - at noon - at twilight dim -
Maria! thou hast heard my hymn!
In joy and wo - in good and ill -
Mother of God, be with me still!
When the Hours flew brightly by,
And not a cloud obscured the sky,
My soul, lest it should truant be,
Thy grace did guide to thine and thee;
Now, when storms of Fate o'ercast
Darkly my Present and my Past,
Let my Future radiant shine
With sweet hopes of thee and thine!
______________________________________
к началу страницы
The Haunted Palace
In the greenest of our valleys
By good angels tenanted,
Once a fair and stately palace -
Radiant palace - reared its head.
In the monarch Thought's dominion -
It stood there!
Never seraph spread a pinion
Over fabric half so fair!
Banners yellow, glorious, golden,
On its roof did float and flow,
(This - all this - was in the olden
Time long ago,)
And every gentle air that dallied,
In that sweet day,
Along the ramparts plumed and pallid,
A winged odor went away.
Wanderers in that happy valley,
Through two luminous windows, saw
Spirits moving musically,
To a lute's well-tuned law,
Round about a throne where, sitting
(Porphyrogene!)
In state his glory well-befitting,
The ruler of the realm was seen.
And all with pearl and ruby glowing
Was the fair palace door,
Through which came flowing, flowing, flowing,
And sparkling evermore,
A troop of Echoes, whose sweet duty
Was but to sing,
In voices of surpassing beauty,
The wit and wisdom of their king.
But evil things, in robes of sorrow,
Assailed the monarch's high estate.
(Ah, let us mourn! - for never morrow
Shall dawn upon him desolate!)
And round about his home the glory
That blushed and bloomed,
Is but a dim-remembered story
Of the old time entombed.
And travellers, now, within that valley,
Through the red-litten windows see
Vast forms, that move fantastically
To a discordant melody,
While, like a ghastly rapid river,
Through the pale door
A hideous throng rush out forever
And laugh - but smile no more.
1838-1848
_____________________________________________
к началу страницы
Evening Star
'Twas noontide of summer,
And mid-time of night;
And stars, in their orbits,
Shone pale, thro' the light
Of the brighter, cold moon,
'Mid planets her slaves,
Herself in the Heavens,
Her beam on the waves.
I gazed awhile
On her cold smile;
Too cold - too cold for me -
There pass'd, as a shroud,
A fleecy cloud,
And I turned away to thee,
Proud Evening Star,
In thy glory afar,
And dearer thy beam shall be;
For joy to my heart
Is the proud part
Thou bearest in Heaven at night,
And more I admire
Thy distant fire,
Than that colder, lowly light.
1827
________________________________
к началу страницы
Dream-Land
By a route obscure and lonely,
Haunted by ill angels only,
Where an Eidolon, named Night,
On a black throne reigns upright,
I have reached these lands but newly
From an ultimate dim Thule -
From a wild clime that lieth, sublime,
Out of Space - out of Time.
Bottomless vales and boundless floods,
And chasms, and caves, and Titan woods,
With forms that no man can discover
For the tears that drip all over;
Mountains toppling evermore
Into seas without a shore;
Seas that restlessly aspire,
Surging, unto skies of fire;
Lakes that endlessly outspread
Their lone waters - lone and dead, -
Their still waters - still and chilly
With the snows of the lolling lily.
By the lakes that thus outspread
Their lone waters, lone and dead, -
Their sad waters, sad and chilly
With the snows of the lolling lily, -
By the mountains - near the river
Murmuring lowly, murmuring ever, -
By the grey woods, - by the swamp
Where the toad and the newt encamp -
By the dismal tarns and pools
Where dwell the Ghouls, -
By each spot the most unholy -
In each nook most melancholy -
There the traveller meets aghast
Sheeted Memories of the Past -
Shrouded forms that start and sigh
As they pass the wanderer by -
White-robed forms of friends long given,
In agony, to the Earth - and Heaven.
For the heart whose woes are legion
'Tis a peaceful, soothing region -
For the spirit that walks in shadow
'Tis- oh, 'tis an Eldorado!
But the traveller, travelling through it,
May not - dare not openly view it!
Never its mysteries are exposed
To the weak human eye unclosed;
So wills its King, who hath forbid
The uplifting of the fringed lid;
And thus the sad Soul that here passes
Beholds it but through darkened glasses.
By a route obscure and lonely,
Haunted by ill angels only,
Where an Eidolon, named NIGHT,
On a black throne reigns upright,
I have wandered home but newly
From this ultimate dim Thule.
1844-1849
_________________________________________
к началу страницы
Bridal Ballad
The ring is on my hand,
And the wreath is on my brow;
Satins and jewels grand
Are all at my command,
And I am happy now.
And my lord he loves me well;
But, when first he breathed his vow,
I felt my bosom swell -
For the words rang as a knell,
And the voice seemed his who fell
In the battle down the dell,
And who is happy now.
But he spoke to re-assure me,
And he kissed my pallid brow,
While a reverie came o'er me,
And to the church-yard bore me,
And I sighed to him before me,
(Thinking him dead D'Elormie,)
"Oh, I am happy now!"
And thus the words were spoken,
And this the plighted vow,
And, though my faith be broken,
And, though my heart be broken,
Here is a ring, as token
That I am happy now!
