Витторио Торторелли



                                   Если бы не искусство и, прежде всего,  пение 
                                и музыка, - жизнь наша была  бы  пасмурна,  как 
                                дождливый  день.  Поэтому   артисты,   особенно 
                                наделенные высшим даром - талантом, заслуживают 
                                большого признания и самой светлой памяти.

                                                                 В. Торторелли




   Энрико Карузо
     Перевод с итальянского Н. В. Вишневской

     Москва, "Музыка", 1965



    Содержание
     От автора
        Проблема критики
     Письмо автору

     Ч а с т ь  п е р в а я.  Суровая борьба за признание
        Постеджатори
        Волшебный голос и беспокойная натура
        Трудное начало

     Ч а с т ь  в т о р а я.  От успеха к триумфу
        Старая школа совершенствуется
        Величайший артист с чарующим голосом
        Горячее сердце итальянца
        Щедрость

     Ч а с т ь  т р е т ь я.  Предрешенность событий
        События и комментарии
        Печальное возвращение на родину
        Восторженное почитание

     Ч а с т ь  ч е т в е р т а я.  Легендарная фигура
        Феноменальное явление в вокальном искусстве
        Последователи школы Карузо
        Соперники
        Запись голоса Карузо

     Оперы, в которых пел Энрико Карузо
     Перечень любимых песен Энрико Карузо
     Список сочинений Энрико Карузо
     Список использованной литературы о Карузо

_______________________________________________________________________________





















     От автора
    Карузо  был  великий,  может  быть,  величайший,  артист  оперного  театра, 
личность сильная и сложная, полная неповторимого обаяния. Тот, кто знал Карузо, 
на всю жизнь сохранил о нем самые светлые и живые воспоминания.
    Имя Карузо-артиста широко известно  и  любимо  во  всем  мире,  но  Карузо-
человека знают мало, сведения о нем довольно поверхностны и неточны.
    Никогда еще певцу, призванному, как и многим  другим  артистам,  к  великим 
свершениям, не удавалось подняться так высоко и так глубоко проникнуть  в  душу 
народа.  Его  манера  исполнения  была  удивительна,   отличалась   необычайной 
выразительностью. Аромат цветов, огонь страсти, холод обмана,  тяжесть  борьбы, 
муки любви, красота неба - все это звучало в пении Карузо.  Это был голос самой 
жизни.
    К сожалению, многие до сих пор  еще  придерживаются  неправильного  мнения, 
будто певец легко и быстро добился успеха. Это не так. В  течение,  по  крайней 
мере, восьми лет жизнь  его  была  заполнена  напряженной  учебой  и  борьбой - 
в театре и за его стенами. Карузо было  очень  трудно  завоевать  признание  за 
рубежом среди  огромного  числа  знаменитостей,  но  он  проложил  свою  дорогу 
и заявил о себе в полный голос, ибо он в совершенстве, я бы сказал божественно, 
владел той чистой и высокой формой мастерства, которая является истинным  лицом 
настоящего искусства.
    У него было не только большое сердце его народа, но и железная воля.  Какое 
пламя бушевало в его груди, когда он появлялся на сцене, с какой серьезностью и 
любовью  раскрывал  он  сценические   образы!   Он   не   мог   не   стремиться 
к осуществлению своих творческих идеалов. Это стремление  было  всегда  присуще 
Карузо-художнику.
    Величие Карузо состоит прежде всего в  его  скромности,  в  его  постоянной 
неудовлетворенности самим собою. Профессиональный музыкант, он целыми днями без 
устали искал новые интонации, новые вокальные эффекты, оставаясь в то же  время 
верным партитуре. И если Карузо не удавалось найти  того,  что  он  искал,  что 
подсказывало ему верное чутье художника,  певец  впадал  в  глубокое  отчаяние: 
проклинал себя и в глубокой печали, с безутешным видом захлопывал крышку рояля. 
И даже после окончания самого удачного спектакля,  счастливому,  ему  казалось, 
что все-таки не удалось отдать всего, чем было переполнено его сердце  артиста. 
Его душа певца  трепетала  от  лирической  взволнованности,  навеянной  звуками 
музыки.
    Карузо оставил глубокий след в искусстве пения, создал свой  стиль,  высшую 
школу  вокала.  До  сих  пор   хранится   очень   много   старых   грамзаписей, 
подтверждающих это мнение.
    Карузо знал более ста опер на разных языках, почти в восьмидесяти из них он 
пел; он исполнял бесчисленное количество песен любого жанра  (в  том  числе  на 
английском,  французском,  немецком  и  испанском  языках)  -  от  классических 
произведений церковной музыки до итальянских романсов XIX - начала XX века.
    В 1921 году он оставил 48 миллионов лир и ровно  столько  же  прожитых  лет 
славного и короткого существования. За свою жизнь он  раздал  такую  же  сумму, 
а может быть и большую, на разные пожертвования, побуждаемый  лишь  благородным 
порывом своего большого сердца.
    В Неаполе, в старой школе на улице  Санта Маттия,  42,  до  сих  пор  стоит 
старое пианино. Оно неприкосновенно: это  первое  пианино,  на  котором  учился 
играть Карузо. Чувство гордости  и  восхищения  вызывают  сегодня  у  учеников, 
учителей и просто  посетителей  реликвии  прошлого  (фотографии  и  документы), 
связанные с именем Карузо, с  именами  самых  известных  деятелей  культурного, 
артистического и политического мира.
    Карузо оставил после себя несколько романсов: "Старые времена", "Серенада", 
"Сладостные  муки"  (последний  написан  вместе  с  Бартелеми).   В   Нью-Йорке 
в  коллекции  оперного  театра  Метрополитен  хранятся  сотни   его   карикатур 
и  дружеских  шаржей,  посвященных  Тосканини,  Джино   Маринуцци,   Кампанини, 
Сафонову, Крейслеру, Падеревскому, Пуччини, Вогера, Массне, Сен-Сансу,  Малеру, 
Джордано, Масканьи, Дзандонаи, Марио Коста,  Ф. П. Тости,  Леонкавалло,  Чилеа, 
Тиринделли и многим другим друзьям и знакомым. Эти рисунки  вместе  со  многими 
фотографиями Карузо в разных  ролях,  исполненных  им  в  театре  Метрополитен, 
издавались с 1906 года в Нью-Йорке еженедельником "Фоллиа" в виде альбомов.
    Но главное богатство, оставленное Карузо всему миру,  -  его  неповторимое, 
вдохновенное искусство, новое по стилю, полное глубокой человечности и обаяния. 
Люди никогда не забудут великого артиста.
    Если правда, что тенор  символизирует  молодость  жизни,  то  никто,  кроме 
Карузо, не мог с такой щедростью разлить  благоухание  весны,  передать  теплую 
напевность чудесных итальянских песен, которые в его исполнении искрились,  как 
звездные россыпи жемчуга под лучами яркого света.
    "Властитель людских сердец" - так  Никола Даспуро  назвал  Карузо  в  своих 
мемуарах. Может быть, прав старый публицист,  знавший  всех  величайших  певцов 
мира, начиная от Марио, хотя в некоторых  его  утверждениях  ощущается  типично 
неаполитанский темперамент. Но подлинное искусство не стареет и оживает вновь и 
вновь в памяти людей и поколений.
    Итак, властитель сердец! Да, таков был наш  великий  артист  на  протяжении 
всех двадцати пяти  лет  театральной  жизни,  пролетевшей  в  сказочном  сиянии 
мастерства и красоты голоса.
    Последний спектакль в нью-йоркском оперном театре Метрополитен был для него 
настоящей  голгофой:  в  течение  всего  спектакля  он  испытывал   мучительную 
пронизывающую боль в боку, его сильно лихорадило. Призвав на  помощь  всю  свою 
волю, он пропел пять  актов  "Дочери  кардинала"  (это  было  шестьсот  седьмое 
выступление артиста на сцене крупнейшего  американского  театра).  Как  всегда, 
великий артист держался на сцене твердо и уверенно. Сидящие в зале  американцы, 
не зная о его трагедии, неистово аплодировали, кричали  "бис",  не  подозревая, 
что это была последняя, героическая песнь умирающего лебедя.
    Уже много лет вокруг имени Карузо роятся  самые  странные  легенды.  Завтра 
поэты станут слагать о нем песни. И тогда почитатели бель канто, внимая гимнам, 
отыщут старую пластинку,  чтобы  вновь  услышать  задушевный  и  вместе  с  тем 
блестящий голос артиста и насладиться им. И снова зазвучат почти совсем забытые 
оперы, старинные напевы, песни и мелодии давно минувших лет, которые предстанут 
перед нами во всем величии непревзойденного искусства пения.


          Проблема критики
    Карузо в совершенстве владел техникой звукообразования. Он умело соразмерял 
свои чувства, свободно и естественно перенося  их  на  создаваемый  образ.  Его 
игра, уверенность, с которой он держался  в  любой  сцене  спектакля,  вызывали 
волнение, целую гамму самых светлых переживаний. Карузо, властная и незаурядная 
натура, достигал этого легко и непринужденно. 
    Поражало его умение осмыслить музыкальную  фразу  и  сразу  же  придать  ей 
нужную окраску - для выражения радости или горя, муки или восторга,  гнева  или 
страдания. Все школьные каноны, наставления учителей, принесшие на первых порах 
огромную пользу певцу, медленно, но окончательно отступали перед его гением.
    Неукротимый дух помог ему найти своеобразную постановку верхнего регистра - 
певец искал  свободы,  но  свободы  не  стихийной,  а  подчиненной  дисциплине, 
и в этом заключается его большое достижение. 
    Дирижеры и композиторы прислушивались к его мнению, принимали все,  что  он 
создавал. Они восхищались певцом, гордились, когда он пел в их спектакле.  Даже 
Тосканини, такой точный  и  придирчивый,  при  Карузо  оставался  лишь  простым 
дирижером. Только один раз во время репетиции он  опустил  дирижерскую  палочку 
и обратился к Карузо: "Ты кончил! Ну кто же так  долго  держит  верхнюю  ноту?" 
Великий дирижер был, конечно, прав,  но  Карузо  на  сей  раз  хотелось  просто 
поразвлечься, и все кончилось общим смехом. В другой раз, когда Карузо исполнял 
очень трудный романс, Тосканини,  обращаясь  к  присутствовавшим  на  репетиции 
певцам, воскликнул: "Вот как надо петь!" 
    Никто не станет отрицать того, что на формирование таланта молодого  Карузо 
оказали влияние выдающиеся учителя, вся наша славная школа. Но в  конце  концов 
оказалось, что артист был самым большим  своим  учителем.  Карузо  не  гнушался 
ничьим советом, даже недобрым, но все это  он  пропускал  через  призму  своего 
критического восприятия, интуиции. Он тонко чувствовал  ту  грань,  за  которой 
рождается  и  утверждается  совершенство  стиля,  расцветает   светлая   улыбка 
искусства.
    Идя к вершинам своего творчества, стремясь воплотить то, что диктовало  ему 
чувство, Карузо подчас подсознательно, чутьем артиста преодолевал  препятствия, 
упорно работая по многу часов в день. 
    К сожалению, критика до сих пор не  решилась  серьезно  заняться  изучением 
творчества Карузо, как, впрочем, и других певцов  или  исполнителей.  Ныне  же, 
если бы Карузо никогда и не было, его надо  было  бы  выдумать.  Критике  стоит 
серьезно заняться вопросами творчества певца. Речь идет  не  просто  о  голосе, 
хотя и уникальном по  тембру  и  красоте  звука,  но  прежде  всего  о  большом 
искусстве.
    У современных критиков, привыкших  больше  к  крику,  чем  к  пению,  есть, 
казалось  бы,  благодарный  материал  для  плодотворной  деятельности.   Однако 
нынешняя  критика,  увлеченная,  видимо,   более   важными   проблемами,   если 
и останавливается перед фигурой Карузо, не  отрицая  значения  его  голоса,  то 
ничего не говорит о Карузо-артисте, что имеет для искусства не меньшее, а может 
быть и большее, значение. 
    Искусство Карузо могло бы  стать  ценной  школой  для  современных  певцов, 
которым  даже  издали  не  нужно  показывать   то,   что   сегодня   называется 
модернизмом - полный упадок искусства, если не хуже.
    Литература о Карузо, за редким исключением, полна  анахронизмов,  ошибочных 
дат,  ложных  утверждений.  Существуют  иностранные  авторы,  которые  пытались 
создать образ нашего артиста, исходя из его творчества. Некоторые страницы этих 
работ получились прекрасными, но полной биографии певца они не дают, что прежде 
всего лишает образ Карузо человечности. 
    А Карузо-певец был большим человеком! Это не значит, что  у  него  не  было 
недостатков - они вполне понятны у такой экстравагантной, горячей натуры. 
    Но и на эту оборотную сторону медали никто не обратил серьезного  внимания, 
никто не попытался раскрыть ее интимную суть. 
    Натура Карузо не проста, как могло бы показаться. Напротив,  очень  сложна. 
Он пел, играл, писал, сочинял песни, рисовал карикатуры - и  во  всем  создавал 
шедевры. 
    Как все итальянцы, он на чужбине испытывал  тоску  по  родине,  по  Италии, 
Неаполю. В зените славы, будучи богатейшим человеком, он  переживал  и  черные, 
несказанно печальные дни. Тогда он закрывался в своей  комнате,  куда  не  смел 
войти никто, даже жена, и находил утешение  в  неаполитанской  музыке,  напевая 
фальцетом задушевные песни своей родины, своего далекого Неаполя.
    Сложность характера и многогранность таланта Карузо не могут быть полностью 
раскрыты в предисловии. Мне хотелось сказать  об  этом  вкратце,  чтобы  помочь 
читателю  этой  книги  внимательнее  вглядеться  в  жизнь  артиста  и   сделать 
соответствующие выводы. 




     Письмо автору
                                                           Рим, 29 мая 1957 г.

    Уважаемый господин Торторелли, Вы спрашиваете, что я  думаю  о  бессмертном 
Энрико Карузо.  Чтобы  быть  верным  истине,  расскажу  о  том,  что  произошло 
в Нью-Йорке после смерти великого артиста.
    Театр Метрополитен искал тенора, который смог бы стать преемником  великого 
Карузо. Нью-йоркская почать поднимала много шума вокруг каждого певца, стремясь 
доказать, что он призван достойно заменить  Карузо.  И  только  у  одного  меня 
хватило мужества прекратить эту никчемную возню. Я заявил,  что  искать  нового 
Карузо - значит осквернять память великого артиста;  мы  можем  только  мечтать 
о том, что кто-нибудь своим талантом, потом и кровью завоюет сердца американцев 
так, как это сделал великий Энрико Карузо. 
    Лишь после моего заявления поиски второго Карузо прекратились.
    Если сочтете возможным, опубликуйте мое письмо.