Behold the golden token
That proves me happy now!
Would God I could awaken!
For I dream I know not how!
And my soul is sorely shaken
Lest an evil step be taken, -
Lest the dead who is forsaken
May not be happy now.
1836-1849
____________________________________
к началу страницы
A Dream
In visions of the dark night
I have dreamed of joy departed -
But a waking dream of life and light
Hath left me broken-hearted.
Ah! what is not a dream by day
To him whose eyes are cast
On things around him with a ray
Turned back upon the past?
That holy dream - that holy dream,
While all the world were chiding,
Hath cheered me as a lovely beam
A lonely spirit guiding.
What though that light, thro' storm and night,
So trembled from afar -
What could there be more purely bright
In Truth's day-star?
1827-1845
______________________________________________
к началу страницы
To My Mother
Because I feel that, in the Heavens above,
The angels, whispering to one another,
Can find, among their burning terms of love,
None so devotional as that of "Mother,"
Therefore by that dear name I long have called you -
You who are more than mother unto me,
And fill my heart of hearts, where Death installed you
In setting my Virginia's spirit free.
My mother - my own mother, who died early,
Was but the mother of myself; but you
Are mother to the one I loved so dearly,
And thus are dearer than the mother I knew
By that infinity with which my wife
Was dearer to my soul than its soul-life.
1849
______________________________________________________
к началу страницы
Eldorado
Gaily bedight,
A gallant knight,
In sunshine and in shadow,
Had journeyed long,
Singing a song,
In search of Eldorado.
But he grew old -
This knight so bold -
And o'er his heart a shadow
Fell as he found
No spot of ground
That looked like Eldorado.
And, as his strength
Failed him at length,
He met a pilgrim shadow -
"Shadow," said he,
"Where can it be -
This land of Eldorado?"
"Over the Mountains
Of the Moon,
Down the Valley of the Shadow,
Ride, boldly ride,"
The shade replied -
"If you seek for Eldorado!"
1849
______________________________
к началу страницы
Город на море
Здесь Смерть себе воздвигла трон,
Здесь город, призрачный, как сон,
Стоит в уединеньи странном,
Вдали на Западе туманном,
Где добрый, злой, и лучший, и злодей
Прияли сон - забвение страстей.
Здесь храмы и дворцы и башни,
Изъеденные силой дней,
В своей недвижности всегдашней,
В нагроможденности теней,
Ничем на наши не похожи.
Кругом, где ветер не дохнет,
В своем невозмутимом ложе,
Застыла гладь угрюмых вод.
Над этим городом печальным,
В ночь безысходную его,
Не вспыхнет луч на Небе дальнем.
Лишь с моря, тускло и мертво,
Вдоль башен бледный свет струится,
Меж капищ, меж дворцов змеится,
Вдоль стен, пронзивших небосклон,
Бегущих в высь, как Вавилон,
Среди изваянных беседок,
Среди растений из камней,
Среди видений бывших дней,
Совсем забытых напоследок,
Средь полных смутной мглой беседок,
Где сетью мраморной горят
Фиалки, плющ и виноград.
Не отражая небосвод,
Застыла гладь угрюмых вод.
И тени башен пали вниз,
И тени с башнями слились,
Как будто вдруг, и те, и те,
Они повисли в пустоте.
Меж тем как с башни - мрачный вид! -
Смерть исполинская глядит.
Зияет сумрак смутных снов
Разверстых капищ и гробов,
С горящей, в уровень, водой;
Но блеск убранства золотой
На опочивших мертвецах,
И бриллианты, что звездой
Горят у идолов в глазах,
Не могут выманить волны
Из этой водной тишины.
Хотя бы только зыбь прошла
По гладкой плоскости стекла,
Хотя бы ветер чуть дохнул
И дрожью влагу шевельнул.
Но нет намека, что вдали,
Там где-то дышат корабли,
Намека нет на зыбь морей,
Не страшных ясностью своей.
Но чу! Возникла дрожь в волне!
Пронесся ропот в вышине!
Как будто башни, вдруг осев,
Разъяли в море сонный зев, -
Как будто их верхи, впотьмах,
Пробел родили в Небесах.
Краснее зыбь морских валов,
Слабей дыхание Часов.
И в час, когда, стеня в волне,
Сойдет тот город к глубине,
Прияв его в свою тюрьму,
Восстанет Ад, качая тьму,
И весь поклонится ему.
Перевод К. Бальмонта (1901)
"The City In The Sea"
____________________________________
к началу страницы
Страна снов
Дорогой темной, нелюдимой,
Лишь злыми духами хранимой,
Где некий черный трон стоит,
Где некий Идол, Ночь царит,
До этих мест, в недавний миг,
Из крайней Фуле я достиг,
Из той страны, где вечно сны, где чар высоких
постоянство,
Вне Времени - и вне Пространства.
Бездонные долины, безбрежные потоки,
Провалы и пещеры. Гигантские леса,
Их сумрачные формы - как смутные намеки,
Никто не различит их, на всем дрожит роса.
Возвышенные горы, стремящиеся вечно
Обрушиться, сквозь воздух, в моря без берегов,
Течения морские, что жаждут бесконечно
Взметнуться ввысь, к пожару горящих облаков.
Озера, беспредельность просторов полноводных,
Немая бесконечность пустынных мертвых вод,
Затишье вод пустынных, безмолвных и холодных,
Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод.
Близ озерных затонов, меж далей полноводных,
Близ этих одиноких печальных мертвых вод,
Близ этих вод пустынных, печальных и холодных,
Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод, -
Близ гор, - близ рек, что вьются, как водные аллеи,
И ропщут еле слышно, журчат - журчат всегда, -
Вблизи седого леса, - вблизи болот, где змеи,
Где только змеи, жабы, да ржавая вода, -
Вблизи прудков зловещих и темных ям с водою,
Где притаились Ведьмы, что возлюбили мглу, -
Вблизи всех мест проклятых, насыщенных бедою,
О, в самом нечестивом и горестном углу, -
Там путник, ужаснувшись, встречает пред собою
Закутанные в саван видения теней,
Встающие внезапно воздушною толпою,
Воспоминанья бывших невозвратимых Дней.
Все в белое одеты, они проходят мимо,
И вздрогнут, и, вздохнувши, спешат к седым лесам,
Виденья отошедших, что стали тенью дыма,
И преданы, с рыданьем, Земле - и Небесам.
Для сердца, чьи страданья - столикая громада,
Для духа, что печалью и мглою окружен,
Здесь тихая обитель, - услада, - Эльдорадо, -
Лишь здесь изнеможенный с собою примирен.
Но путник, проходящий по этим дивным странам,
Не может - и не смеет открыто видеть их,
Их таинства навеки окутаны туманом,
Они полусокрыты от слабых глаз людских.
Так хочет их Властитель, навеки возбранивший
Приоткрывать ресницы и поднимать чело,
И каждый дух печальный, в пределы их вступивший,
Их может только видеть сквозь дымное стекло.
Дорогой темной, нелюдимой,
Лишь злыми духами хранимой,
Где некий черный трон стоит,
Где некий Идол, Ночь царит,
Из крайних мест, в недавний миг,
Я дома своего достиг.
Перевод К. Бальмонта (1901)
"Dream-Land"
___________________________________________________
к началу страницы
К моей матери
Когда в Раю, где дышит благодать,
Нездешнею любовию томимы,
Друг другу нежно шепчут серафимы,
У них нет слов нежней, чем слово Мать.
И потому-то пылко возлюбила
Моя душа тебя так звать всегда,
Ты больше мне, чем мать, с тех пор, когда
Виргиния навеки опочила.
Моя родная мать мне жизнь дала,
Но рано, слишком рано умерла.
И я тебя как мать люблю, - но Боже!
Насколько ты мне более родна,
Настолько, как была моя жена
Моей душе - моей души дороже!
Перевод К. Бальмонта (1901)
"To My Mother"
_________________________________________
к началу страницы
Молчание
Есть свойства - существа без воплощенья,
С двойною жизнью: видимый их лик -
В той сущности двоякой, чей родник -
Свет в веществе, предмет и отраженье.
Двойное есть Молчанье в наших днях,
Душа и тело - берега и море.
Одно живет в заброшенных местах,
Вчера травой поросших; в ясном взоре,
Глубоком, как прозрачная вода,
Оно хранит печаль воспоминанья,
Среди рыданий найденное знанье;
Его названье: "Больше Никогда".
Не бойся воплощенного Молчанья,
Ни для кого не скрыто в нем вреда.
Но если ты с его столкнешься тенью
(Эльф безымянный, что живет всегда
Там, где людского не было следа),
Тогда молись, ты обречен мученью!
Перевод К. Бальмонта (1895)
__________________________________________
к началу страницы
* * *
Из всех, кому тебя увидеть - утро,
Из всех, кому тебя не видеть - ночь,
Полнейшее исчезновенье солнца,
Изъятого из высоты Небес, -
Из всех, кто ежечасно, со слезами,
Тебя благословляет за надежду,
За жизнь, за то, что более, чем жизнь,
За возрожденье веры схороненной,
Доверья к Правде, веры в Человечность, -
Из всех, что, умирая, прилегли
На жесткий одр Отчаянья немого
И вдруг вскочили, голос твой услышав,
Призывно-нежный зов: "Да будет свет!", -
Призывно-нежный голос, воплощенный
В твоих глазах, о, светлый серафим, -
Из всех, кто пред тобою так обязан,
Что молятся они, благодаря, -
О, вспомяни того, кто всех вернее,
Кто полон самой пламенной мольбой,
Подумай сердцем, это он взывает
И, создавая беглость этих строк,
Трепещет, сознавая, что душою
Он с ангелом небесным говорит.
Перевод К. Бальмонта (1901)
________________________________________
к началу страницы
Сон во сне
Пусть останется с тобой
Поцелуй прощальный мой!
От тебя я ухожу,
И тебе теперь скажу:
Не ошиблась ты в одном, -
Жизнь моя была лишь сном.
Но мечта, что сном жила,
Днем ли, ночью ли ушла,
Как виденье ли, как свет,
Чтó мне в том, - ее уж нет.
Все, что зрится, мнится мне,
Все есть только сон во сне.
Я стою на берегу,
Бурю взором стерегу.
И держу в руках своих
Горсть песчинок золотых.
Как они ласкают взгляд!
Как их мало! Как скользят
Все - меж пальцев - вниз, к волне,
К глубине - на горе мне!