    С большим сердечным приветом и наилучшими пожеланиями

                                                              Беньямино Джильи






     Ч а с т ь  п е р в а я.  Суровая борьба за признание

          Постеджатори
    В морском предместье Неаполя Санта Лючия, недалеко от пристани, у рыбацкого 
причала, среди лодок часто собиралась  шумная  ватага  десяти-шестнадцатилетних 
постеджатори. Окруженные веселым  вниманием  жителей,  они  распевали  чудесные 
песенки Пьедигротта, широко известные в то время. 
    Здесь, в укромном месте на окраине города, они  без  устали  готовили  свой 
репертуар. Каждый из них умел аккомпанировать себе на каком-нибудь  инструменте 
и, прежде всего, конечно, на гитаре.
    В солнечные праздничные дни повсюду можно  было  встретить  юных  артистов. 
Разбившись на группы, они разбредались  по  всему  городу.  Ребята  пели  около 
купален и ротонд, перед  великолепными  неаполитанскими  дворцами,  в  парках - 
словом, всюду, где только собирался народ. И уж  конечно,  не  упускали  случая 
заработать  несколько  лишних  лир,  злоупотребляя  и   любовью   неаполитанцев 
к  музыке,  и  их  чувствительным  сердцем.  Этих  ребят-подростков  из   семей 
неаполитанских бедняков, всегда оборванных, голодных, никогда не занятых  ничем 
определенным, называли скуницио  (скуницио - способный  на  отчаянные  поступки 
уличный мальчишка). Как и все подростки мира, они были  исполнены  мальчишеской 
гордости, озорства и веселости. С одинаковым искусством они умели высмеять кого 
угодно и спеть самую прекрасную и трогательную неаполитанскую  песню.  Особенно 
любили  они  плавные,  мелодичные,  грустные  по  сюжету  песни  написанные  на 
поэтически вдохновенные стихи, не в пример некоторым пустым и банальным  песням 
сегодняшнего дня, вызывающим, однако, бурное одобрение. У каждого скуницио были 
свои излюбленные песни, и каждый стремился превзойти товарищей и  самого  себя. 
Это была настоящая труппа будущих артистов,  одаренных  талантом.  А  пока  что 
мальчишки пели под аккомпанемент своих гитар, и песни их были полны то радости, 
то грусти... Они без устали бродили по  городу,  создавая  пылким  воображением 
иной, лучший мир. Их не покидала жажда пения. С непокрытыми головами и  лицами, 
обожженными южным солнцем, они смотрели на мир  глазами  ясными,  как  небо  их 
родины. Казалось, они растворялись в мягком воздухе на  берегу  Неаполитанского 
залива. Будто сама природа  создала  для  кисти  художника  этих  детей,  с  их 
живописным бродяжничеством и мечтательностью, на фоне красок сверкающего моря.
    Одним из старших в этой ватаге уличных, мальчишек был Энрико Карузо.  В это 
время он уже брал уроки пения у пианиста Скирарди и  маэстро де Лютно.  У  него 
был звонкий голос; он сам аккомпанировал себе на гитаре. Ему было  тогда  около 
шестнадцати лет, и друзья знали его под прозвищем "Тото - сын сторожа". 
    Нельзя говорить о Карузо, не упомянув, хотя бы кратко,  о  старом  Неаполе, 
о неаполитанцах, об их замечательных традициях - о далеком, неповторимом голосе 
его родной земли. В характере и темпераменте Карузо, в  широте  и  благородстве 
его натуры отразилась, как в зеркале, простая, чистая и поэтичная душа Неаполя.
    Неаполь. Что это за город, о котором столько сказано  и  столько  написано? 
Город артистов - такое определение дал ему некогда Геродот.  Родина  Скарлатти, 
Перголези, Иомелли, Пуччини, Паизьелло, Чимарозы, Леонкавалло. Здесь зародилась 
комедия и было  создано  первое  итальянское  филармоническое  общество.  Поэты 
и музыканты, стекавшиеся в Неаполь  из  всех  стран  мира,  пленялись  красотой 
залива и изобилием красок, песнями и неповторимой жестикуляцией  неаполитанцев. 
Каждый увозил вместе с собой частицу сложного и романтического Неаполя:  песню, 
мелодию,  жест.  Художники   пытались   похитить   краски   Неаполя,   разлитые 
в полуденной чистоте  его  воздуха,  но,  конечно,  безуспешно...  Может  быть, 
потому, что краски в тюбиках слишком отличались от естественных тонов? Истинные 
и более скромные художники любовались красотой Неаполя до самого заката. Многие 
устремлялись в безмятежное море, вдоль волшебной дуги  берега,  -  в  Поццуоли, 
Позиллипо, Портичи, Торре дель Греко, Торре Аннунциата, Вико Эквенсе, Сорренто, 
на острова Прочида, Искья, Низида, Капри - жемчужину залива,  чтобы  попытаться 
схватить хоть часть удивительной, мифической, непрестанно и  самым  неожиданным 
образом изменяющейся красоты. Истинному художнику Ференцу Листу достаточно было 
провести лишь один день в Позиллипо, где фантастично отражение света, где  воды 
легки и прозрачны до ощущения  нереальности,  так  что  плывущие  по  ним  суда 
кажутся подвешенными над зеркальной поверхностью, чтобы завершить одно из своих 
замечательных произведений... 
    Божественный Неаполь, кто сможет забыть тебя!
    А как поют неаполитанцы!  Знаменитый писатель и исследователь аббат Гальяни 
говорит  об  этом:  "Речь   у   неаполитанцев   благодаря   элизии   необычайно 
артикулирована, что позволяет четко произносить согласные. И при этом ни одного 
закрытого дифтонга, ни одного гортанного  звука  и  никакого  искривления  губ! 
Взрывное смыкание губ при произношении согласных не мешает  открытому  звучному 
течению речи". 
    Молодой Карузо пел по праздникам и в дни  больших  событий  в  хоре  церкви 
святой Анны.
    Однажды, когда юноша был на  площади  среди  толпы,  ожидавшей  выступления 
оркестра кафе  "Дей Маннези",  какой-то  скуницио  подошел  к  оркестрантам  и, 
указывая в сторону Карузо, сказал:
    - Пусть споет Энрико. У него голос только и создан для того, чтобы петь!
    Музыканты недоверчиво переглянулись, ожидая решения дирижера. Тот  подозвал 
мальчика, который, поднявшись на сцену, запел уверенно и непринужденно. Публика 
с энтузиазмом наградила молодого певца горячими и долгими  аплодисментами.  Это 
был первый успех начинающего артиста.
    Пианист Доменико Амитрано и концертантка Амелия Гатто, их друзья и  коллеги
заинтересовались молодым многообещающим певцом.  В  1888  году  маэстро  Микеле 
Фазанаро сочинил оперу "Briganti" ("Разбойники"). Он передал ее монаху  маэстро 
Бронцетти для постановки в небольшом театре при  институте.  Маэстро  Бронцетти 
выбрал для исполнения партий Лулу и Дон-Жуана в этой  легкой  одноактной  опере 
двух энергичных молодых людей: Энрико Карузо и  Пеппино Виллани.  Они  блестяще 
справились со своей задачей. "Разбойники" шли затем много раз на  сцене  театра 
при все  возрастающем  успехе  юных  артистов-постеджатори,  ставших  любимцами 
священников и учеников института, а также и других зрителей, часто  приходивших 
в театр целыми семьями.
    В это время Энрико посещал вечернюю гимназию, правда редко и неохотно,  так 
как был целиком захвачен оперной музыкой  и  великолепными,  популярными  тогда 
неаполитанскими песнями.
    В неаполитанских театрах  того  времени  -  Сан Карло,  Меркаданте,  Фондо, 
Пикколо театро - ставилось много опер. Молодой Карузо, по билету или  пользуясь 
контрамаркой, забирался па галерку или просто  стоял  на  лестнице,  увлеченный 
теплом и обаянием музыки. Он слышал такие шедевры,  как  "Эрнани",  "Трубадур", 
"Луиза Миллер", "Ломбардцы", "Риголетто", "Сила судьбы", "Травиата" и "Реквием" 
Верди; "Дон-Жуан" Моцарта;  "Сомнамбула",  "Капулетти  и  Монтекки"  и  "Норма" 
Беллини; "Динора", "Морская звезда" ("Северная звезда") и "Гугеноты" Мейербера; 
"Вильгельм Телль"  Россини;  "Тайный  брак"  Чимарозы;  "Фауст"  Гуно;  "Марта" 
Флотова; "Мефистофель"  Бойто;  "Фра  Дьяволо"  Обера;  "Лючия"  и  "Фаворитка" 
Доницетти;  "Кармен"  Бизе;  "Дочь  кардинала"  Галеви;  "Дионис  из  Каталаны" 
и "Гварани" Гомеса; "Миньон" Тома. 
    Карузо горячо интересовался каждым певцом.  После  окончания  спектакля  он 
бросался в толпу с бьющимся сердцем, полным  смятения,  жадно  ловя  отзывы  об 
артистах. Карузо наслаждался миром искусства.


          Волшебный голос и беспокойная натура
    Энрико Карузо родился 24 февраля 1873 года на окраине Неаполя, в районе Сан 
Джованьелло, в семье рабочего.
    Баритон Миссиано, известный  певец,  научил  Карузо  нескольким  популярным 
песням композитора Коста на  слова  поэта  Сальваторе ди Джакомо.  Об  этом  он 
рассказал своему другу - маэстро Гульельмо Верджине, руководившему школой пения 
на улице Санта Маттия,  в доме номер 42.  Миссиано  попросил  послушать  юношу, 
о котором он отзывался как о прирожденном певце.  Однако  Гульельмо Верджине не 
придал особого значения этому отзыву.
    Шло время. Гульельмо Верджине, занятый делами школы, забыл  о  рекомендации 
Миссиано. Дело в том, что услышать в  Неаполе  хороший  голос,  открыть  нового 
тенора или баритона было тогда самым обычным делом. Певцы,  поэты  и  музыканты 
появлялись, как грибы, в ту  неповторимую  весну  многообразных  неаполитанских 
дарований, о которой никто еще не смог правдиво рассказать. Особенно много было 
в Неаполе поэтов и  композиторов - авторов  песен.  Они,  как  правило,  писали 
только  из  любви  к  искусству.  Так,  например,  Эрнесто  Муроло  существовал 
благодаря  совсем  иному  труду;  поэт  Сальваторе  ди  Джакомо  был   служащим 
библиотеки  Луккези  Палли,  Бовио  -  служащим  Национального   музея,   Рокко 
Гальдьери, Фердинандо Руссо,  Эдуарде Николарди  -  журналистами.  Известнейший 
поэт  и  композитор  Э. А. Марио,  почтово-телеграфный  чиновник,   перебивался 
случайными заработками; Пьетро Феола был скромным служащим на железной  дороге, 
Джузеппе Каполонго - банковским клерком, Верньери, Оттавьяни, Райола - простыми 
рабочими.  (Оттавьяни - автор  текста  к  песне  "О, Маренарьелло"  композитора 
Гамбарделла.) Так же жили и Калифано, Фальво, Ребора,  Маркетти,  де Крешенцио, 
Йовине, Дзульберти и многие другие скромные и  талантливые  авторы  бессмертных 
неаполитанских песен, которые молоды и сегодня. Они пережили время,  как и все, 
что связано с подлинной поэзией и искусством. 
    Вечер 20 мая 1892 года был одним из тех вечеров, когда Неаполитанский залив 
казался особенно чарующим.  Маэстро  Гульельмо Верджине  шел  через  предместье 
Санта Лючия, любуясь красками моря. Вдруг он остановился, завороженный  звуками 
"Fenesta ca lucive", автором которой  считали  Винченцо  Беллини.  Пел  молодой 
тенор. Его исполнение потрясло маэстро Верджине. Выдающийся мастер своего дела, 
известный музыкант, он не ожидал услышать здесь, на  улице,  ничего  подобного. 
Маэстро невольно вспомнил о том, что рассказал  ему  однажды  баритон  Миссиано 
о юном Карузо. На обратном  пути,  до  самой  школы  на  Санта  Маттиа,  он  не 
переставал думать о молодом певце. Такого тепла и  грусти  он  никогда  еще  не 
слышал ни в одном голосе. Как могло случиться, что его,  признанного  педагога, 
подготовившего  стольких  замечательных  певцов,  преследовал  голос   простого 
постеджатори? Это казалось невероятным. За многие годы преподавательской работы 
с ним такого не случалось. Мысленно он еще и еще раз вспоминал своих учеников и 
спрашивал себя, призывая все свое педагогическое чутье: на что способен  каждый 
из них?
    Чем же покорил его Карузо? В певце было что-то большее, чем в его учениках, 
что-то необычайно искреннее, волнующее и сильное. Но в чем была  его  сила?  На 
это он и сам еще не смог бы ответить. Но чутье не  могло  обмануть  его,  пение 
юноши пробудило в нем живую и глубокую симпатию. Может быть, артистическая душа 
и отзывчивость натуры  подсказали  ему,  что  он  сделал  большую  находку  для 
искусства.
    К чувству восхищения молодым певцом примешивалась и  тревога.  Нельзя  было 
терять время. Едва войдя в школу, он тут  же  снова  покинул  ее  и  направился 
в предместье Санта Лючия, где жила семья Карузо.  Мать Энрико - Анна  Бальдини, 
простая женщина, - занималась  хозяйством.  На  ее  плечах  лежали  все  заботы 
о доме. Ей-то и  объявил  восторженный  маэстро  о  причине  своего  посещения. 
Отца  дома  не  было  (он  работал  сторожем  расположенных  в  порту   складов 
швейцарской кораблестроительной  фирмы  Мойрикоффре).  С  чисто  неаполитанской 
непосредственностью уважаемый  маэстро  выразил  свое  восхищение  Энрико,  его 
необыкновенным талантом. А  мать  слушала  и  не  верила  своим  ушам.  Решение 
о судьбе сына было отложено до возвращения отца.
    "Нет никакого сомнения, - уверял маэстро, - что у мальчика необычный тенор. 
Несколько лет учебы и специальной подготовки будут для него достаточны". Он был 
уверен в этом. "Отдайте мне мальчика, вам это не будет стоить ни копейки, я все 
возьму на себя. Я совершенно уверен в успехе и  пойду  на  это  даже  при  моих 
скромных сбережениях". 
    Женщина была ошеломлена. Энрико же, сидя в  углу  комнаты,  смеялся.  Столь 
неожиданная новость очень радовала его. 
    Уверенность в успехе и благородство учителя заставили отца Энрико поспешить 
на другой день на улицу Санта Маттия, 42. Он доверил своего сына Храму пения. 
    Отцу Энрико, скромному труженику, до сих пор не удалось  разбудить  в  сыне 
чувство долга, заинтересовать его  каким-нибудь  ремеслом,  хотя  бы  кузнечным 
делом, - сам он считался хорошим кузнецом в долине Пьедимонте д'Алифе, откуда и 
был родом. Отдать Энрико в школу - большое облегчение для  семьи.  Пусть  семья 
и немногочисленна, но работник-то один, и все заботы ложатся на его плечи. 
    В Храме бель канто, как торжественно называли тогда школу  пения  на  улице 
Санта Маттиа, молодой Карузо делал под  отеческим  наблюдением  своего  учителя 
быстрые успехи. Он изучал со все  возрастающей  страстью  историю  и  искусство 
пения, проявляя живой,  всеобъемлющий  ум.  Маэстро  был  очень  доволен  новым 
учеником, содержавшимся в школе всецело за его счет. Но, несмотря  на  то,  что 
Энрико  находился  под  бдительной  опекой,  ему  удавалось  время  от  времени 
ускользать из школы на целый день. Его по-прежнему тянуло к  шумным  и  озорным 
сверстникам-друзьям, что серьезно печалило старого маэстро. 
    Как раз в это время в Неаполе появился,  после  триумфальных  гастролей  по 
всему  миру,  знаменитый  тенор  Анджело  Мазини   из   Форли.   Он   поселился 
в аристократическом районе Вомеро,  находящемся  в  возвышенной  части  города, 
рассчитывая отдохнуть здесь после долгих и трудных турне.
    Маэстро Верджине не был лично знаком со знаменитым  романьольским  тенором, 
чья слава гремела повсюду. И сейчас он сделал все для  того,  чтобы  не  только 
познакомиться, но и подружиться со  знаменитостью.  У  него  была  одна  цель - 
представить Мазини своего  Энрико.  Благожелательное  отношение  прославленного 
артиста сразу вознаградило бы все усилия маэстро и открыло бы двери  для  самых 
светлых надежд. Верджине сгорал  от  желания  осуществить  свой  план.  Наконец 
настал день, когда он  попросил  Мазини  прослушать  его  ученика  и  дать  ему 
объективную и искреннюю оценку.
    Встреча состоялась в доме знаменитого тенора. Среди реликвий у артиста  был 
рояль, сделанный в России. В течение многих лет Мазини жил в России и  пел  там 
во многих театрах. 
    Маэстро Верджине аккомпанировал Карузо, спевшему с удивительной простотой и 
непосредственностью  несколько  оперных  арий;  Энрико  не  испытывал  никакого 
трепета от того, что его слушает сам Мазини. 
    Оценка, данная Мазини, была точна, лаконична, откровенна и объективна,  как 
того и хотел маэстро: "Юноша должен долго  и  упорно  учиться,  ему  необходимо 
сформироваться;  он  обладает  довольно  хорошим   и   многообещающим   средним 
регистром. Но голос его еще  небольшого  диапазона  и  нуждается  в  постоянных 
упражнениях.  Для  этого   необходимы   воля   к   учебе,   режим,   предельная 
требовательность к себе". 
    Тенор сказал несколько комплиментов в адрес учителя и ученика и проводил их 
до дверей, не добавив больше ни слова. 
    Оба вышли из виллы возбужденными, но не вполне удовлетворенными, особенно - 
восторженный маэстро, ожидавший  большего  от  этой  встречи.  Данная  на  ходу 
обычная, холодная, профессиональная оценка дарования  Карузо  была  ему  не  по 
душе. Однако Мазини был Мазини. Что можно было возразить ему? 
    Несколько месяцев спустя на одной из улиц Неаполя маэстро Верджине  заметил 
великого тенора, спускавшегося с Вомеро к центру города. Верджине приветствовал 
его издали, но Мазини сделал знак приблизиться. 
    - Дорогой маэстро, - молвил знаменитый  тенор, - я  хотел  бы  сказать  вам 
кое-что. 
    - О комендаторе, сгораю от нетерпения! - отвечал маэстро Верджине, стараясь 
скрыть свое волнение. 
    - Ну, так вот: у вашего Карузо самый красивый голос, какой мне  приходилось 
слышать за всю мою жизнь! 
    Лицо доброго старого учителя осветилось счастьем. Именно  такую  оценку  он 
хотел услышать в тот день от великого певца. Анджело Мазини  произнес  приговор 
честно, одним духом. Это было  первым  официальным  признанием  Карузо,  первой 
верной оценкой достоинств его голоса. 
    Как  уже  говорилось,  юный  ученик,  обладавший  беспокойным   характером, 
частенько покидал стены школы пения,  оставляя  в  одиночестве  маэстро,  чтобы 
присоединиться к компании своих  товарищей-сверстников.  Они  увлекали  его  то 
в город, то в трущобы Неаполя. Им еще и еще раз хотелось  послушать,  как  поет 
Энрико. В один из таких дней Карузо узнал всю глубину благородной  души  своего 
попечителя.  В  поисках  Карузо  маэстро  обегал  весь   город.   Обессилевший, 
утомленный  поисками  и  тяжестью  прожитых   лет,   он   свалился   на   улице 
в полуобморочном состоянии. Узнав об этом, Карузо залился слезами раскаянья. Он 
дал маэстро целую гору обещаний, на коленях целовал  его  руки,  рвал  на  себе 
волосы. Но долго ли может гореть солома?..  До конца дней своих Карузо так и не 
смог изменить  своего  характера:  экстравагантность,  готовность  наслаждаться 
жизнью и развлекаться, ребячество, беспечность шли за ним по пятам  всю  жизнь. 
Грусть,   восторг,   подавленное   настроение   из-за    ничтожного    пустяка, 
впечатлительность до отчаяния и слез - все уживалось в нем. Это  была  типичная 
натура неаполитанца с непостижимой душой и огненной живостью, подобной  вулкану 
его родного города. 
    Когда  юный  и  многообещающий  Карузо  стоял  почти   на   пороге   своего 
театрального дебюта, его призвали в армию. Он был признан способным к  строевой 
службе и определен в тринадцатый артиллерийский полк,  стоявший  в  Рьети;  там 
в лице майора Нальяти он приобрел еще одного почитателя и друга. Однажды  майор 
услышал, как Карузо пел в казарме. Вот как, Карузо учился петь?! Майор приложил 
немало усилий для того, чтобы Карузо не растерял своего  певческого  багажа  за 
время военной службы. Ему удалось даже найти для Энрико учителя пения. А вскоре 
он добился освобождения певца от воинской  повинности  "по  причинам  семейного 
и учебного характера". Место Энрико занял его брат Джованни.
    Майор Нальяти играл на скрипке. Он был истинным любителем музыки и пения, а 
позже стал настоящим  "болельщиком"  Карузо,  как  сказали  бы  сегодня.  Чтобы 
послушать Карузо, он ездил вслед за ним по всем городам Италии. 

              Ласковая мелодия звучит для всех одинаково.
              Но каждый слышит ее по-разному,
              В зависимости от переживаемых чувств.

                                                Бертакки


          Трудное начало
    24 декабря 1895 года в  маленьком  неаполитанском  театре  Нуово  состоялся 
первый официальный дебют Энрико Карузо.  Шла  опера  Морелли  "Друг Франческо". 
Малоизвестная  опера  Морелли  не  понравилась  публике   и   была   освистана. 
О дебютирующем теноре забыли. Правда, галерка аплодировала Карузо,  но там были 
его друзья. Настоящий же большой успех еще не пришел. 
    А печать?.. Пресса  даже  не  заметила  нового  тенора.  Ее  внимание  было 
поглощено яростным  соперничеством  театральных  столпов.  Героями  газет  были 
Таманьо, де Лючиа из театра Сан Карло, Мазини  и  еще  не  более  чем  один-два 
певца. 
    В то время в Неаполе, на улице Муничипьо, было знаменитое кафе  "Дей фьори" 
("Кафе цветов"), где часто собирались артисты со  всего  города,  в  том  числе 
и безработные, без сольдо  за  душой.  Они  готовы  были  на  любую  работу  на 
театральных подмостках, лишь бы свести концы с концами.  Кафе  "Дей  фьори"  не 
случайно носило свое звучное название. Здесь можно было видеть таких знаменитых 
певцов, как Тамбурини, Базадонна, Ронци, Дабеньис, Този, великий Иванов, певший 
в опере Доницетти "Анна Болена" в театре Фондо (память о нем жива по сей день); 
композиторов Беллини, Доницетти, Глинку. 
    Бывали здесь и  знаменитый  комик,  и  сопрано,  которую  постигло  обычное 
несчастье, и престарелый тенор, "бравший до, как сам Таманьо", баритоны, жертвы 
интриг, которым в свое время улыбалась фортуна, балерина, мечтавшая  о  дебюте, 
мелкие импресарио и многие другие увлеченные театром. 
    Сюда заходили драматурги и комедиографы с рукописями в  кармане,  ожидавшие 
благоприятного  момента,  непонятые  поэты,  скептически  смотрящие  на  жизнь, 
и композиторы, в надежде найти импресарио для своей новой оперы. 
    Молодой Карузо, нервы которого были расстроены невеселым дебютом  в  театре 
Нуово, стал частым гостем в кафе "Дей фьори" на улице Муничипьо.  Однажды утром 
к  нему  подошел  театральный  агент  Франческо  Дзукки,   присутствовавший  на 
спектакле неудачной оперы Морелли. Он был потрясен случившимся. 
    Франческо Дзукки, чистокровный сицилиец, отлично знал вкусы публики  и  был 
совершенно уверен в том, что говорил. Он мог оценить  настоящий  голос,  потому 
что сам был артистом и, если бы не проклятый бронхит, лишивший его голоса,  мог 
бы помериться силами со многими знаменитыми  певцами.  Словом,  Дзукки  пытался 
успокоить Карузо и маэстро Верджине, уверяя их со страстью истинного сицилийца, 
что молодого певца ждет большой успех в самое ближайшее время. 
    Несмотря на все  свои  недостатки,  помпезный  сицилиец  хорошо  знал  дело 
театрального агента. С помощью маэстро Верджине он быстро собрал оперную труппу 
и прямо из кафе "Дей фьори" отвез ее в город Казерту,  в  театр  Чимарозы,  где 
26 января 1896 года и состоялось  представление  оперы  Доницетти  "Фаворитка". 
Труппа была импровизированной, она состояла из самых  посредственных  артистов. 
И только такой смелый, опытный и ловкий импресарио, как Дзукки,  смог выжать из 
нее все, что только можно. 
    Он напечатал громадную афишу, в которой было начертано  огромными  буквами: 
"В опере выступит замечательнейший тенор Энрико Карузо". 
    - Вот как  надо  все  устраивать!  -  восклицал  он,  обращаясь  к  маэстро 
Верджине, сопровождавшему  Энрико Карузо.  -  Сегодня  вечером,  слово  Дзукки-
сицилийца, - театр разорвется от аплодисментов!..
    Дзукки оказался прав. Успех Карузо был полным.  Сразу  же  после  этого  он 
устроил певцу выступление в "Фаусте" Гуно, принесшее Карузо еще больший успех. 
    Но сицилийский агент не  был  удовлетворен.  В  нем  проснулось  юношеское, 
безмерное честолюбие. Он приписывал лично себе открытие Энрико Карузо и считал, 
что его выступления должны быть еще триумфальнее. Дзукки  звал  певца  "u beddu 
nicu", что означает по-сицилийски "славный мальчишка", и уверял Карузо, что его 
по-настоящему никто не понимал, что его  ждет  подлинная  слава  и  грандиозная 
карьера.
    Он сразу же налаживает контакт с известнейшими  импресарио  и,  исполненный 
терпения  и  веры,  ждет  момента  для   начала   гастролей.   Наконец   случай 
представился. Друг Дзукки Пьетро Мастроени,  известный  мессинский  импресарио, 
попросил порекомендовать ему хорошего тенора, который мог бы возглавить  труппу 
для гастролей по городам Сицилии и в  Александрии (Египет).  Разумеется,  тенор 
должен быть не начинающим, а опытным, способным стать украшением труппы. 
    Есть ли у Дзукки тенор? О, конечно, и какой! Славный мальчишка,  маленький, 
юный Карузо, великолепнейшим образом подготовленный актер, который будет  самым 
большим певцом в мире! Наивный друг Мастроени еще сомневается,  сможет  ли  его 
тенор достойно украсить труппу! Пусть приедет и послушает,  если  он  не  верит 
слову друга, артиста и тенора!.. 
    Импресарио  из  Мессины  сразу  же  подписал  контракт  с   Карузо.   Певца 
действительно ждал повсюду неизменный успех. В городе Салерно на торжествах  по 
случаю годовщины дня Конституции ставили "Риголетто".  Франческо Дзукки,  после 
триумфальных гастролей Карузо, договорился о  выступлении  певца  в  салернском 
театре Коммунале.  После  гастролей  в  Сицилии  и  Александрии  талант  Карузо 
значительно окреп. В нескольких спектаклях "Риголетто" он пел  с  блистательным 
успехом. 
    Признание было полным и единодушным, жители города обратились  к  городским 
властям с просьбой продолжить гастроли певца. Театральный  сезон  был  продлен. 
В репертуар театра включили оперы "Сельская честь" и "Пуритане", главные партии 
в которых были отданы Карузо. Вместе с ним пели сопрано Анита Франко и  баритон 
Пиньятаро, дирижировал  замечательный  музыкант  Винченцо  Ломбарди.  Спектакли 
принесли огромный успех всем исполнителям, особенно  Карузо.  Он  стал  кумиром 
Салерно, жители  которого  после  окончания  контракта  устроили  в  его  честь 
прощальный вечер.
    Вскоре на пути Карузо появляется еще один  импресарио,  более  авторитетный 
и известный, чем предыдущий, - дон Пеппе Грасси. Это была  колоритная  фигура - 
журналист и директор еженедельника  "Фруста",  выходившего  в  Салерно.  Газета 
Грасси сыпала удары без разбора направо и налево, на головы богатых  и  бедных. 
Кроме того, дон Пеппе Грасси был в Салерно и руководителем театра Коммунале. Он 
работал там с таким рвением, что жители города называли его не иначе, как  "дон 
Пеппе - артист". 
    Под  влиянием   сицилийца-импресарио  синьор   дон  Пеппе  Грасси   всерьез 
заинтересовался судьбой  Энрико Карузо.  Он  ангажировал  его  на  восемнадцать 
спектаклей следующего сезона, в том числе на "Травиату", "Фаворитку", "Кармен", 
"Риголетто", "Паяцы", "Джоконду". Карузо  должен  был  выступать  по  три  раза 
в каждой опере. Вместе с ним были  приглашены  Анита  Франко,  Мазола,  Пагани, 
Пиньятаро. Дирижировал и на этот раз маэстро Винченцо Ломбарди. 
    После  спектакля  "Паяцы",  среди  всеобщего  энтузиазма  и   одобрительных 
возгласов публики, Дзукки подбежал к дону Пеппе Грасси восклицая: 
    - Кавальере! Что я говорил!  Ошибся  я  или  нет?  Слово  Дзукки-сицилийца: 
славный мальчишка Карузо будет самым знаменитым тенором мира! 
    Это прозвучало как великое предсказание!
    Несмотря на необычайный успех в Казерте, Мессине,  Трапани  и  Александрии, 
Карузо получал за каждый спектакль 15 лир - ничтожнейшую сумму! Этих денег едва 
хватало на жизненные расходы. После триумфа в театре Коммунале Грасси  увеличил 
гонорар до 20 лир, но и эта  сумма  не  могла  обеспечить  артиста.  Дон  Пеппе 
Грасси, однако, не скупился на  энтузиазм,  с  которым  он  представлял  Карузо 
в других городах. В общем, он симпатизировал Карузо, а вместе с  ним  -  и  его 
дочь Джузеппина, которая хорошо играла  на  фортепиано  и  много  раз  помогала 
Карузо разучивать партии. 
    За незначительную плату и обеды Карузо  часто  приглашали  в  частные  дома 
Салерно, где он (по его собственным словам) весело проводил вечера:  пел,  пил, 
ел, получал маленькие подарки и немного денег.  Всюду  его  сопровождал  верный 
маэстро Гульельмо Верджине, единственный  бескорыстный  человек  из  всех,  кто 
окружал Карузо.
    После длительного и счастливейшего сезона в Салерно  маэстро Верджине  увез 
Энрико домой, в Неаполь, где ему удалось устроить  выступление  своего  ученика 
у Ланди, державшего антрепризу в театре Меркаданте. Карузо с блестящим  успехом 
пел в опере "Джоконда". Но это не было еще настоящим признанием таланта Карузо. 
Маэстро Верджине знал, что такое признание придет к его ученику после появления 
в одном из больших театров. 
    Карузо выступал в Ливорно  и  Палермо,  где  дирижировал  знаменитый  тогда 
Леопольдо Муньоне.  В  Палермо  Карузо  пел  с  сопрано  Адой  Джаккетти-Ботти, 
великолепной актрисой и красивейшей женщиной, в которую он сразу  же  влюбился. 
Позже она станет его подругой на  многие  годы,  принося  ему  то  счастье,  то 
страданье. 
    С большим успехом Карузо выступает в  Парме,  а  затем  снова  возвращается 
в Салерно, в театр Коммунале, где Грасси ангажирует его  на  сорок  выступлений 
в операх: "Манон"  (Пуччини),  "Джоконда",  "Травиата",  "Риголетто",  "Паяцы", 
"Тайный  пророк"  (Даниэле  Наполитано),  "Марьедда"  (Джанни  Буччери),   "Сан 
Франческо" (Арриго Себастьяни), "Драма  во  время  сбора  винограда"  (Винченцо 
Форнари). За каждое выступление  он  получал  все  те  же  20  лир!  Салернский 
импресарио изрядно наживался на таланте певца... И  тем  не  менее  Карузо  пел 
много. Ему еще не хватало опыта,  уверенности,  о  чем  говорил  в  свое  время 
и Мазини. После Салерно Карузо снова пел в Ливорно, Парме и  Палермо.  На  этот 
раз выступления не принесли ему прежнего успеха. Тогда было очень трудно  долго 
сохранять  расположение  публики  -  слишком  много  было   блестящих   певцов. 
Выступления Карузо были вдохновенными, но он еще не обладал зрелым мастерством, 
его   оперная   "лексика"   была   основана   на   интуиции,   ей   недоставало 
целеустремленной мысли. Карузо  бесконтрольно,  подсознательно,  весь,  целиком 
отдавался красоте своего пения, забывая об авторе. Он был молод, лишен  всякого 
тщеславия. Мысль о выработке своего собственного стиля была ему  чужда.  Часто, 
увлекаясь на сцене, он выходил за рамки своей роли. 
    В Салерно о доне Пеппе Грасси говорили не только как о  ловком  импресарио, 
но и как о будущем тесте  Карузо.  И  не  напрасно,  так  как  последний  перед 
гастролями по городам Италии попросил руки Джузеппины.  Однако  разговоры  были 
преждевременными. Мог ли подумать Грасси, что Карузо, этот "славный мальчишка", 
как любил называть  его  Дзукки,  в  Палермо  влюбится  в  Аду  Джаккетти-Ботти 
и забудет о Джузеппине и о своем предложении! Разрыв с дочерью Грасси неминуемо 
повлек за собой и полный  разрыв  с  самим  импресарио.  Для  Грасси-импресарио 
и Грасси-отца это было ударом. Печаль камнем легла  на  его  сердце  на  многие 
годы... Пришлось похоронить мысль  о  блестящем  будущем  любимой  дочери,  для 
которой он уже строил воздушные замки.