Как их бег мне задержать,
Как сильнее руки сжать?
Сохранится ль хоть одна,
Или все возьмет волна?
Или то, что зримо мне,
Все есть только сон во сне?
Перевод К. Бальмонта (1901)
__________________________________
к началу страницы
* * *
Я не скорблю, что мой земной удел
Земного мало знал самозабвенья,
Что сон любви давнишней отлетел
Перед враждой единого мгновенья.
Скорблю я не о том, что в блеске дня
Меня счастливей нищий и убогий,
Но что жалеешь ты, мой друг, меня,
Идущего пустынною дорогой.
Перевод К. Бальмонта (1901)
____________________________________
к началу страницы
Израфель
...И ангел Израфель, струны сердца
которого - лютня, и у которого из всех
созданий Бога - сладчайший голос.
Коран
На Небе есть ангел, прекрасный,
И лютня в груди у него.
Всех духов, певучестью ясной,
Нежней Израфель сладкогласный,
И, чарой охвачены властной,
Созвездья напев свой согласный
Смиряют, чтоб слушать его.
Колеблясь в истоме услады,
Пылает любовью Луна;
В подъятии высшем, она
Внимает из мглы и прохлады.
И быстрые медлят Плеяды;
Чтоб слышать тот гимн в Небесах.
Семь Звезд улетающих рады
Сдержать быстролетный размах.
И шепчут созвездья, внимая,
И сонмы влюбленных в него,
Что песня его огневая
Обязана лютне его.
Поет он, на лютне играя,
И струны живые на ней,
И бьется та песня живая
Среди необычных огней.
Но ангелы дышат в лазури,
Где мысли глубоки у всех;
Полна там воздушных утех
Любовь, возращенная бурей;
И взоры лучистые Гурий
Исполнены той красотой,
Что чувствуем мы за звездой.
Итак, навсегда справедливо
Презренье твое, Израфель,
К напевам, лишенным порыва!
Для творчества страсть - колыбель.
Все стройно в тебе и красиво,
Живи, и прими свой венец,
О, лучший, о, мудрый певец!
Восторженность чувств исступленных
Пылающим ритмам под стать.
Под музыку звуков, сплетенных
Из дум Израфеля бессонных,
Под звон этих струн полнозвонных
И звездам отрадно молчать.
Все Небо твое, все блаженство.
Наш мир - мир восторгов и бед,
Расцвет наш есть только расцвет.
И тень твоего совершенства
Для нас ослепительный свет.
Когда Израфелем я был бы,
Когда Израфель был бы мной,
Он песни такой не сложил бы
Безумной - печали земной.
И звуки, смелее, чем эти,
Значительней в звучном завете,
Возникли бы, в пламенном свете,
Над всею небесной страной.
Перевод К. Бальмонта (1901)
____________________________________
к началу страницы
Спящая
В Июне, в полночь, в мгле сквозной,
Я был под странною луной.
Пар усыпительный, росистый,
Дышал от чаши золотистой,
За каплей капля, шел в простор,
На высоту спокойных гор,
Скользил, как музыка без слова,
В глубины дола мирового.
Спит на могиле розмарин,
Спит лилия речных глубин;
Ночной туман прильнул к руине!
И глянь! там озеро в ложбине,
Как бы сознательно дремля,
Заснуло, спит. Вся спит земля.
Спит Красота! - С дремотой слита
(Ее окно в простор открыто)
Ирэна, с нею Сýдеб свита.
О, неги дочь! тут как помочь?
Зачем окно открыто в ночь?
Здесь ветерки, с вершин древесных,
О чарах шепчут неизвестных -
Волшебный строй, бесплотный рой,
Скользит по комнате ночной,
Волнуя занавес красиво -
И страшно так - и прихотливо -
Над сжатой бахромой ресниц,
Что над душой склонились ниц,
А на стенах, как ряд видений,
Трепещут занавеса тени.
Тебя тревоги не гнетут?
О чем и как ты грезишь тут?
Побыв за дальними морями,
Ты здесь, среди дерев, с цветами.
Ты странной бледности полна.
Наряд твой странен. Ты одна.
Странней всего, превыше грез,
Длина твоих густых волос.
И все объято тишиною
Под той торжественной луною.
Спит красота! На долгий срок
Пусть будет сон ее глубок!
Молю я Бога, что над нами,
Да с нераскрытыми очами,
Она здесь вековечно спит,
Меж тем как рой теней скользит,
И духи в саванах из дыма
Идут, дрожа, проходят мимо.
Любовь моя, ты спишь. Усни
На долги дни, на вечны дни!
Пусть мягко червь мелькнет в тени!
В лесу, в той чаще темноокой,
Пусть свод откроется высокий,
Он много раз здесь был открыт,
Принять родных ее меж плит -
Да дремлет там в глуши пустынной,
Да примет склеп ее старинный,
Чью столь узорчатую дверь
Не потревожить уж теперь -
Куда не раз, рукой ребенка,
Бросала камни - камень звонко,
Сбегая вниз, металл будил,
И долгий отклик находил,
Как будто там, в смертельной дали,
Скорбя, усопшие рыдали.
Перевод К. Бальмонта (1911)
___________________________________
к началу страницы
К Анни
Хваление небу!
Опасность прошла,
Томленье исчезло,
И мгла лишь была,
Горячка, что "Жизнью"
Зовется - прошла.
Прискорбно, я знаю,
Лишился я сил,
Не сдвинусь, не стронусь,
Лежу, все забыл -
Но чтó в том! - теперь я
Довольней, чем был.
В постели, спокойный
Лежу наконец,
Кто глянет, тот дрогнет,
Помыслит - мертвец,
Узрев меня, вздрогнет,
Подумав - мертвец.
Рыданья, стенанья,
И вздохи, и пени,
Спокойны теперь,
И это терзанье,
Там в сердце: - терзанье,
С биением в дверь.
Дурнотные пытки
Безжалостных чар
Исчезли с горячкой,
Развеян угар,
С горячкою "Жизнью",
Что жжет, как пожар.
Из пыток, чье жало
Острей, чем змеи,
Всех пыток страшнее,
Что есть в бытии, -
О, жажда, о, жажда
Проклятых страстей,
То горные смолы,
Кипучий ручей.
Но это утихло,
Испил я от вод,
Что гасят всю жажду: -
Та влага поет,
Течет колыбелью
Она под землей,
Из темной пещеры,
Струей ключевой,
Не очень далеко,
Вот тут под землей.
И о! да не скажут,
В ошибке слепой -
Я в узкой постели,
В темнице глухой: -
Человек и не спал ведь
В постели другой -
И коль спать, так уж нужно
Быть в постели такой.
Измученный дух мой
Здесь в тихости грез,
Забыл, или больше
Не жалеет он роз,
Этих старых волнений
Мирт и пахнущих роз: -
Потому что, спокойный
Лелея привет,
Запах лучший вдыхает он -
Троицын цвет,
Розмарин с ним сливает
Аромат свой и свет -
И рута - и красивый он,
Троицын цвет.
И лежит он счастливый,
Видя светлые сны,
О правдивости Анни,
О красивой те сны,
Нежно, локоны Анни
В эти сны вплетены.
Сладко так целовала -
"Задремли - не гляди" -
И уснул я тихонько
У нее на груди,
Зачарованный лаской
На небесной груди.
С угасанием света
Так укрыла тепло,
И молила небесных,
Да развеют все зло,
Да царица небесных
Прочь отвеет все зло.
И лежу я в постели,
И утих наконец
(Ибо знаю, что любит),
В ваших мыслях - мертвец.
А лежу я довольный,
Тишина - мой венец,
(На груди моей - ласка),
Вы же мните - мертвец,
Вы глядите, дрожите,
Мысля - вот, он мертвец.
Но ярчей мое сердце
Всех небесных лучей,
В сердце искрится Анни,
Звезды нежных очей,
Сердце рдеет от света
Нежной Анни моей,
Все любовью одето
Светлой Анни моей!
Перевод К. Бальмонта (1911)
____________________________
к началу страницы
Фейная страна
Долы дымные - потоки
Теневые - и леса,
Что глядят как небеса,
Многооблачно-широки,
В них неверная краса,
Формы их неразличимы,
Всюду слезы, словно дымы;
Луны тают и растут -
Шар огромный там и тут -
Снова луны - снова - снова -
Каждый миг поры ночной
Озаряется луной,
Ищут места все иного,
Угашают звездный свет,
В бледных ликах жизни нет,
Чуть на лунном циферблате
Знак двенадцати часов, -
Та, в которой больше снов,
Больше дымной благодати,
(Это чара в той стране,
Говорит луна луне),
Сходит ниже - сходит ниже -
На горе на верховой
Ставит шар горящий свой -
И повсюду - дальше - ближе -
В легких складках бледных снов
Расширяется покров
Над деревней, над полями,
Над чертогами, везде -
Над лесами и морями,
По земле и по воде -
И над духом, что крылами
В грезе веет - надо всем,
Что дремотствует меж тем -
Их заводит совершенно
В лабиринт своих лучей,
В тех извивах держит пленно,
И глубоко, сокровенно,
О, глубоко, меж теней,
Спит луна, и души с ней.
Утром, в свете позолоты,
Встанут, скинут страсть дремоты,
Мчится лунный их покров
В небесах, меж облаков.
В лете бурь они носимы,
Колыбелясь между гроз -
Как из жерл вулканов дымы,
Или желтый Альбатрос.
Для одной и той же цели
Та палатка, та луна
Им уж больше не нужна -
Вмиг дождями полетели
Блески-атомы тех снов,
И, меняясь, заблестели
На крылах у мотыльков,
Тех, что, будучи земными,
Улетают в небеса,
Ниспускаются цветными
(Прихоть сна владеет ими!),
Их крылами расписными
Светит вышняя краса.
Перевод К. Бальмонта (1911)
________________________________
к началу страницы
Страна снов
По тропинке одинокой
Я вернулся из страны,
Где царит во тьме глубокой
Призрак Ночи-сатаны,
На окраине далекой,
Средь отверженных духов -
Вне пространства и веков.
Там деревья-великаны,
Облеченные в туманы,
Невидимками стоят;
Скалы темные глядят
С неба красного - в озера,
Беспредельные для взора...
Льют безмолвные ручьи
Воды мертвые свои,
Воды, сонные, немые
В реки темно-голубые.