              *  *  *

    К этому времени Карузо встречает человека, сыгравшего  важную  роль  в  его 
жизни, человека, который помог ему окончательно утвердиться и как певцу,  и как 
артисту, открыть двери к настоящей славе.
    Это был Никола Даспуро из Неаполя, автор либретто к операм Умберто Джордано 
"Mala  Vita"  ("Плохая  жизнь")  и  "Il  Voto"  ("Обет"),  музыкальный   критик 
и публицист, фигура известная и уважаемая  в  музыкальном  мире  того  времени. 
Кроме того, он являлся представителем миланского агентства  Эдоардо  Сондзоньо, 
занимавшегося постановкой спектаклей в крупных оперных театрах Европы. 
    Даспуро только что вернулся в Неаполь из  Парижа,  для  того  чтобы  вместе 
с маэстро Дзуккани подготовить оперный сезон в театре Меркаданте,  который  был 
по этому поводу обновлен и  переименован  в  театр  Нуово.  Вездесущий  маэстро 
Верджине буквально атаковал Даспуро просьбами  послушать  Карузо.  Даспуро  был 
потрясен. О своем впечатлении он писал в Милан:
    "Дорогой Эдоардо, здесь, в Неаполе, я нашел  некоего  Карузо,  великолепный 
материал для великолепного тенора. Он напомнил мне Мазини в его лучший  период. 
Я бы хотел ангажировать его на предстоящий сезон в  Меркаданте  (театр  Нуово), 
а затем и в Миланскую оперу". 
    "Если Вы считаете возможным ангажировать  певца,  пожалуйста.  Я  полностью 
полагаюсь на Вас", - таков был ответ Эдоардо Сондзоньо. 
    Так  Карузо  начал  новую  деятельность.  Разучив   "Миньон",   он   вместе 
с дирижером Дзуккани выступил в Неаполе перед своими  земляками.  Однако  успех 
был очень скромным, как и в первый раз, когда  он  пел  в  опере  Морелли.  Как 
и тогда, ему аплодировали только друзья и поклонники.  Печать заговорила о нем, 
но лишь для того, чтобы повергнуть его наземь. Неаполитанская газета  "Пунголо" 
писала о том, что манера Карузо при годна только для "Отелло", да и  голос  его 
по тембру скорее баритон, чем тенор. Приблизительно то же самое писала  и  "Иль 
Маттино". 
    Карузо играл  перед  своими  согражданами  с  огромным  воодушевлением,  но 
чувствовал себя на сцене не всегда твердо, несмотря на то,  что  много  работал 
над своей партией. Не  помогло  ему  необычайное  терпение  и  гибкость  такого 
дирижера, как Дзуккани. Будто черный глаз смотрел на него  в  родном  городе... 
Фиаско и еще раз фиаско... А ведь  он  и  в  этот  раз  собрал  всю  свою  волю 
и молился всем святым. Может быть, его  снова  предала  чувствительная  натура, 
которая брала верх над выдержкой?..
    Артист еще не умел владеть собой. Несмотря на лестные отзывы о выступлениях 
в Парме, Казерте, Салерно, Палермо и других  городах  Италии,  было  совершенно 
очевидно, что голос певца еще не определился: трудно было  сказать - тенор  это 
или  баритон.  Заметка   в   газете   "Пунголо"   получила   широкий   резонанс 
в компетентных кругах. Этим воспользовались поклонники других певцов,  создавая 
рекламу "бесспорным" тенорам. Маэстро Муньоне придерживался о  Карузо  того  же 
мнения, что и газета "Пунголо". А в своей оценке артиста (в  письме  к  Эдоардо 
Сондзоньо) он был просто  беспощаден:  не  рекомендовал  приглашать  Карузо  на 
ведущие спектакли в Миланскую оперу, потому что голос артиста - то  ли  тенора, 
то ли баритона - "странно загнан в горло". У маэстро Муньоне характер был не из 
легких, это знали все, кто имел с ним дело. У него были свои, личные симпатии и 
антипатии среди артистов. Пуччини даже поссорился по  этому  поводу  с  ним  во 
время одной из репетиций  оперы  "Манон"  в  Неаполе.  Но  больше  всего  знали 
о тяжелом нраве Муньоне его оркестранты. 
    Леопольдо Муньоне считался тогда  одним  из  крупнейших  дирижеров  Италии, 
и поэтому его отзыв о Карузо встревожил Эдоардо Сондзоньо. (Поговаривали о том, 
что отзыв Муньоне  о  Карузо  вызван  его  ревностью  к  Аде  Джаккетти-Ботти.) 
Владелец  Миланского  музыкального   агентства   писал   своему   представителю 
в Неаполь:
    "Дорогой  Даспуро,  благодарю  Вас  за  услугу,  которую  Вы  мне  оказали, 
ангажировав Вашего Карузо: вместо тенора Вы ангажировали мне какой-то  странный 
баритон".
    Никола Даспуро знал о ревности Муньоне к прекрасной Аде, которая  предпочла 
ему красивого молодого певца. Он знал также  и  о  том,  что  газета  "Пунголо" 
поместила статью о Карузо под влиянием того же авторитетного  маэстро.  Даспуро 
сразу же пишет в Милан. Его ответ краток и спокоен: 
    "Дорогой Эдоардо, Вы знаете, с каким  чувством  долга  я  всегда  относился 
к  Вам.  Не  прислушивайтесь  к  сплетням.  Прежде  чем  судить,  надо  увидеть 
и услышать". 
    Нелегкой была жизнь у  артистов  в  те  времена.  Лишь  немногим  удавалось 
утвердиться на сцепе, да и то ценой больших жертв и напряжения.  Даже  опытные, 
получившие известность певцы и артисты должны были  постоянно  подвергать  себя 
самоконтролю, чтобы критика не уничтожила их. 
    И все же Карузо выдержал сезон  в  театре  Меркаданте.  Он  с  успехом  пел 
в "Сельской чести" под руководством маэстро Дзуккани.  Маэстро отнесся к Карузо 
с симпатией и уважением, оценив в нем  не  только  артистические  качества,  но 
и его доброту, и скромность.
    Но настоящий успех ожидал Карузо в Милане,  городе  свободных  взглядов  на 
артистическое искусство, не  связанных  какими-либо  традициями  или  кастовыми 
предрассудками. Артист получал здесь объективную оценку и  признание,  если  он 
того заслуживал. 
    В программе летнего сезона 1897 года в  ливорнском  театре  Политеама  были 
четыре оперы. На август для выступления в двух из них - "Манон" и "Паяцы" - был 
приглашен Карузо. Молодой певец прибыл в Ливорно вместе  со  своим  неразлучным 
маэстро Верджине и спел по два раза в  каждой  из  этих  опер.  Успех  и  сборы 
превзошли все, что театр знал до сих пор. Жители  Ливорно  -  большие  любители 
и авторитетные ценители театра и оперной музыки. Блестящие спектакли с участием 
Карузо навсегда остались в их памяти. О них  вспоминают  и  поныне  с  чувством 
подлинной грусти, как о невозвратимом прекрасном. 
    Гонорар Карузо составил 500 лир за четыре  выступления.  Это  было  хорошим 
предзнаменованием; до  того  ему  никогда  не  приходилось  зарабатывать  такой 
большой суммы. 
    В один из вечеров  Карузо  пел  в  Ливорно  в  небольшой  таверне.  Он  был 
приглашен туда своими поклонниками.  И  лишь  маэстро  Верджине  сидел  как  на 
иголках,   серьезно    обеспокоенный    экстравагантным    поведением    своего 
необыкновенного ученика. 
    Уже в 1932 году один из старожилов Ливорно, с  трудом  сдерживая  волнение, 
вспоминал, как пел тогда Карузо в таверне, ставшей с тех пор знаменитой:

              Пой скорбно, 
              Пусть твое сердце поет о любви. 
              . . . . . . . . . . . . . . . .
              Как много хочу я сказать 
              Своим вздохом... 




     Ч а с т ь  в т о р а я.  От успеха к триумфу
    Дебют Энрико Карузо в Миланской опере состоялся вечером 3 ноября 1897 года. 
Он пел в опере Массне "Наваррка". Успех был большой. Вечером 10 ноября он снова 
поет (и опять успешно) в опере "Обет" Умберто Джордано  (либретто переделано из 
"Плохой жизни"). И, наконец,  23 ноября  -  выступление  в  третьем  спектакле, 
"Сельская честь". Успех триумфальный.
    Эдоардо Сондзоньо ангажировал певца на всю осень и  масленицу  с  гонораром 
пятьсот  лир  в  месяц.  Невысокая  для  артиста  Миланской  оперы  плата  была 
результатом коварных  стараний  того  же  Муньоне.  А  Эдоардо  Сондзоньо,  как 
истинный импресарио, первое время был неумолим и не менял  своего  решения.  Но 
довольно скоро, благодаря  необыкновенному  успеху  у  публики  и  восторженным 
отзывам прессы, гонорар Карузо возрос до тысячи лир. Контракт был  продлен  еще 
на год. В операх "Манон"  и  "Сельская  честь"  раскрылось  все  необыкновенное 
дарование Карузо. Он разрушил существовавшие ранее представления, показав,  что 
для артиста нет творческих барьеров.
    Триумф Карузо рос  от  спектакля  к  спектаклю:  публика,  критика,  печать 
единодушно превозносили  певца.  Одна  газета  называла  его  "Данте  теноров", 
другая - "певцом с рыданьем в голосе". 
    Композитор Франческо Чилеа избрал  Карузо  для  своей  оперы  "Арлезианка", 
в которой тот пел впервые 27 ноября. Своим исполнением арии "Плач Федерико"  он 
привел в восторг переполненный театр, утвердив и успех композитора Чилеа. 
    Позже,  когда  певец  был  уже  в  Америке,  Чилеа  рассказывал   об   этом 
незабываемом вечере: 
    - Я ждал большего  успеха  от  своей  оперы.  Но  воспоминания  о  премьере 
настолько живы во мне, что до сих пор звучит полный обаяния голос артиста. 
    Пророчество артиста и тенора, сицилийского  театрального  агента  Франческо 
Дзукки: "Славный мальчишка" Карузо будет величайшим певцом мира" - сбывалось. 
    С тем же огромным, неизменным успехом у публики и  в  печати  он  выступает 
в Миланской опере в  "Богеме"  и  "Африканке"  Мейербера.  Композитор  Джордано 
приглашает Карузо петь в своей опере "Федора"; триумф певца неколебим.  С этого 
времени самые знаменитые композиторы соперничали между собой: каждому хотелось, 
чтобы Карузо пел в его опере. 
    Певец продолжает работать в Миланской опере за тот же гонорар в тысячу лир, 
но его престиж растет,  его  уже  наперебой  приглашают  другие  театры  Италии 
и Европы, предлагая за выступление от пяти до десяти тысяч лир. 
    Сондзоньо договаривается с Карузо еще о трех выступлениях  с  гонораром  по 
две тысячи лир за каждое. Большего он  предложить  не  мог.  Певец  же  в  знак 
признательности Миланской опере участвует во всех трех спектаклях за пять тысяч 
лир.  Это  была  первая  крупная  сумма,  полученная  артистом,  она  пошла  на 
приведение в порядок его театрального гардероба. 
    Карузо  и  слышать  не  хотел  о  том,  что  наступило   время   расстаться 
с Сондзоньо, с многочисленными  друзьями,  с  замечательным  маэстро  Верджине, 
который нигде не оставлял своего ученика, любовно подбадривал его, являясь  для 
него скорее вторым отцом, чем учителем. Карузо не хотелось  уезжать.  Он  думал 
остаться, если не в Милане, то, во всяком случае, в Италии. 
    В официальной критике того времени уже не существовало о нем  двух  мнений. 
Она пришла  к  единодушному  признанию  Карузо:  о  нем  писали  как  о  твердо 
определившемся теноре, обладающем  большим  дыханием,  сочным  сильным  голосом 
подчеркнуто  металлического  тембра,  свободно  звучащим  на   верхах,   гибким 
и чрезвычайно выразительным, полным жизни, красок, обаяния и драматизма.  Голос 
певца увлекал за собой слушателя,  отличался  широтой  и  свободой  фразировки, 
полнозвучным верхним регистром. Таково резюме тогдашней рядовой критики.  А вот 
что писал о Карузо знаменитый критик А. Лауриа: 
    "Двух лет оказалось достаточно  для  молодого  неаполитанца,  чтобы  занять 
первое место среди сегодняшних артистов, оставив в тени вчерашних. 
    Карузо выработал свой собственный исполнительский метод,  которому  остался 
верен и через тридцать и через  сорок  лет...  Над  этим  стоит  призадуматься! 
Поразмыслите  над  приемом,  использованным  Карузо   в   одной   из   наиболее 
неблагоприятных для  тенора  опер  -  "Ирис"  [Масканьи].  В  первом  акте  мне 
показалось, что он такой же, как и все другие. Однако  в  финале  второго  акта 
к моменту кризиса экзотической лихорадки Осаки,  голос  певца  точно  удвоился, 
учетверился, и могучее  звучание  его  великолепнейших  верхов  заполнило  зал, 
который, очнувшись от изумления, шумно утвердил новый триумф  молодого  тенора. 
Он заслуживал этого сполна. 
    Скажите, можно ли назвать хоть одного  другого  артиста,  который  смог  бы 
сфилировать так, как это  сделал  Карузо?  Есть  ли  на  свете  еще  хоть  один 
драматический  тенор,  способный  выразить  все  то  лучшее,  что   дано   лишь 
лирическому тенору? В эпоху великих певцов,  может  быть,  и  были,  но  сейчас 
существует лишь Энрико Карузо, артист, который царствует...  В  пение  свое  он 
вкладывает всю душу. Не так ли?... Но к этому мы еще вернемся позже..." 
    Критик был прав. Это было именно так. Молодой, победоносно шествующий тенор 
начал гастролировать в крупнейших театрах мира. Как и раньше,  его  не  покидал
преданный маэстро Верджине и друзья, уговорившие Карузо начать турне. Миланский 
театр Ла Скала, театр Метрополитен в Нью-Йорке, театр  Колон  в  Буэнос-Айресе, 
Сан Карло в Неаполе, прославленные оперные театры Петербурга и Москвы и  многие 
другие театры Европы и Америки приглашают Карузо. Они посылают к артисту  своих 
представителей.
    Идя по славным стопам Рубини, Гайяре,  Лаблаша,  Марио,  Николини,  Станьо, 
Маркони,  Таманьо,  Мазини  и  других  знаменитых  певцов,  составляющих  честь 
оперного искусства, Карузо продолжал  завоевывать  своим  голосом,  искусством, 
большим сердцем театры и симпатии зрителей  в  каждой  стране,  где  бы  он  ни 
гастролировал. 
    Вместе с Джеммой Беллинчони Карузо выступает в Буэнос-Айресе в театре Колон 
в опере "Федора", одерживая большую  победу  уже  за  пределами  родины.  После 
долгих и триумфальных гастролей  по  странам  Латинской  Америки  Карузо  снова 
появляется в Милане, а затем в Болонье, где вместе с  Адой Джаккетти  и  Луизой 
Тетрацини поет в "Ирисе" и "Тоске", утверждая славу этих опер. 
    В начале 1900 года Карузо после неоднократных приглашений  русских  театров 
выезжает в страну великих артистов.  В  Петербурге  он  поет  вместе  с  Луизой 
Тетрацини, пользуясь неизменным успехом у публики и  критики.  После  гастролей 
в Петербурге Карузо  приезжает  в  Москву,  где  вечером  12  марта  1900  года 
дебютирует в Большом театре в опере "Аида" Джузеппе Верди.  Энтузиазм  публики, 
переполнившей зал театра, перерос в настоящий гимн  актеру.  Московская  печать 
дает высокую оценку  Карузо,  горячо  восхваляя  его  голосовые  данные.  Певец 
покорил публику. 
    В "Мефистофеле" Карузо  был  настолько  велик,  человечен  и  правдив,  что 
дирекция  театра  вручила  ему  от  имени  москвичей  в  знак   признательности 
и симпатий под нескончаемые аплодисменты и крики "ура" серебряный кубок  тонкой 
художественной работы. 
    Вот что сообщил один из итальянских  журналистов  20  марта  1900  года  из 
Москвы о начале сезона и премьере "Аиды": 
    "В воскресение, 11 марта,  оперой  Чайковского  "Евгений  Онегин"  открылся 
сезон в Московском оперном театре. Мазини,  Баттистини,  Арнальдсон,  Бромбара; 
дирижировал Витторио Подести. Выступление каждого артиста было блестящим. 
    12 марта, в понедельник, шла "Аида". В ней пели: де Лерма, Кучини,  Карузо, 
Начини, Аримонди и Сильвестри. Спектакль был грандиозным. 
    Триумфальным героем вечера был знаменитый тенор, кавалер Энрико Карузо, еще 
незнакомый московской публике. Карузо превзошел самого себя. В арии Радамеса из 
первого акта он был божествен,  вызвал  фантастический  восторг  публики:  весь 
зал  поднялся  как  один  человек,  требовали  повторения.   Но  повторения  не 
последовало... В третьем  акте,  в  дуэте,  он  был  великолепен.  Карузо,  как 
и де Лерма, вызвал огромную симпатию публики. Все московские газеты  восхваляют 
Карузо, называя его богом  музыки,  великим  певцом.  "Новости  дня",  "Русское 
слово",  "Московский курьер",  "Слово"  в  унисон  называли  Карузо  уникальным 
Радамесом, лучшим из всех, какие только были до сих пор. 
    В ближайшие дни я постараюсь дать более подробную информацию  о  гастролях, 
на основе еще более точных и авторитетных источников". 
    А вот что вспоминал о Карузо один из русских скрипачей:	
    - Я никогда не видел за  всю  свою  артистическую  жизнь  такого  скопления 
народа  перед  дверьми  театра.  И  это  в  тридцатисемиградусный  мороз!  Люди 
стремились в театр, чтобы послушать Карузо, который превзошел самого себя. 
    Театр Ла Скала ангажирует Карузо на зимний сезон: с 26 декабря 1900 года по 
26 февраля 1901 года. В эту  зиму  там  пели  известнейшие  артисты  -  Таманьо 
и другие. После успешного выступления с Карелли  и  Джаккетти  в  пуччиниевской 
"Богеме", вечером 17 января Карузо ждал огромный успех в "Масках" Масканьи  (он 
снова  пел  вместе  с  Джаккетти,  Карелли,  Беллатти  и  Арканджели).  Спев  в 
"Мефистофеле" Арриго Бойто, шедшем в присутствии автора  (в феврале 1901 года), 
Карузо окончательно завоевывает  публику,  проявляющую  к  нему  самую  горячую 
симпатию. Успех  спектакля  разделили  с  Карузо  русский  бас  Федор  Шаляпин, 
Карелли, замечательный дирижер Кампанини и  тогда  еще  совсем  молодой  Артуро 
Тосканини.
    Во  время  этого  оперного  сезона  умирает   Джузеппе  Верди,   крупнейший 
композитор Италии. В театре Ла Скала на вечере, посвященном  великому  артисту, 
дирижировал Артуро Тосканини. В исполнении "Te Deum'а" приняли участие  сопрано 
Карелли и Пинто, тенора Таманьо, Карузо, Боргатти, баритон Арканджели. 
    Карнавальные праздники 1902 года Карузо провел в Милане. Вместе  с  Розиной 
Сторкио он поет на бале-маскараде  в  Ла Скала,  подчиняясь  волшебной  палочке 
Артуро Тосканини. Успех сопутствует Карузо и здесь.
    В это время в музыкальной критике стало устанавливаться мнение о вырождении 
настоящих оперных голосов. Против этого восстали критики  Галли  и  Монтанелли. 
Они говорили, что хотя кризис голосов бывал в различные времена,  но  настоящие 
певцы никогда не переводились. Замечательный критик Аминторе Галли писал:
    "Я не думаю,  чтобы  современные  хорошие  голоса  потускнели  в  сравнении 
с золотым веком бель канто. Я утверждаю, что лучший голос, какой  только  знала 
история, принадлежит Карузо, за ним следуют Таманьо, Мазини и другие". 
    Это была ясная, интересная  и  объективная  оценка,  заставившая  умолкнуть 
многих критиков, движимых полемическим духом. В музыкальном мире  чувствовалось 
свежее  веяние.  Бурное  биение  жизни,  проникновение  нового  и  прекрасного, 
выразившееся в поисках правды, открывали неведомые еще горизонты в искусстве. 
    На самом деле, в начале века в Италии наблюдается большое оживление во всех 
областях искусства. Артисты всех стран выступают на сценах итальянских  оперных 
и драматических театров. Это были годы, когда еще пел Таманьо, когда  в  театре 
Ла Скала  властвовал  Дзенателло,  а  скромный  Джузеппе  Боргатти  из  Феррары 
продолжал утверждать себя в трудном  вагнеровском  репертуале.  Ева  Тетрацини, 
Эрминия  Борги-Мамо,   Джованнони  Дзакки,   начавшие   уже   преподавательскую 
деятельность, продолжали еще утверждать  славу  бель  канто.  Во  флорентийском 
театре Пальяно звучали славные голоса  Антонио Котоньи  и  Соммарко,  а  совсем 
недавно пришедшая в оперу Лина Кавальери создавала в  театре  Даль Верме  образ 
Манон, очаровывая публику своей красотой и талантом. Это было время  знаменитой 
японской актрисы Сады Якко, прекрасной танцовщицы Отеро, завоевывавшей театр за 
театром, время Амелии Соарес, Пины Джотти, Сильвии Гордини-Маркетти, Абеля Поля 
Деваля.  Эдоардо Ферравилла,  Эрме Новелли  выступали  повсюду  с  труппами  из 
первоклассных артистов. Это была  эпоха  танцев  и  балета,  французского  ревю 
и оперетты с ее крупнейшими представителями Эммой Векла и Джеа делла Гаризенда. 
В  те  годы  в  Италии  получили  широкое  признание  Сен-Санс,  Гуно,  Массне, 
Шарпантье, вступившие в соревнование с признанными  итальянскими  композиторами 
Пуччини, Масканьи, Леонкавалло, Чилеа, Дзандонаи,  поэт  Жан Ришпен,  скульптор 
Паоло Трубецкой и многие другие. 
    В эту эпоху плодотворной деятельности великих оперных композиторов, авторов 
песен, выдающихся дирижеров и замечательных поэтов имя Энрико Карузо становится 
все более и более популярным. 
    В 1902 году по предложению импресарио театра Сан Карло де Санна Карузо  был 
ангажирован для выступления в "Любовном напитке" Доницетти и "Манон" Пуччини на 
этой крупнейшей неаполитанской сцене. Импресарио попросил  Карузо,  теперь  уже 
знаменитого певца, быть снисходительным к театру  и  позволить  сделать  скидку 
в  гонораре.  Карузо  же,  связанный  обязательствами  с   театром   Ла  Скала, 
с болонским театром Коммунале и с пармским театром Реджио, решил петь для своих 
сограждан  бесплатно.  Он  отказался  от  всех  своих  обязательств  и  приехал 
в Неаполь. Он чувствовал себя счастливым в родном городе, верил  в  свои  силы, 
в свое искусство. Однако  Неаполь  снова  принес  ему  разочарование.  Это  был 
последний удар в жизни непревзойденного артиста. Грусть и горечь камнем  лежали 
на сердце Карузо до самой его  смерти.  Сейчас  кажется  абсурдным,  что  певец 
с мировым именем, вложивший в  свое  искусство  огромный  труд,  мог  потерпеть 
фиаско!
    Об этом событии вспоминают по-разному. Одни, не зная сути  дела,  говорили, 
что  Карузо  потерпел  неудачу  потому,  что  плохо  себя  чувствовал.   Другие 
утверждали, что, вопреки всем правилам, он пел в  такой  опере,  как  "Любовный 
напиток", в полный голос, а  не  грациозно  и  нежно,  как  это  было  принято. 
В результате Карузо был освистан капризной публикой.  Были  и  заявлявшие,  что 
Карузо смущался от волнения, путался, поэтому публика не аплодировала ему  и не 
вызывала на бис. 
    Трудно поверить всем этим толкам, даже  если  они  исходили  от  признанных 
критиков того времени. Скорее всего Неаполь не принял Карузо по  какой-то  иной 
причине. 
    Вот что рассказывают очевидцы. В неаполитанском театре Сан Карло Карузо был 
действительно освистан своими согражданами в первый момент появления на  сцене, 
еще до того, как начал петь. Факт кажется невероятным и неправдоподобным... 
    В то время театр Сан Карло занимал в жизни неаполитанцев  такое  же  место, 
как ныне - телевидение. Театр гордился славным  прошлым,  тем,  что  его  стены 
впервые  слышали  Пуччини,  Рубини,  Доницетти,  Меркаданте,  Беллини.  Он  был 
гордостью местной аристократии, преемницы традиций  короля  Фердинанда II.  Как 
и  при  короле,  театр  принадлежал  аристократии,  зависел  от   ее   капризов 
и настроений.
    Местная знать, жестокая, всеподавляющая,  господствовала  тогда  не  только 
в неаполитанском театре Сан Карло. Она  диктовала  свои  условия  всем  театрам 
Южной Италии. У театральных заправил были свои  любимые  и  нелюбимые  артисты, 
создавались партии, жестоко враждовавшие между собой. 
    В Неаполе, в оперном театре, не подозревая того, артист  сразу  же  попадал 
в борьбу конкурирующих группировок.  Виднейшими  заправилами  театра  Сан Карло 
были в те времена князь Адольфо ди Кастаньето,  барон  Савелли-Прочида,  маркиз 
Кокоцца дельи Альделабри, кавалер Альфредо Монако... И беда тому, кого миновала 
милостивая симпатия этих всесильных вельмож! Любой знаменитый артист стирался в 
порошок и сметался с лица земли, если он не  был  любимцем  князя,  барона  или 
благороднейшего кавалера. Жесточайший провал ждал его на сцене. Эти же вельможи 
старались держать публику в театре в состоянии крайнего возбуждения.  Один удар 
по наковальне - и искры засыпали сцену, сжигая артиста.  Публика  была  орудием 
в руках того или другого течения в зависимости от случая или обстоятельства, но 
всегда исполняла волю сильного мира театральных кулис. 
    В   Неаполе   было   принято,   чтобы   певец   до   появления   на   сцене 
засвидетельствовал свое почтение князю (чем не  аристократ?  Высок,  элегантен, 
с моноклем в правом глазу!), затем барону,  маркизу  и,  наконец,  благородному 
кавалеру. (Барон и  маркиз  были  влиятельными  фигурами  в  газете  "Пунголо", 
а благородный кавалер, по прозвищу  "монашек",  не  менее  влиятельной  фигурой 
в левой стороне партера, в то время как правой и ложами управлял князь,  а всем 
остальным театром, за исключением независимой галерки, барон и маркиз.)
    Четыре "короля" театра приходили к взаимному  согласию  чрезвычайно  редко. 
Это случалось только тогда, когда все они  утверждали,  что  артист  обаятелен, 
отлично подготовлен и почтителен. В таком случае его ждал полный успех.  Но это 
было исключительным событием: не каждый  артист,  впервые  переступавший  порог 
театра, мог разобраться в сложном закулисном механизме.
    Карузо пришел в театр просто,  не  поклонившись  ни  одному  из  закулисных 
заправил, он верил в свои силы и считал, что этого вполне достаточно. Но князь, 
маркиз, барон и кавалер восприняли поступок Карузо как  кровную  обиду.  Четыре 
"короля"  восстали  против  певца.  А  предложение  Карузо  петь  без  гонорара 
прозвучало для них как вызов. 
    Какая    несправедливость    быть    освистанным    своими    согражданами, 
неаполитанцами, которых так любишь! Как будто не было успеха в Милане,  Буэнос-
Айресе, Петербурге и Москве! За что такая обида? Карузо был  ошеломлен.  Первый 
акт он пропел в сильном возбуждении. Аплодисментов не  было.  Друзья  не  могли 
вынести этого: они поспешили за кулисы, чтобы утешить певца.  Поэт  Сконьямильо 
рассказал  ему  о  том,  что  происходит  в  театре.  Воспрянув  духом,  Карузо 
в последующих актах напряг всю свою волю и в конце  концов  завладел  публикой, 
которая  вопреки  желанию  князя,  барона,  маркиза  и   кавалера   восторженно 
аплодировала артисту.
    На следующий  вечер  шла  опера  "Манон"  Пуччини.  Карузо,  верный  своему 
обещанию (вряд ли кто-нибудь другой осмелился бы при таких обстоятельствах  еще 
раз появиться на сцене), пел снова.
    Он чувствовал себя на сцене настоящим хозяином.  Всю  оперу  Карузо  пропел 
с таким  небывалым  блеском,  что  вызвал  в  театре  бурю  оваций.  Все,  даже 
неаполитанская аристократическая знать, стоя  исступленно  аплодировали  певцу. 
Такого энтузиазма театр еще не видел. Не обошлось без  рукоприкладства:  верные 
болельщики  с  галерки  "наградили"  "дисциплинированных"   из   правой   части 
партера...
    Карузо победил! Без посторонней  помощи,  только  своим  мастерством  певец 
покорил  театр   Сан  Карло.   Он   превзошел   самого   себя.   Артист   яркой 
индивидуальности, он полонил все сердца. Но несмотря на это,  театр  Сан Карло, 
как и все другие театры Неаполя, навсегда потеряли своего  прекрасного  тенора. 
После выступления в оперном театре  Карузо  дал  клятву  у  Сан  Дженнаро  (Сан 
Дженнаро - святой, покровитель города и защитник неаполитанцев): 
    - Никогда больше я не буду петь в Неаполе! Никогда здесь не  услышат  моего 
голоса... Я буду приезжать в Неаполь, но только затем, чтобы обнять мою дорогую 
маму и снова отведать вермичелли алле вонголе.
    - Известно, чего стоят  клятвы  неаполитанцев!  -  иронизировала  по  этому 
поводу на следующий день газета "Пунголо"... Но Карузо,  хотя  и  был  истинным 
неаполитанцем, остался верным своему слову: он никогда не пел больше в  театрах 
родного города. Тщетны были усилия друзей и импресарио - они не  имели  успеха. 
Бесполезны были и  просьбы  властей.  До  конца  жизни  Карузо  с  ожесточенным 
упорством хранил верность своей клятве...
    В январе 1903 года импресарио Ф. Морикини ангажирует Карузо для выступления 
в операх "Мефистофель" и "Манон" Пуччини в римском театре Костанци  (ныне Театр 
оперы). После спектакля "Мефистофеля"  музыкальный критик  Никола д'Атри  писал 
в газете "Джорнале д'Италия": 
    "Никогда еще в своей жизни я не  слышал  подобного  тенора.  Ни  одному  из 
великих певцов, которых мне приходилось слышать, начиная от Барбичини и  кончая 
Таманьо (артистов, одних больше, других меньше подходящих по  голосу  для  этой 
партии), не удавалось так глубоко понять, прочувствовать  и  раскрыть  в  одной 
арии мечту Фауста, как это сделал Карузо. Если бы герой  Гете,  старый  доктор, 
сжигаемый неодолимой жаждой познаний, пожелал бы  вдруг  умереть  в  сладостных 
звуках пения, едва ли ему удалось бы  так  выразить  свои  чувства,  так  полно 
раскрыть свою душу старца, расцветшую молодостью. Его последний вздох не мог бы 
выразить ощущения умирающего старика лучше, чем это  сделал  в  последней  ноте 
Карузо, падающий с евангелием, крепко прижатым к груди". 
    Зимой того же года Карузо вместе с  Тетрацини  и  баритоном  Соммарко  поет 
в опере "Тоска" в пармском театре Реджио и в Болонье в  опере  "Ирис"  Масканьи 
с  Адой Джаккетти,  под  управлением  знаменитого  дирижера  Родольфо  Феррари. 
Выступление Карузо запечатлено в анналах пармского оперного  театра  как  нечто 
уникальное (видимо, речь  идет  о  спектакле  "Тоска").  И  когда  какой-нибудь 
известный тенор, появляясь в Парме, поет в  "Тоске",  критики  на  другой  день 
обязательно вспоминают о необыкновенном выступлении Карузо. Может быть,  каждый 
раз они стремятся отыскать в игре дебютанта что-нибудь похожее на Карузо?  Пока 
им не удалось этого сделать! 
    Пармские критики не могли поставить на одну доску с Карузо даже знаменитого 
тенора  Джузеппе Люго  -  "специалиста"  по  исполнению  партии  Каварадосси, - 
приводившего много раз зрителей в  восторг  своей  игрой  и  пением,  хотя  ему 
и сопутствовал настоящий успех.
    Памятными  были  и  два  выступления  Карузо  в  операх  "Ирис"  и  "Тоска" 
в Болонье, где до него в  течение  нескольких  лет  Боргатти  восхищал  публику 
исполнением партий в операх  Рихарда Вагнера.  Блистательно  закончив  гастроли 
в Риме, Парме и Болонье, Карузо снова едет в  Милан,  где  его  ждут  Тосканини 
и Гатти-Казацца для участия в сезоне театра Ла Скала. 
    Вечером 23 ноября 1903 года состоялся дебют Карузо  в  Нью-Йорке  в  театре 
Метрополитен.  Он  пел  в  "Риголетто".  Знаменитый  певец  сразу  и   навсегда 
завоевывает американскую  публику.  Директором  театра  был  тогда  Энри  Эбей, 
который сразу же подписал контракт. Контракт был длительным - на целый год. 
    Карузо пел в итальянских операх  со  все  возрастающим  успехом  у  публики 
и прессы. Директор театра  прилагал  все  усилия  к  тому,  чтобы  не  упустить 
великого певца, для чего время от времени  возобновлял  контракт  с  повышением 
гонорара. Когда позже  директором  театра  Метрополитен  стал  феррарец  Джулио 
Гатти-Казацца, гонорар Карузо неуклонно рос с каждым годом до тех пор,  пока не 
превзошел  самые  высокие  гонорары  всех  театров  мира;  они  уже  не   могли 
соперничать с  Метрополитеном.  У  Гатти-Казацца  не  было  конкурентов.  Когда 
общество  "Хаммерштайн компани",  ангажировавшее  крупнейших  артистов,  таких, 
например, как Алессандро Бончи, решило превзойти театр  Метрополитен,  директор 
последнего пригласил  Артуро  Тосканини  и  Титта  Руффо  и  тем  самым  пресек 
претензии компании, которая скоро была позабыта. 
    Пятнадцать   лет   руководил   командор   Джулио   Гатти-Казацца    театром 
Метрополитен. Он был старой лисой. И  если  иногда  раздавались  возгласы,  что 
гонорар в сорок, пятьдесят тысяч лир за одно выступление чрезмерен, что ни один 
артист  в  мире  не  получал  подобной  платы,  то  директор  только   спокойно 
посмеивался. 
    "Карузо, - говорил он, - стоит  импресарио  меньше  всех,  поэтому  никакой 
гонорар не может быть для него чрезмерным". 
    И он был прав. Когда Карузо участвовал в спектакле, дирекция повышала  цены 
на билеты по своему усмотрению.  Появились барышники, скупавшие билеты по любой 
цене, а потом перепродававшие их в три, четыре и  даже  в  десять  раз  дороже. 
Властям  не  удавалось   пресечь   спекуляцию   билетами,   которая   неизменно 
сопутствовала выступлениям Карузо. 
    Маэстро Фьорилло, виолончелист в оркестре театра Метрополитен,  рассказывал 
мне, что однажды к нему  подошел  один  из  барышников  и  предложил  билет  на 
выступление Карузо. Охваченный любопытством, Фьорилло спросил о цене.  Речь шла 
о билете на премьеру "Аиды" Верди, в которой  Карузо  пел  впервые.  Цены  были 
повышены дирекцией театра, барышник же, в свою очередь, запросил  еще  больше - 
35 долларов за одно скромное место в ложе амфитеатра! Когда маэстро сказал, кто 
он такой, спекулянт  исчез,  что-то  бормоча.  Но  за  час  до  спектакля  двое 
неизвестных остановили Фьорилло  у  артистического  подъезда  и  попросили  его 
впредь не интересоваться чужими делами,  если  он  не  хочет  нажить  серьезных 
неприятностей.
    В Америке Карузо с самого начала сопутствовал неизменный успех. Влияние его 
на публику росло день ото дня. Летопись театра Метрополитен  констатирует,  что 
подобного успеха здесь не имел ни один другой артист. Появление имени Карузо на 
афишах было каждый раз  большим  событием  в  городе.  У  дирекции  театра  оно 
вызывало осложнения: большой зал театра не мог вместить всех желающих. 
    Приходилось открывать театр за два, три а то и за  четыре  часа  до  начала 
спектакля, чтобы темпераментная публика галерки  спокойно  заняла  свои  места. 
Кончилось это тем, что театр на вечерние  спектакли  с  участием  Карузо  стали 
открывать в десять часов утра. Зрители с сумочками и  корзинками,  заполненными 
провизией, занимали наиболее удобные места. Почти за двенадцать часов приходили 
люди, чтобы услышать волшебный,  чарующий  голос  певца  (спектакли  начинались 
тогда в девять часов вечера). 
    В  августе  1920  года  вышла  книга  "Я  и  сцена  -  тридцать  один   год 
артистической жизни"  певицы  Джеммы  Беллинчони,  прекрасной,  тонкой  актрисы 
миланского оперного театра, певшей вместе с Карузо на премьере оперы  "Федора". 
Привожу доподлинно то, что рассказала в своих воспоминаниях знаменитая певица о 
Карузо. С одной стороны, это подтвердит еще раз то, что уже говорилось о певце, 
с другой - прольет  свет  на  статьи  Анны  Маризы  Рекупито,  в  которых  есть 
исторические неточности, касающиеся жизни Карузо,  как,  впрочем,  и  у  многих 
других его биографов. 
    Карузо был приглашен в миланский оперный театр не  Джеммой Беллинчони:  еще 
до выступления в "Федоре" он подписал контракт  с  Николой  Даспуро  (от  имени 
Сондзоньо). На нем стояли подписи маэстро Верджине и самого Карузо.  Беллинчони 
не имела никакого отношения к  этому  договору.  Ее  интересовало  лишь  одно - 
совместное выступление с Карузо в "Федоре". 
    Беллинчони  пишет  в  своей  книге:  "Маэстро  Умберто  Джордано  находился 
в замешательстве, не зная, кого выбрать  для  исполнения  роли  Лориса  Ипанова 
в опере "Федора". Задача была нелегкой: ведь создавая партию, композитор  думал 
о величайшем артисте Станьо. 
    Вначале велись переговоры  с  Фернандо  де  Лючиа.  Но  сразу  же  возникли 
трудности, так как  этот  знаменитый  артист  был  уже  связан  обязательствами 
с другими театрами. В то время  я  отдыхала  на  своей  вилле  в  Ливорно,  где 
и получила письмо от Джордано, в котором  он  просил  меня  послушать  молодого 
тенора, некоего Карузо... Он уже выступал в опере "Паяцы" в августовском сезоне 
театра Политеама. Его голос сразу же произвел на меня  глубочайшее  впечатление 
своей красотой и непосредственностью. Однако партия Канио слишком отличалась от 
партии  большого  русского  барина  из  оперы  "Федора",  поэтому  трудно  было 
составить  полное  представление  о  наличии  всесторонних  данных  у  артиста, 
особенно такого молодого. О своем впечатлении я написала Джордано,  заметив тут 
же, что с голосовыми данными молодого Карузо можно было рассчитывать  на  успех 
почти с  полной  уверенностью,  тем  более  что  певец  обладал  и  незаурядным 
драматическим дарованием. Я оказалась права. "Федора" в Миланской опере  прошла 
с триумфом. Позже я много раз пела с ним в этой опере. 
    Спектакль "Федора" принес Карузо известность. Это, впрочем, неточно: он был 
уже известен по выступлениям в операх "Сельская честь" и "Арлезианка". "Федора" 
была последней оперой, в которой Карузо пел в Милане. Именно в  Милане  начался 
фантастический успех певца, который неизменно  сопутствовал  ему  во  всей  его 
замечательной музыкальной деятельности. 
    Синьора Феррари,  управляющая  театром  Колон  в  Буэнос-Айресе,  сразу  же 
ангажировала нас, и, как только  закончились  спектакли  в  Милане,  мы  уехали 
в Южную Америку, где "Федору" в исполнении все той же миланской  труппы  ожидал 
триумфальный успех". 