Там, белея в тьме ночной,
Над холодною водой,
Точно спутанные змеи,
Вьются нежные лилеи.
И во всяком уголке, -
И вблизи и вдалеке, -
Где виднеются озёра,
Беспредельные для взора, -
Где, белея в тьме ночной,
Над холодною водой,
Точно спутанные змеи,
Вьются нежные лилеи, -
Возле дремлющих лесов, -
Близ плеснеющих прудов,
Полных гадов и драконов, -
Вдоль вершин и горных склонов, -
С каждым шагом на пути
Странник может там найти
В дымке белых одеяний
Тени всех Воспоминаний...
Чуть заметная на взгляд,
Дрожь колеблет их наряд;
Кто пройдет близ тени дивной, -
Слышит вздох ее призывный.
То - давнишние друзья,
Лица, некогда живые, -
Те, чтó Небо и Земля
Взяли в пытках агонии.
Кто, судьбой не пощажен,
Вынес бедствий легион,
Тот найдет покой желанный
В той стране обетованной.
Этот дальний, темный край
Всем печальным - чистый рай!
Но волшебную обитель
Заслонил ее Властитель
Непроглядной пеленой;
Если ж он душе больной
Разрешит в нее пробраться, -
Ей придется любоваться
Всем, чтó некогда цвело -
В закопченное стекло.
По тропинке одинокой
Я вернулся из страны,
Где царит во тьме глубокой
Призрак Ночи-сатаны,
На окраине далекой,
Средь отверженных духов, -
Вне пространства и веков.
Перевод С. Андреевского (1878)
"Dream-Land"
________________________________
к началу страницы
Песня
Я помню: ты в день брачный твой,
Как от стыда зарделась вдруг,
Хоть счастье было пред тобой,
И, весь любовь, мир цвел вокруг.
Лучистый блеск в твоих очах
(Что ни таила ты)
Был - все, что на земле, в мечтах,
Есть выше красоты!
Быть может, девичьим стыдом
Румянец был - как знать! -
Но пламенем он вспыхнул в том,
Кто мог его понять,
Кто знал тебя в день брачный твой,
Когда могла ты вспыхнуть вдруг,
Хоть счастье было пред тобой,
И, весь любовь, мир цвел вокруг.
Перевод В. Брюсова (1924)
__________________________________
к началу страницы
Аннабель Ли
Много лет, много лет прошло
У моря, на крае земли.
Я девушку знал, я ее назову
Именем Аннабель Ли,
И жила она только одной мечтой -
О моей и своей любви.
Я ребенок был, и ребенок она,
У моря на крае земли,
Но любили любовью, что больше любви,
Мы, и я и Аннабель Ли!
Серафимы крылатые с выси небес,
Не завидовать нам не могли!
Потому-то (давно, много лет назад,
У моря на крае земли)
Холоден, жгуч, ветер из туч
Вдруг дохнул на Аннабель Ли,
И родня ее, знатная, к нам снизошла,
И куда-то ее унесли,
От меня унесли, положили во склеп,
У моря, на крае земли.
Вполовину, как мы, серафимы небес
Блаженными быть не могли!
О, да! потому-то (что ведали все
У моря на крае земли)
Полночью злой вихрь ледяной
Охватил и убил мою Аннабель Ли!
Но больше была та любовь, чем у тех,
Кто пережить нас могли,
Кто мудростью нас превзошли,
И ни ангелы неба, - никогда, никогда! -
Ни демоны с края земли
Разлучить не могли мою душу с душой
Прекрасной Аннабель Ли!
И с лучами луны нисходят сны
О прекрасной Аннабель Ли,
И в звездах небеса горят, как глаза
Прекрасной Аннабель Ли,
И всю ночь, и всю ночь, не уйду я прочь,
Я все с милой, я с ней, я с женой моей,
Я - в могиле, у края земли,
Во склепе приморской земли.
Перевод В. Брюсова (1924)
"Annabel Lee"
__________________________________________
к началу страницы
К Занте
Ты взял, прекрасный остров, меж цветов
Нежнейшее из всех названий нежных!
Как много будит пламенных часов
В мечтаньях вид холмов твоих прибрежных!
Как много сцен - каких блаженств былых,
Как много грез - надежд похороненных,
И ликов той, что не мелькнет на склонах,
Вовек не промелькнет в лесах твоих.
"Вовек!" - о звук магически-печальный,
Все изменяющий! и ты - вовек
Не будешь мил, о, остров погребальный!
Кляну цветы вдоль тихоструйных рек,
Край гиацинтовый! пурпурный Занте!
Isola d'oro! Fior di Levante!
Перевод В. Брюсова (1924)
________________________________________
к началу страницы
Валентина
Фантазия - для той, чей взор огнистый - тайна!
(При нем нам кажется, что звезды Леды - дым).
Здесь встретиться дано, как будто бы случайно,
В огне моих стихов, ей с именем своим.
Кто всмотрится в слова, тот обретет в них чудо:
Да, талисман живой! да, дивный амулет!
Хочу на сердце я его носить! Повсюду
Ищите же! Стихи таят в себе ответ.
О, горе, позабыть хоть слог один. Награда
Тогда потеряна. А между тем дана
Не тайна Гордия: рубить мечом не надо!
Нет! С крайней жаждою вникайте в письмена!