          Старая школа совершенствуется
    Среди музыкальных критиков  различных  направлений  в  первые  годы  нашего 
столетия развернулась полемика.  Речь  шла  о  новых  требованиях  к  артистам, 
требованиях, рожденных временем. Критика ратовала за  большую  свободу  артиста 
в интерпретации того или иного образа. Шла борьба между старой и новой  школой, 
между ярыми сторонниками и столь же ярыми противниками того  или  иного  стиля, 
того или иного артиста. Но об этом поговорим позже. 
    К сожалению, появление на  сцене  нового  светила  сопровождается  роем  не 
только почитателей и поклонников, но и  противников.  Последние  часто  находят 
утешение в искажении фактов. 
    Здесь я должен сразу же высказать свое несогласие с некоторыми критиками, с 
такими, например, как Джино Мональди, автор книги "Знаменитые певцы", в которой 
он помещает страницу, принадлежащую якобы перу самого Карузо. Из нее  явствует, 
что Карузо до пятнадцати лет пел в церкви и содержал две  семьи  (какие?),  а в 
восемнадцать отправился к маэстро  Верджине,  который,  прослушав  его,  принял 
в свою  школу  на  общих  основаниях.  Не  говоря  уже  о  "творчестве"  разных 
журналистов, писавших о Карузо где только можно и  при  всяком  удобном  случае 
искажавших, а подчас и целиком выдумывавших факты, заметим, что Мональди уделил 
нашему артисту слишком мало внимания - всего  лишь  несколько  страниц.  И  они 
написаны, по-моему, в некоторой спешке. Замечу лишь с полной уверенностью,  что 
он не мог знать ни темперамента, ни характера Карузо.  Сам  Карузо  был  мастер 
рассказывать о себе небылицы, любил  подшутить  над  всем  и  вся  с  такой  же 
легкостью, простотой и обаянием, с какой он умел войти в самый  сложный  образ. 
Словом, у него был характер Бенвенуто Челлини.
    Действительно, совсем юным он пел в церковных хорах,  но  непонятно,  каким 
образом он мог содержать две семьи, не получая за это ни единого гроша?  То же, 
что он зарабатывал, распевая на набережной или  на  улицах  Неаполя,  было  так 
ничтожно, что сразу же таяло, уходя на развлечения с друзьями.  У  него  и  его 
уличных друзей, как у истинных скуницио, не проходило  дня  без  озорства,  что 
вызывало протест окружающих. Разумеется, взрослый Карузо,  приобретший  мировую 
известность,  Карузо,  из-за  которого  соперничали  все  театры   и   которого 
обожествляли  американцы,  певец,  ставший  миллионером,  едва  ли  имел  время 
и желание рассказывать о том, что он когда-то камнем "хватил" витрину в большом 
магазине, чтобы отомстить его суровому владельцу. А  что  касается  поступления 
в школу маэстро Верджине "на общих основаниях", то  эта  история  смахивает  на 
выдумки самого Бенвенуто Челлини. Вряд ли нужно рассказывать здесь  вновь,  как 
скромнейший и благороднейший учитель, которому трудно воздать словами  должное, 
любивший Карузо, как  родного  сына,  и  относившийся  к  нему  с  энтузиазмом, 
полностью содержал его в течение почти трех лет. 
    Расскажем теперь, из каких источников в настоящей книге почерпнуты сведения 
о Карузо, и уже знакомые читателю, и  те,  которые  будут  предметом  следующих 
страниц. Они поведаны человеком простым, скромным и правдивым,  прожившим много 
лет бок о бок с великим артистом. Человек этот не претендует ни на громкое имя, 
ни на что-либо другое. Речь идет о Микеле Маркетти, моем  дяде  по  материнской 
линии. Он родился в городе Массе в 1860 году. Он заведовал складом  швейцарской 
фирмы Мойрикоффре в Неаполе. Там же служил и отец Карузо,  работавший  сторожем 
на складе. Уже упоминалось о том, что отец Карузо  был  родом  из  окрестностей 
Неаполя  -  из селения  Пьедимонте  д'Алифе,  где  занимался  кузнечным  делом. 
Маркетти, которому тогда было около тридцати  лет,  был  близким  другом  семьи 
Карузо. У него на  глазах  рос  юный  тенор,  он  был  его  первым  поклонником 
в Неаполе, Казерте, Салерно, Ливорно, Милане. Микеле Маркетти играл на гитаре и 
очень любил пение, он был одним из тех, кто убеждал молодого  Карузо  стать  на 
путь искусства еще задолго до первых больших успехов в Милане. 
    Маркетти всегда был желанным гостем в доме Карузо в Нью-Йорке.  Он приезжал 
сюда, чтобы вновь повидаться со своим великим другом. Автор  этих  строк  также 
лично знал Карузо, не раз бывал с ним в одной компании и на веселых вечеринках, 
присутствовал на его знаменитых спектаклях, на незабываемом спектакле "Паяцы" в 
римском театре Костанци, в котором участвовали  Карузо  и  Тосканини.  Сбор  от 
спектакля, состоявшегося  в 1917 году,  пошел  целиком  в  пользу  солдат.  Для 
верности истине необходимо уточнить,  что  этот  спектакль  не  зарегистрирован 
в театральной летописи: по-видимому, благотворительные спектакли не учитывались 
в театральном архиве (речь идет  о  нынешнем  Римском  оперном  театре,  раньше 
театре Костанци). За несколько дней до Карузо в "Паяцах" выступал  тенор  Карло 
Альбани. 
    В книге Мональди высказаны соображения о Карузо и Бончи, с которыми я никак 
не могу согласиться. Мональди  считает,  что  как  художник  Бончи  превосходит 
Карузо.  Но хотя Бончи - продолжает  Мональди  -  "был  певцом  с  великолепным 
голосом, ему не удавалось вызвать у публики энтузиазм, сопутствовавший  Карузо. 
Несмотря на исключительные голосовые и сценические данные, Бончи не умел петь с 
живым и  проникновенным  чувством,  трепетавшим  в  пламенном  голосе  Карузо". 
В заключение  Мональди  писал:  "Именно  этот  чарующий  т р е п е т  в  голосе 
Карузо захватывал и уносил публику к таким высотам, куда  голос  Бончи  не  мог 
проникнуть". 
    Объективен ли Мональди в своих выводах или это лишь дань личным симпатиям и 
восхищению  замечательным  артистом   Бончи?   Мональди   был   хорошо   знаком 
с Алессандро Бончи, восхвалял его, словом,  был  одним  из  его  многочисленных 
безгранично преданных поклонников.  Он  так  и  не  сказал,  в  чем  же  именно 
заключается превосходство Бончи-художника над Карузо. Он не знакомит  читателей 
с Бончи-артистом. Характеристика, которую дает  восторженный  поклонник  одного 
артиста  другому,  может  быть  признана  объективной,  но  заставляет  сделать 
некоторые выводы. 
    Искусство - это выражение чувств, а интерпретация,  какой бы она ни была, - 
передача чувств. Стало быть, истинное воплощение  художественных  явлений  есть 
порождение ума и сердца артиста, одаренного способностью глубоко чувствовать, и 
определяется,  следовательно,  свойствами  его  натуры:  чуткостью,  лирической 
настроенностью, верным ощущением музыкальной драматургии.
    В Италии существовали  в  то  время  течения,  представители  которых  были 
восторженными поклонниками двух теноров. Самыми страстными  почитателями  Бончи 
были, конечно, жители Романьи. Однажды группа "болельщиков" из  Чезены,  родины 
великого певца, отправилась послушать пение Карузо, которого они раньше никогда 
не видели и не слышали. Они хотели получить полное представление о достоинствах 
того или другого артиста. Среди них были два знатока оперного искусства - Коста 
и Винченци, преподаватель Верньяно  и  несколько  оркестрантов.  Они  вернулись 
домой поклонниками Карузо, навсегда изменив свое мнение. Даспуро  как-то  писал 
Сондзоньо: "Прежде чем судить, надо увидеть и услышать". 
    Кое-кто может возразить, что поклонников нельзя отнести к  числу  настоящих 
критиков, даже если они и достаточно образованны. В данном же случае речь  идет 
о  людях,  имевших  истинное  представление  о  певческом  искусстве,  так  как 
некоторые  из  них  преподавали  в  консерватории.   Прежде   чем   восхищаться 
мастерством Карузо, они взвесили все его достоинства, преломив их через  призму 
своих познаний. Они приехали в Рим  с  лицом  суровых  судей,  готовых  вынести 
беспощадный приговор Карузо:  как-никак,  они  были  ведь  поклонниками  Бончи. 
И полный поворот их симпатий можно объяснить только одним: они оказались  перед 
лицом исключительного артиста, оставившего далеко позади  искусство  XIX  века, 
столь милое любителям  бель  канто.  Перед  слушателями  предстал  великолепный 
артист, вошедший в искусство как яркая и сильная  индивидуальность,  никому  не 
подражавшая.
    Позже скажут, что Карузо и его последователи (среди  них  Джильи  и  многие 
другие  певцы)  принадлежат  к  школе  веристов...  Будут   и   другие   выводы 
и сравнения. Попытки дать определения и сделать  выводы  необходимы  для  того, 
чтобы  выявить  художественные  и  эстетические  позиции.   Каждому   художнику 
свойственно свое собственное "я" в искусстве.  Ни  один  художник  не  обладает 
индивидуальностью другого: каждый выражает  только  самого  себя  и  с  помощью 
приобретенного опыта отдает лучшее - свой ум, чувства,  темперамент,  весь  пыл 
сердца. 
    Голос певца - его характеристика. Существует много голосов, похожих друг на 
друга, но,  как  говорил  Леон Баттиста Альберти,  среди  всех  людей  едва  ли 
найдется хоть один, чей голос подобен  другому.  А  знаменитый  аббат  Гальяни, 
посвятивший свою жизнь философскому осмыслению  искусства  пения,  писал:  "Все 
соловьи веками поют одну и ту же песнь любви, но лишь  у  некоторых  она  полна 
всеми оттенками благоговения, муки, радости, а иногда скорби и жестокости". 
    Сократ, знакомясь с юношами, говорил: "Скажи что-нибудь, чтобы я мог узнать 
тебя". - Пой! - скажем мы, - чтобы судить  о  тебе  как  об  артисте  по  твоей 
дикции, краскам, теплоте  твоего  голоса,  которые  раскроют  твою  душу,  твои 
чувства, а также чувства и душу автора, которого ты исполняешь. 
    Ларинголог Биланчони, ученый и врач, писал о Карузо  как  истинный  артист, 
глубоко чувствовавший красоту пения, а не как медик или физиолог: "Какой голос, 
какое  богатство  звучания!  Он  произвел  на  меня  неизгладимое,  неувядаемое 
впечатление. Может  быть,  когда-нибудь  в  серые  часы  одиночества  в  памяти 
воскреснет этот могучий  и  проникновенный,  не  поддающийся  никакому  анализу 
голос - свидетельство столь совершенной красоты человеческой природы". 
    В июле 1939 года мне довелось беседовать с великим тенором Алессандро Бончи 
на его вилле в Визербо под Римини. Как  только  я  произнес  имя  Карузо,  лицо 
артиста озарилось и едва заметная теплая и лукавая усмешка проскользнула на его 
губах. Концами пальцев задумчиво коснувшись лба, он внимательно и  с  интересом 
стал слушать меня. Я никогда  не  смогу  забыть  его  любезности  и  готовности 
рассказать все, что он знал об американском периоде жизни своего великого друга 
Энрико. По правде говоря, мне  казалось  неуместным  и  нескромным  затрагивать 
в разговоре с ним тему успехов  Карузо  в  Америке.  Поэтому  все  мои  вопросы 
ограничивались чисто биографическими сведениями. Но Бончи оказался джентльменом 
не только в бель канто.  С  изумительной  яркостью  и  восхищением  говорил  он 
о "своем великом друге Энрико". Он рассказал о вещах, глубоко меня  поразивших. 
Пресловутое соперничество между двумя великими певцами,  о  котором  так  много 
говорилось,  никогда  не  существовало  в  действительности:  оно  было  плодом 
фантазии некоторых журналистов и любителей сильных эмоций.  Романьольский тенор 
рассказывал о Карузо с теплом, достоинством и вместе с  тем  очень  естественно 
и просто. 
    "Последний раз я слышал его в  Филадельфии, - говорил  Алессандро  Бончи, - 
я  ездил  туда  к  Эдиссону,  чтобы  записаться  на   пластинки.   Карузо   пел 
в "Фаворитке", и я пошел послушать его. После спектакля я отправился за  кулисы 
поздравить его с успехом. Публика в зале  неистовствовала.  Как  только  Карузо 
увидел меня, он бросился ко мне навстречу, обнял меня,  и  я  заметил,  что  он 
плачет. Сколько чувства!.. Если говорить откровенно, я  не  думал,  что  Карузо 
с его чрезмерными голосовыми данными сможет выступать  в  "Фаворитке"  с  таким 
мастерством. Я был потрясен его игрой. А Карузо просто отдавал  роли  всю  свою 
душу и тело. К концу спектакля он был измученным, но счастливым, как победивший 
атлет". 
    Возвращаясь к Мональди, необходимо вспомнить  Джузеппе Борелли,  создавшего 
"портрет" Карузо в духе XIX века. Вот высказывание Борелли  о  Карузо,  которое 
Мональди приводит в своей книге: 
    "С этого момента Энрико Карузо, Таманьо наших дней, стал с ним в один ряд и 
пошел в ногу, сохраняя свою индивидуальность певца  и  артиста,  владея  своими 
собственными  исполнительскими  средствами,  ярко  отличаясь  темпераментом  от 
крупнейшего туринского  тенора,  но  равный  ему  по  результатам,  достигнутым 
в искусстве. 
    Карузо был, однако, еще большим властелином толпы,  чем  Таманьо.  Он  умел 
заставить то плакать вместе с собой, то  улыбаться  сквозь  слезы,  то  мечтать 
о любви и лунной лазури берегов,  то  вздыхать,  вспоминая  о  кедровых  рощах, 
спускающихся к морю". 
    Вполне понятно, что, когда один человек  высказывается,  испытывая  влияние 
другого, чье мнение более авторитетно, чем его собственное,  он,  сам  того  не 
замечая, пересказывает это мнение слово в слово. 
    Так получилось и с Мональди, который находился под влиянием  Борелли.  Один 
симпатизирует Бончи, другой сравнивает Карузо и Таманьо только  по  сценической 
игре. Один ставит Бончи выше Карузо, говоря, что последний добивался  признания 
публики лишь некоторыми особенностями своего голоса. Другой  также  видит  силу 
Карузо лишь в умении создать эффект, который, по его мнению,  рассчитан  только 
на непритязательных и впечатлительных  простых  людей.  Не  слишком  ли  резкое 
суждение о простом народе? Ни один, ни другой критик ни словом не обмолвились о 
большом сердце и душе Карузо,  заставлявших  артиста  жить  напряженной  жизнью 
своего героя. Ни слова не было сказано об  артистическом  чутье  певца,  о  его 
вокальных данных, о гибком, теплом, трепетном  голосе,  удивлявшем  даже  самих 
композиторов и дирижеров. С величайшей мягкостью  переходил  Карузо  от  одного 
регистра к другому, сохраняя вместе с тем тот же тембр и силу звука.  Этого  не 
удавалось даже таким великим  певцам,  как  Гайяре,  Станьо,  Мазини,  Таманьо. 
А дикция Карузо!  Она  почти  скульптурна.  Многочисленные  певцы  его  времени 
пытались подражать ему, но безуспешно. 
    Раз уж Борелли и Мональди попытались  дать  характеристику  Карузо,  считаю 
необходимым еще раз напомнить об исключительных сценических  данных,  сделавших 
его величайшим  артистом,  о  его  таланте,  заставлявшем  зрителей  не  только 
понимать, но и  глубоко  чувствовать  все  переживания  певца.  Только  истинно 
великие  артисты  наделены  всей   совокупностью   исключительного   дарования, 
позволяющего создавать такую близкую  связь  со  зрителями,  уводить  их  в  те 
недосягаемые высоты, куда редко проникает искусство; пути туда доступны  только 
истинному артисту. 
    Авторитетные высказывания  о  таланте  Карузо  содержатся  в  двух  письмах 
Пуччини и Джордано, а также в  рецензии  Таманьо,  опубликованной  в  одной  из 
миланских газет. 

    "Милан 9. 2. 1905 года
    (улица Верди, 4). 
    Дорогой, дорогой Карузо, прослушал спектакли  "Тоска"  и  "Богема"  в  этом 
театре. Неимоверное наслаждение доставляют мне  отклики  на  успех  спектаклей, 
которым мы обязаны главным образом тебе, твоему искусству!
    В  Лондоне  ты  будешь  петь  в  "Баттерфляй".  Очень   надеюсь   на   твое 
сотрудничество вместе с Деглин и Скотти. Я часто думаю об этом и уже вижу  тебя 
в этой роли, которая не так уже велика по объему (выучить ее  будет  нетрудно), 
но нуждается в твоем блестящем  голосе  и  таланте,  чтобы  произвести  должный 
эффект.
    Благодарю тебя, кланяюсь тебе и твоей супруге.
    Преданнейший тебе Джакомо Пуччини". 

    "Вилла Федора - Бавено - 12.12. 1906 года. 
    Дорогой и великий Энрико, ты, видимо, уже получил  телеграмму,  подписанную 
мной и Сондзоньо.
    Но считаю долгом еще раз собственноручно написать  тебе - прими  мое  самое 
сердечное спасибо. 
    Ты был и навсегда  останешься  самым  великим,  единственным  Лорисом;  вот 
и представь, какое я испытываю счастье каждый раз, когда ты поешь в моей опере, 
обеспечивая ей триумфальный успех. 
    Благодарю тебя и обнимаю,
                                                 твой Умберто Джордано".

    Осенью 1897 года в Милане Карузо неоднократно выступал в  "Сельской чести". 
На одном из спектаклей присутствовал знаменитый  тенор  Таманьо,  обретший  уже 
к тому времени богатство и славу. После того как  Карузо  спел  арию  "Мама, то 
вино...", в которую  вложил  все  свое  артистическое  и  вокальное  дарование, 
великий тенор из Турина обратился к сидевшему  рядом  с  ним  директору  газеты 
"Секоло" Герарди со словами, в которых  звучало  неподдельное  восхищение:  "Ты 
слышал,  Герарди?!.  Этот  Карузо  оставит  всех  нас  далеко  позади".  Газета 
напечатала позже эти слова. 
    Таманьо, не отличавшийся особым темпераментом,  редко хвалил кого-нибудь из 
певцов, особенно тенора. Он не любил говорить ни о великих предшественниках, ни 
о современниках, может быть, потому, что считал  себя  выше  и  тех  и  других. 
Поэтому  его  отзыв  о  Карузо  в  начале  творческого  пути  молодого  артиста 
приобретает  особое,  я  бы  сказал,  историческое  значение.   Оценка   Карузо 
знаменитым певцом имела  определенный  резонанс  в  артистических  кругах;  для 
импресарио же она явилась хорошей рекомендацией. 
    Если могло показаться, что в небольших ролях Карузо не очень  отличался  от 
своих знаменитых современников (заставим  Борелли  и  Мональди  удовлетвориться 
хоть этим), то, когда он играл большие,  психологически  сложные  роли,  с  ним 
нельзя было сравнить никого другого. Тогда артист  достигал  вершин  мастерства 
в искусстве. 
    16 октября  1940  года  в  городе  Чезена  на  вечере,  посвященном  памяти 
Алессандро Бончи (знаменитый тенор скончался в Визербо,  под Римини,  9 августа 
того же года), один из ораторов сказал: 
    "Бончи занимает такое же место в камерной музыке, какое Карузо в исполнении 
неаполитанских песен. Можно ли превзойти их?! Не думаю. Невозможно". 
    На этом и кончилось сравнение. Оратор более не произнес имени Карузо,  хотя 
говорил около получаса. Может быть, эти немногие слова говорят о многом? К тому 
же  обстоятельства  были  особыми,   и  дальнейшее  сравнение  певцов  было  бы 
неуместным. 
    Однако, памятуя об этом  сравнении,  я  решил  прослушать  записи  камерной 
музыки в исполнении обоих певцов.  Бончи  работал  в  этой  области  вокального 
искусства с большой любовью, был замечательным камерным певцом. Но  Карузо  был 
не менее велик, с той лишь разницей, что голос  Бончи  был  красивым,  а  голос 
Карузо - великолепным. 
    Еще одним ярым поклонником Бончи был доктор Нандо Беннати  (автор небольшой 
книжки об этом певце). Выступая однажды в Ферраре и сравнивая Бончи  и  Карузо, 
он говорил,  что эти "певцы резко отличались друг от друга и по темпераменту, и 
по голосовым данным, и по своим внутренним качествам,  хотя их пути в искусстве 
порой и сходились. Если Бончи был мягким,  деликатным,  сладостным  певцом  (он 
избрал путь, легко поддающийся критическому анализу), то в лице Карузо мы знали 
человека неуемного, бурного темперамента, отдающегося во власть велений сердца, 
пылкого  желания  петь.  Он  опрокидывал,  разрушал  все  критические  анализы, 
построенные на чисто технической музыкальной основе". 
    Неплохо сказано  для  поклонника  Алессандро Бончи!
    В одной брошюре, опубликованной  в  Фаенце  (там  находился  театр  Анджело 
Мазини), я нашел сравнение Бончи с Мазини  (оба были жителями Романьи):  первый 
лиричен, второй властен и силен, особенно в драматических партиях.
    Опять сравнение! 
    Я думаю, что об истинном  величии  артиста  говорит  не  какое-нибудь  одно 
качество, а вся совокупность проявлений его таланта и прежде всего сердце, душа 
исполнителя. Поэтому мы должны признать, что  и  Карузо,  и  Бончи  заслуживают 
равной похвалы как исполнители, потому что были одинаково велики. 
    В конце прошлого и на заре нового века люди  особенно  ощутили  потребность 
жить более полно и свободно и принимать участие во всех  областях  общественной 
деятельности. В оперном театре Карузо сумел создать художественный образ нового 
человека. Некоторые певцы, в том числе Алессандро  Бончи  и  Дзенателло,  также 
пытались выражать чувства нового человека. К сожалению, старая школа,  хотя она 
и достойна высшей похвалы, не позволила им уйти далеко,  и они остались в плену 
старых законов искусства,  подчас  простых  и  наивных.  Карузо  же,  наоборот, 
следовал новой программе:  он  утверждал  дух  индивидуальности,  смело,  почти 
дерзко прокладывал новый путь, полностью сознавая  свой  долг  и  право  внести 
в искусство пения все чувства,  волнующие  человеческую  душу.  Его  исполнение 
отличалось  силой  и  красотой,  он  завоевал  зрителя,  который,   наслаждаясь 
искусством, жаждал свободы, жизни, мечтал о счастье. Карузо ничего не  выбросил 
из традиций славной старой школы, напротив, она окрепла благодаря тому,  что он 
обогатил ее новыми исполнительскими  приемами,  и  это  напоминает  о  цветении 
векового дерева, покрывающегося весной молодыми яркими листьями. 
    Не будет преувеличением назвать Карузо королем оперного  искусства,  потому 
что великий маэстро с большой гибкостью преодолевал любые трудности,  овладевал 
ими полностью: не было ни одного фрагмента, ни одной ноты, ни одного вздоха, ни 
одной слезы, которые  не  соответствовали  бы  целиком  требованиям  партитуры, 
требованиям неумолимой логики, законам сцены. 


          Величайший артист с чарующим голосом
    Карузо был занят в нью-йоркской Метрополитен-опера только во время  сезона. 
Когда сезон заканчивался, он выезжал в многочисленные  другие  оперные  театры, 
осаждавшие его приглашениями.
    Как-то он пел вместе с другими певцами театра Метрополитен в опере "Кармен" 
на сцене театра Колон в Буэнос-Айресе. Директором театра в то время была уже не 
синьора  Феррари,  а  некий  Барреско,  богатый  мексиканец,   сын  итальянских 
эмигрантов. Он являлся также музыкальным критиком, сотрудничавшим  в  некоторых 
крупных журналах.
    В конце ариозо Хозе в оркестре  прозвучали  фальшивые  ноты.  Они  остались 
незамеченными публикой, но не ускользнули от дирижера. Сойдя с пульта, он,  вне 
себя от ярости, направился к оркестрантам с намерением сделать выговор.  Однако 
дирижер заметил, что многие солисты оркестра плакали, и не  посмел  сказать  ни 
слова. 
    Смущенный, возвратился он на свое место. А вот  впечатления  импресарио  об 
этом спектакле, напечатанные в нью-йоркском еженедельнике "Фоллиа": 
    "До сих пор я считал, что ставка в 35 тысяч лир, которую запрашивал  Карузо 
за один вечерний спектакль, была чрезмерной, а сейчас убежден, что  для  такого 
совершенно недосягаемого  артиста  никакая  компенсация  не  будет  чрезмерной. 
Вызвать слезы у оркестрантов! Задумайтесь над этим! Ведь это Орфей!" 
    Меня  это  нисколько  не  удивляет.  Маэстро  Рафаэле  Пунцо,  который  был 
в Америке вместе с Карузо, рассказывал несколько лет тому назад, что, оставаясь 
в зале,  он часто видел, как лица многих зрителей начинали бледнеть с первых же 
нот, пропетых певцом. 
    Вечером 15 мая 1905 года в Париже в театре  Сары Бернар  состоялось  первое 
выступление Карузо во Франции: Он пел в опере "Федора" Умберто Джордано с Линой 
Кавальери и Титта Руффо. Дирижировал оркестром маэстро Кампанини. 
    На праздничном представлении в знаменитом театре  присутствовал  весь  цвет 
общества. В роскошных ложах - парижская аристократия,  эффектные дамы в дорогих 
украшениях. Все утопает в красном, зеленом, небесно-голубом бархате.  Парижская 
публика,  как  всегда,  флегматична,   она   выглядит   уставшей,   пресыщенной 
удовольствиями.  Ее  не  удивишь  ничем.  Зрители  явились  в  театр,  движимые 
традицией, стремлением  себя  показать  и  других  посмотреть,  а  не  желанием 
послушать оперу. Ее мало волнуют великие имена на афише. 
    Гаснет свет, начинается  спектакль.  Дамы  медленно  и  степенно  поднимают 
бинокли к глазам... Следующее движение - бинокли падают,  чтобы снова подняться 
при  появлении  нового  артиста.  Так  прошел  первый  акт.  Скудные,  холодные 
аплодисменты. Ими одарили всех: и артистов,  и дирижера.  И  по  привычке,  для 
приличия один-два вызова на сцену... Во всем чувствуется привычное,  чрезмерное 
барство избалованной публики. Ей трудно угодить, она не поднимает восторженного 
шума, как это делает простой, безымянный народ. 
    Такова была атмосфера в театре, когда начался второй акт.  Выходит  Карузо. 
Драма Лориса началась. Арию "Amor ti vieta" ("Любовь запрещает...") он начинает 
с большим пафосом, властно и сильно звучит  его  голос.  По  рядам  прокатилась 
трепетная волна. А он поет: "La fante mi svela l'immodo ritrovo..."  ("Служанка 
показывает мне то ужасное место..."). Личная драма героя раскрывается до конца, 
в голосе звучат гнев и негодование, пылкая  страсть  и  оскорбленная  гордость. 
Театр тонет в море звуков, они проникают в  сердце,  душу,  переполняют  их  до 
краев... Зрители затаили дыхание, глаза устремлены на артиста. Весь темперамент 
певца вылился в мгновенном фейерверке звуков. Публика  ошеломлена,  она  дрожит 
и  трепещет.  А  артист  завершает  драму,  он  живет  страстью  своего   героя 
и заставляет зрителей переживать ее.  Всепоглощающий  финал.  Публика  сбросила 
маску холодности, зрители вскакивали со  своих  мест,  партер  и  ложи  слушали 
стоя...  А  негодующий  голос  Карузо  заполнял  пространство.  Последние  ноты 
содрогали душу, они были подобны рычанию раненого льва. 
    После напряженной  муки  -  взрыв  радости.  Зал  тонет  в  шквале  оваций, 
рукоплещет великому таланту. 
    Карузо впервые стоял у рампы  перед  публикой  Парижа.  Он  покорил  Париж. 
В зале нарастал взволнованный гул, парижане превратились в простых восторженных 
зрителей. "Бис! Бис!" - вещь немыслимая в парижском оперном театре,  но зрители 
требуют повторения, они в восторге,  они  не  устают  аплодировать.  А  Карузо, 
счастливый и усталый, дожидается  распоряжения  директора  театра,  который  не 
хочет нарушить традиции. Зрители бурно протестуют,  со  всех  сторон  слышится: 
"Бис, бис, бис!" Все стоят,  через  десять  минут  нарастает  небывалый  ураган 
голосов. Дирекция сдалась. Маэстро Кампанини поднимается к  пульту.  Под  общее 
одобрение зала звучит вступление, и  Карузо,  счастливый,  сияющий,  с  тем  же 
темпераментом и силой поет на бис. 
    Парижане, не видевшие доселе ничего подобного, выражают благодарность бурей 
восторженных,  неудержимых  аплодисментов,   которые  звучат  еще  долго  и  за 
пределами театра. 
    Вся печать встретила итальянского мастера бель канто  восторженным  гимном. 
Драматурги и актеры, такие, как Морис Доннай, Анри Батай, Анри Бернстейн, Эдмон 
Ростан, Жан Мунэ-Сюлли и другие, восхваляли Карузо, Неаполь, Италию. 
    Париж хочет услышать Карузо в сольном концерте. Артист  поет  в  Трокадеро. 
Шумно встретили парижане Карузо, который исполнил песни и отрывки из опер. 
    Газета "Фигаро" писала о Карузо как об артисте "со слезой в голосе", певце, 
который пел с такой выразительностью и с таким  теплом,  как  никто  другой  до 
него. 
    Выступления в "Федоре" вместе с Линой Кавальери  и  Титта  Руффо  следовали 
одно за другим в театре Метрополитен и других театрах Америки,  принося  Карузо 
неизменный триумф. Артист, обладающий громадным сценическим опытом, а еще более 
вокальными возможностями, стал на путь сурового самоконтроля,  доходя подчас до 
самоистязания.  Таким  образом  ему  последовательно  удалось  овладеть   всеми 
тонкостями  вокального  искусства   и   достичь   почти   немыслимых   оттенков 
выразительности. Он пользовался  не  только  средствами  своего  феноменального 
голосового аппарата, по и некоторыми баритональными нюансами, что придавало его 
голосу такую чарующую прелесть.
    Трио  -  Энрико  Карузо,  Титта  Руффо,  Лина  Кавальери   -   было   самым 
замечательным из всех, какие выступали до сих пор в опере "Федора". 
    Саломея Крушельницкая, Челестина Бонинсенья,  баритон  Паскуале Амато  пели 
вместе с Карузо в "Аиде", "Трубадуре", "Манон"  (в  Берлине,  Праге,  Лейпциге, 
Штутгарте, Вене, Дрездене, Франкфурте,  Бремене,  Нюрнберге,  Брюсселе,  Монако 
и других городах). Повсюду они несли славу итальянской школы пения,  не знающей 
себе равных во всем мире. Казалось, она черпала каждый  день  все  новые  силы, 
открывала новые таланты. 
    Маэстро С. Фучито, аккомпаниатор Карузо, в своей небольшой книжке "Карузо и 
искусство пения" (Нью-Йорк, 1922) пишет о вокальной технике Карузо.  Но  больше 
всего он рассказывает о воле певца, о духовной силе, которая господствовала над 
голосом, вдыхала в него жизнь и выразительность. 
    К началу 900-х годов относятся два письма Пуччини,  адресованные миланскому 
музыкальному издательству Рикорди. Привожу фрагменты из них, касающиеся Карузо:
 