Страница, что теперь твой взор, горящий светом,
Обходит медленно, уже таит в стихах
Три слова сладостных, знакомых всем поэтам,
Поэта имя то, великое в веках!
И пусть обманчивы всегда все буквы (больно
Сознаться) ах, пусть лгут, как Мендес Фердинанд, -
Синоним истины тут звуки!.. Но довольно.
Вам не понять ее, - гирлянда из гирлянд.
Перевод В. Брюсова (1924)
"A Valentine"
__________________________________________________
к началу страницы
Счастливейший день
Счастливейший мой час - счастливейший мой день,
что сердце бедное, разбитое знавало,
надежда Гордости и Силы - точно тень -
давно все это миновало.
Что говорю я - Силы? Да! но только той,
что в грезах юности блестит надежд огнями,
исчезло все давно с угасшею мечтой -
но пусть идет вослед за днями.
А Гордость, ты, что сделаю с тобой?
Наследья твоего достало бы на двух -
владела полновластно ты моей душой -
о, успокойся, бедный дух!
Счастливейший мой день - счастливейший мой час,
мгновенья Гордости блестящей Силы - были,
каких мой видел - больше не увидит глаз,
о, да, я чувствую, что были:
но если б гордости, надежды силу вновь
мне б предложили пережить с той глубиной,
что я уж испытал тогда печальных снов, -
я б не хотел надежды той:
когда она в красе витала надо мной,
на крыльях чувствовал ее я капли яда -
разрушен мир души упавшей каплей той -
надежде вновь она не рада.
Перевод Е. Зета (1895)
_______________________________________________
к началу страницы
К Занте
Прелестный остров! с лучшим из цветков
ты разделяешь нежное названье.
О, сколько светлых, солнечных часов
ты пробудил в моем воспоминаньи!
Какого счастья дивного расцвет!
Как много грез, навеки погребенных!
И образ той, которой больше нет,
нет больше на брегах твоих зеленых!
Нет больше, и увы! конец всему
с магически печальными словами!
Конец очарованью твоему!
Проклятье над цветущими лугами!
О, перл земли, край гиацинтов, Занте!
"Isola d'oro! Fior di Levante!"
Перевод Н. Новича (1895)
______________________________________
к началу страницы
Нелли
Я жил одиноко
в печали глубокой
с душой океана мрачней,
пока не назвал я красавицу Нелли
стыдливой невестой своей,
пока не назвал златокудрую Нелли
я радостью жизни моей.
Ах! звезды полночи
не ярче, чем очи
прелестной малютки моей,
и блеск перламутра
румяного утра,
и золото первых лучей -
ничто не сравнится с окутавшей Нелли
волной золотистых кудрей,
с волною небрежно откинутых Нелли
на детские плечи кудрей.
Теперь ни волненья,
ни муки сомненья
не смеют мрачить моих дней.
Весь день надо мною
сияет звездою
богиня блаженства, - и к ней
весь день устремляет красавица Нелли
фиалки лазурных очей;
все время не сводит с нее моя Нелли
сияющих счастьем очей.
Перевод Н. Новича (1894-1911)
____________________________________
к началу страницы
Ulalume
Небеса были хмуро бесстрастны,
листья дрогли на ветке сухой,
листья вяли на ветке сухой,
в октябре октябрем безучастным эта
ночь залегла надо мной...
Это было в Уире ненастном,
в заколдованной чаще лесной,
где белеют в просвете неясном
воды Обера мертвой волной.
Там шел я аллеей Титана
в кипарисах с душою вдвоем,
я с моею Психеей вдвоем.
А в груди словно пламя вулкана
разливалось сернистым огнем,
словно лава катилась ручьем,
как в странах снегов и тумана,
где солнце не греет лучом,
где Янек во льдах океана
застыл, не согретый лучом.
Мы шли в разговоре бесстрастном,
думы о прошлом одна за другой
увядали, как листья на ветке сухой.
Нам был чужд в октябре безучастном
холод ночи, дышавшей зимой,
этой ночи ночей над землей.
Были чужды в Уире ненастном
чары мрачные чащи лесной
и Обер, в просвете неясном
мелькавший мертвою волной.
И вот уж ночь побледнела,
намекнула на утро звезда,
на утро, на утро склонилась звезда,
вдали полоса забелела:
забелела рассветом, - тогда
роговидный, бледнея, несмело
полумесяц взошел, как всегда,
полумесяц Астарты несмело
двуалмазный поднялся тогда.
Я сказал: он нежнее Дианы,
он плывет в волнах вечной тоски,
упивается вздохом тоски, -
он увидел слезой неустанной
орошенную бледность щеки
и вышел, как вестник желанный,
и шепчет: "Те дни далеки,
в могиле не знают тоски".
За созвездием Льва он, желанный,
возвещает забвенье тоски.
Но, закрывшись в смущеньи рукою,
Психея вскричала: "Страшна
мне звезда, что несменно бледна...
Не медли, не медли! Со мною
улетим, улетим... Я должна!"
И, рыдая, в пыли за собою
перья крыльев влачила она,
так плачевно влачила она!
Я воскликнул: "К чему колебанье?
Мы пойдем в этот трепетный свет,
мы вдохнем этот трепетный свет, -
в сибиллическом блеске сиянья
возрожденной надежды привет...
Мы смело доверим сиянью,
что сквозь тьму нас выводит на свет,
что сквозь тьму шлет далекий привет".
Утешал я Психею, лаская,
отгонял рой сомнений и дум,
побеждал рой сомнений и дум,
и шли мы, аллею кончая, -
вдруг пред нами - печален, угрюм,
склеп могильный... Исполненный дум,
я спросил: "Скажи, дорогая,
что за надпись смущает мой ум?"
И услышал в ответ "Ulalume! -
Вот гробница твоей Ulalume..."
Сердце стало хмуро, бесстрастно,
как лист истомленный, сухой,
как лист пожелтевший, сухой...
"Это точно Октябрь безучастный! -
я вскричал, - здесь минувшей зимой
проходил я аллеей глухой,
проносил бремя скорби глухой...
Что за демон коварный и властный
управляет моею стопой
в эту ночь из ночей над землей?
Я узнал тебя, Уир ненастный,
я узнал тебя, Обер лесной,
как обитель волшебницы властной,
заслоненный болотною мглой!"
Перевод А. Курсинского (1906)
_______________________________________
к началу страницы
Стансы к Елене
Трирема легкая, по брызжущим волнам
когда-то несшая, в лазури чистой моря,
пловца усталого к родимым берегам:
вот красота твоя, не знающая горя.
И я ведь был пловцом. И ты, моя Наяда,
меня спасти от бурь мне послана судьбой.
И золото кудрей и мрамор твой живой
мне сделали родным забытый мир Эллады,
и Рим, великий Рим - мне сделался родной.
О, ты зовешь меня! Я вижу яркий свет:
зажжен светильник твой; в твоих очах привет.
Статуя дивная, мои мечты лелея,
ты там стоишь в окне... О радость! о Психея
страны, которой нет!
Перевод А. Салтыкова (1898-1911)
____________________________________________
к началу страницы
Ulalume
На деревьях листы облетали,
и осенний темнел небосвод,
безотрадный темнел небосвод:
это было в ночь тихой печали,
в октябре, в тот нерадостный год;
уж осенние духи витали
у таинственных оберских вод,
поздней ночью уныло витали
в мрачном Вире, у оберских вод.
Здесь бродил я в аллее прекрасной
кипарисов, с Душою моей,
кипарисов, с Психеей моей;
сердце было тревожно и страстно,
беспокойно как горный ручей,
как насыщенный лавой ручей,
что с вершины Яанек бесстрастной
мчится вниз средь полярных ночей;
бурно мчится с вершины бесстрастной,
средь безмолвья полярных ночей.
Наши речи обдуманы были, -
нашей мысли был медленен ход,
нашей мысли неясен был ход;
мы число, время года забыли,
ночь другую, в тот памятный год...
Мы не знали, как близко мы были
от знакомых нам оберских вод,
в мрачном Вире, где нам говорили,
будто ведьмы ведут хоровод.
Еще ночь не исчезла, не скрылась,
хоть светила уж грезили днем,
хотя звезды уж грезили днем...
Перед нами вдруг даль озарилась
тусклым светом, волшебным огнем...
И Астарты звезда появилась
в фантастическом блеске своем,
и внезапно она появилась
в силуэте рогатом своем.
Я сказал: "Она лучше Дианы;
в море грез она тихо плывет,
в море вздохов печально плывет;
она знает про жгучие раны
в моем сердце, где горе живет,
и прошла мимо звездной поляны,
где созвездие Льва ее ждет,
где разгневанный Лев ее ждет,
и зовет нас в надзвездные страны,
к счастью мирных небес нас зовет".
Но Психея мне грустно твердила:
"Посмотри, она светит во мгле,
я боюсь, она светит во мгле...
Ах, бежим от нее, сколько силы!"
И со страхом на бледном челе,
и со страхом она опустила
свои светлые крылья к земле,
и рыдая она опустила
свои нежные крылья к земле.
"О, не бойся звезды! - я ответил, -
она счастья и радости дочь,
она неба прекрасная дочь;
посмотри, как отраден и светел
ее лик в эту темную ночь!
Она светит для нас - я заметил -
она хочет нам в горе помочь;
озаряя наш путь - я заметил -
она только нам хочет помочь".
Так я спорил с сестрой легкокрылой,
отвлекая от тягостных дум,
удаляясь от тягостных дум,
и пришли мы к гробнице унылой,
но не понял пытливый мой ум,
не постиг утомленный мой ум,
что за надпись над этой могилой?
А Психея прочла: "Ulalume,
здесь погибшая спит Ulalume".
Мои думы тотчас омрачились
и померкли, как тот небосвод,
как осенний померк небосвод,
и я вспомнил те дни, что забылись,
ту же темную ночь в прошлый год,
когда я и Психея явились
в эту местность у оберских вод;
с нашей странною ношей явились
в местность Вира, у оберских вод...
О зачем мы сюда возвратились,
что за демон увлек нас вперед? -
Я узнал те места, что забылись,
что я видел в наш первый приход,
где осенние листья кружились
и где ведьмы ведут хоровод!
Перевод М. Трубецкой (1909)
к началу страницы
___________________________________________________________________________________
Подготовка текста - Лукьян Поворотов
Используются технологии
uCoz