    "Дорогой синьор Джулио!
    Сегодня вечером в  Болонье  дают  второй  спектакль  "Тоски".  На  премьере 
Джаккетти, едва открыв  рот,  дала  осечку.  Мне  не  хотелось  выпускать  этот 
спектакль,  но  мерзкие  импресарио  не  послушали  меня.   Репетиция,  которую 
я проводил с одиннадцати до трех, явилась причиной  провала  спектакля.  Карузо 
и Джаккетти превратили ее в клоунаду, но при  всем  при  том  она  была  крайне 
необходима. 
    Карузо был божествен! И как всегда, он пел лучше Джиральдони. Но постановка 
спектакля никудышная, ансамбля нет,  может  быть,  из-за  недостаточного  числа 
репетиций... 
    Очень прошу Вас написать о себе. 

                                 Искренне Ваш 
                                        Джакомо Пуччини". 

    "Дорогой Тито! 
    Нью-Йорк удивителен! Вечер премьеры "Манон Леско" описать почти невозможно. 
Прием замечательный при сверхпереполненном зале. Не  было  конца  поздравлениям 
в мой адрес и в адрес великих артистов. Лина Кавальери великолепна. Карузо, как 
всегда, недосягаемый де Грие. Скотт - замечателен.  Оркестр  играл  очень  живо 
и ярко. 
    Поклон тебе и низкий - твоему папе. 
                                   Твой Джакомо Пуччини". 

    Помимо своей воли Пуччини подметил  характер  Карузо  (Джаккетти  и  Карузо 
превратили репетицию в клоунаду).  Не  подлежит  сомнению,  что  это  замечание 
относится больше к Карузо, чем  к  Джаккетти.  Но  это  была  репетиция,  а  на 
репетициях Карузо (кстати, он всегда считал их  необходимыми)  пел  вполголоса, 
обращал все в шутку. Это было в его характере. Он не мог, видимо, воплотиться в 
образ на репетициях, иначе бы ему пришлось страдать два раза - до  и  во  время 
спектакля. "Карузо был божествен", - пишет Пуччини о певце во время  спектакля, 
несмотря на то,  что ничто другое - ни оркестр,  ни остальные исполнители - его 
не удовлетворило.
    Так было всегда. Тосканини был хорошо знаком с Карузо. Он знал  о  подобных 
"репетициях" и позволял ему это делать. Тосканини терпеливо ждал  ответственной 
репетиции  при  заполненном  театре.  Тогда  артист  преображался.  Он  делался 
настоящим Карузо, образ, который он создавал, становился  живым,  полнокровным, 
правдивым. 
    Мы много говорили об успехах Карузо.  Но  восторженные  слезы  оркестрантов 
театра Колон - непревзойденная оценка искусства артиста. Выступление  в  театре 
Колон и триумфальный дебют в Париже  -  самые  замечательные  события  во  всей 
необыкновенной жизни Карузо. 
    Исполнение оперной партии требует большой технической  подготовки.  Но  для 
того, чтобы стать великим  артистом,  одной  техники  мало.  Когда  же  чувства 
сливаются воедино с техникой и  достигают  совершенства  в  своем  воплощении - 
рождается гений. Многие артисты обладали сильной индивидуальностью,  но  Карузо 
выше их как гениальный исполнитель, потому что прелесть музыки и слова находила 
в его лице самые совершенные  средства,  способные  раскрыть  всю  их  красоту, 
яркость и мощь. Не часто можно увидеть  слезы  на  глазах  у  оркестрантов,  но 
Карузо так глубоко проникся духом музыки и  выразил  его  с  такой  силой,  что 
вызвал небывалое волнение.  То  же  самое  произошло  в  Париже,  где  волнение 
охватило и всех зрителей. Можно быть поэтом и в искусстве пения. Карузо  и  был 
великолепным, великим поэтом. 
    В славной истории оперного театра, вплоть до наших дней,  не было ни одного 
певца, подобного Энрико Карузо. Уже в первые годы своих зарубежных гастролей он 
достиг полной художественной зрелости.  Он обладал могучими вокальными данными, 
и, сознавая свою ответственность перед искусством, стремился  вникать  в  самую 
суть   сценических   образов   с   психологической,   исторической,   моральной 
и эстетической точек  зрения.  Он  глубоко  изучал  все,  что  имело  отношение 
к создаваемому образу, оставаясь всегда верным  замыслу  композитора.  Это  был 
артист, который на каждом спектакле отдавал всего себя без остатка. 
    Интуиция, знания были верными спутниками Карузо с первых шагов и  до  конца 
его артистического пути. Умение глубоко  анализировать  факты  всегда  отличало 
Карузо - актера и певца. Искренность чувств, все утончающийся музыкальный  вкус 
не могли ускользнуть  от  бдительного  ока  критики.  Артистическое  мастерство 
Карузо крепло, человеческое обаяние росло. В отличие от  многих  других  певцов 
Карузо чувствовал огромную ответственность как перед большими музыкантами,  так 
и перед зрителями всех стран. Чувство долга по отношению к ним не покидало его, 
так же как и чувство взаимного контакта. 
    Чтобы глубже вникнуть в  образ,  Карузо  иногда  по  нескольку  раз  изучал 
всю  оперу  целиком.  Это  позволяло  ему  составить  полное  представление  об 
историческом, поэтическом и психологическом значении того или иного  персонажа. 
Он постоянно искал правильную драматическую  трактовку  образа.  Как  у  актера 
у него было много общего  с  Федором  Шаляпиным.  Их  связывала  долгая  дружба 
и совместные выступления на сценах многих театров мира. 
    В 1926 году в Ленинграде были опубликованы воспоминания  великого  русского 
баса, переведенные позже на английский, французский  и  итальянский  языки.  Во 
всем мире существовали для  Шаляпина  только  три  тенора,  которых  он  считал 
совершенными: Гайяре, Мазини и Карузо. Он говорит о Карузо: "Нужно  быть  таким 
исключительным виртуозом, как он,  чтобы  так  приковывать  внимание  любителей 
музыки и вызывать всенародный восторг одной только  красотой  голоса".  "Только 
красотой голоса" - эти слова вряд ли в полной мере отвечают действительности. В 
них скорее звучит хорошая ревность к энтузиазму,  который  Карузо  всегда  умел 
вызвать у широкой публики, так же как и сам Федор Шаляпин,  принесший  в  театр 
русскую душу. Шаляпин навсегда  останется  в  памяти  людей  великим  артистом, 
артистом непревзойденного драматического таланта. 
    Человеческий голос, король музыкальных инструментов,  и по сей день - самый 
интересный, самый привлекательный среди всех  них.  Ему  уступает  любой,  даже 
самый совершенный музыкальный инструмент. На заре своего существования люди уже 
умели понимать друг друга  при  помощи  звуков.  Пользуясь  ими,  они  выражали 
и  радость,  и  горе.  Так  родилось  первое  примитивное   пение,   постепенно 
приобретавшее все  большую  эмоциональность.  Но  это  были  лишь  первые  шаги 
в  музыкальном  искусстве.  Расцвет  же  его  связан   с   появлением   первого 
профессионального певца, проложившего дорогу последующим артистам.  Музыкальные 
инструменты заявили о себе значительно  позже.  Сначала  возникли  примитивные, 
потом сложные и дорогие инструменты, играющие все более и более важную роль. Но 
по красоте звучания им так и не удалось  превзойти  самый  простой  инструмент, 
инструмент, который господствует и по сей день над ними, - человеческий голос.
    Поэтому  певческое  искусство  заслуживает  самого  пристального  внимания. 
Скромные, посредственные, великие, но  всегда  чуткие  толкователи  музыкальных 
произведений,  певцы  заложили  основы  вокального  искусства,  и  это   нельзя 
игнорировать. 
    Настоящее  понимание  музыки  приходит   вслед   за   глубоким,   серьезным 
восприятием ее и чувством, и сознанием.  Даже великие музыканты не всегда верно 
оценивали то или  иное  явление.  Так,  например,  Вебер  не  понимая  Россини, 
Россини, в свою очередь, не понимал Вагнера, а Вагнер не понимал Верди.  Бойто, 
любивший критиковать всех, особенно Верди, кончил тем,  что  перестал  сочинять 
музыку: в течение двадцати четырех лет он сочинял  "Нерона",  а  когда  наконец 
осознал величие Верди, то принялся писать  для  него  либретто.  Следовательно, 
нужно много, много слушать, для того чтобы научиться  понимать  музыку.  Музыка 
и пение могут  быть  поняты  только  в  результате  эмоционального  восприятия. 
Примером  может  служить  восторг  народа  во  время  спектаклей,  который  тем 
непосредственнее  и  горячее,  чем  проникновеннее  и  совершеннее  исполнение. 
А сколько раз протестовала галерка против дирижеров и теноров, сопрано и басов! 
О чем это говорит? Это говорит  о  том,  что  простой  народ,  мнение  которого 
некоторые профессиональные музыканты считают  вульгарным,  чувствует,  понимает 
и умеет оценить по заслугам искусство певцов и дирижеров. 
    Кстати, я знал одного посредственного музыканта, который ненавидел Таманьо, 
как он говорил, за его эгоизм и за то,  что  тот  неизменно  выигрывал  у  него 
в карты, а затем посылал его в банк внести проигранную сумму. 
    Как-то  вечером  в  Пизе  спросили  маэстро  Риккардо  Дзандонаи,   который 
дирижировал в театре Верди своей оперой "Джульетта и Ромео", какого он мнения о 
теноре,  исполнявшем  партию  Ромео.  Дело  в  том,  что  какому-то  журналисту 
показалось, что у певца удивительное артистическое сходство с  Карузо.  Дирижер 
улыбнулся:  "Молодой  тенор - замечательный  Ромео,  я  им  очень  доволен!  Но 
Карузо!.. Карузо - это мечта всех дирижеров". 
    Игнаций Падеревский познакомился и подружился с  Карузо  около  1906  года. 
Великий польский пианист питал к Карузо  чувство  глубокой  симпатии  и  горячо 
отзывался о его вокальном мастерстве: 
    "Секрет успеха Карузо заключается  в  чудеснейшем  слиянии  воедино  эмоций 
певца, внутренней  выразительности  и  техники,  что  придавало  его  искусству 
красоту, эмоциональность, потрясающие слушателей". 
    Знаменитый дирижер Феликс Вейнгартнер, приглашенный в Америку  Нью-Йоркским 
филармоническим обществом для  серии  концертов,  попал  однажды  на  спектакль 
"Любовного напитка". Немецкий дирижер,  горячий  поклонник  итальянской  музыки 
и итальянской оперы, писал в своих мемуарах: 
    "Я пришел только ко второму акту и вначале плохо слышал,  что происходит на 
сцене,  так  как  публика  вокруг  меня  очень  шумела.   Неожиданно  зазвучала 
прекрасная мелодия, и голос - тенор сказочной  красоты  -  запел  "Una  furtiva 
lagrima" [арию Неморино]. Разговоры сразу прекратились, и  во  всем  зрительном 
зале воцарилась глубокая тишина. "Кто это?" - спросил  я,  почти  задыхаясь  от 
волнения. И услышал в ответ: "Энрико Карузо". 
    После того, как  миновало  первое  десятилетие  артистической  деятельности 
Карузо (Карузо было тогда тридцать лет), в его репертуаре  насчитывалось  более 
пятидесяти опер. Мастерство артиста становилось все более и более  совершенным. 
Особое значение  придавал  Карузо  постоянной  работе  над  шестью  крупнейшими 
операми  Верди:  "Риголетто",   "Трубадур",   "Травиата",   "Аида",   "Отелло", 
"Фальстаф". Если новая опера не нравилась Карузо, он отклонял приглашение  петь 
в  ней,   но  зато  выучивал  в  течение  одного-двух  дней  понравившееся  ему 
произведение. Об этом знал Тосканини, который, став руководителем театра,  ввел 
в его репертуар много новых опер. 
    Ниже, когда пойдет речь о записях голоса Карузо на  грампластинки,  мы  еще 
вернемся к вокальному мастерству великого артиста. Говоря о его технике, нельзя 
забывать о том, что он воскресил, преодолевая все трудности,  редкие  и  подчас 
рискованные исполнительские приемы. Могучим дыханием он, казалось, разрушал все 
преграды.
    Певец Титта Руффо в  своей  автобиографии  ("Моя парабола")  с  энтузиазмом 
и восхищением рассказывает о Карузо,  вместе с которым он пел в Венском театре, 
в  театрах  Колон  в  Буэнос-Айресе  и  Солис  в  Монтевидео.  Великий  баритон 
рассказывает: 
    "В Вене  все  с  нетерпением  ждали  начала  репетиции  "Риголетто",  чтобы 
послушать двух итальянских  певцов.  Честь  выступить  вместе  с  моим  великим 
коллегой, с которым я уже успешно пел в Париже (в  опере  "Федора"),  наполняла 
меня чувством горячего энтузиазма. Венское выступление превратилось в подлинный 
грандиозный праздник искусства.  Спектакль  завершился  несмолкаемыми  шквалами 
аплодисментов. В Буэнос-Айресе мы  пели  в  "Паяцах".  Это  были  сенсационные, 
незабываемые вечера. 
    В Чикаго меня посетил директор "Виктор компании",  который предложил напеть 
несколько граммофонных пластинок. Это  было  как  раз  в  тот  год,  когда  мне 
посчастливилось записаться вместе с Карузо в дуэте из  второго  акта  "Отелло". 
Эта пластинка молниеносно разошлась по всем странам  мира,  и  до  сих  пор  ее 
слушают с удовольствием". 
    Титта Руффо продолжает:  "Я  отправился  в  Нью-Йорк  в  Метрополитен-опера 
(директором театра  был  Гатти-Казацца),  чтобы  послушать  Карузо  -  Элеазара 
в опере Галеви "Дочь кардинала".  Это был последний и самый значительный образ, 
созданный Карузо. Но сказать об  этой  работе  -  "значительная"  -  значит  не 
сказать ничего. Карузо был в этот вечер грандиозен.  Он  сумел  создать  образ, 
полный такой глубокой скорби  и  мысли,  наполнил  душевную  муку  героя  таким 
обаянием и загадочной таинственностью, что многие зрители плакали.  Я был среди 
них.
    Я  возвратился  в  Чикаго  в  1920  году,   чтобы  выступить  в  нескольких 
спектаклях. Оттуда я добрался до Калифорнии, где дал два концерта.  В Нью-Йорке 
же, прежде чем его покинуть, я снова  отправился  в  Метрополитен-опера,  чтобы 
послушать "Дочь кардинала", вызвавшую у меня несколько  лет  назад  такую  бурю 
чувств. С болью я заметил, что в  голосе  гениального  артиста  звучало  что-то 
ненормальное. Это не было результатом певческой усталости, а скорее  следствием 
общего физического  недомогания.  Я  покинул  театр  в  подавленном  состоянии, 
а через несколько дней узнал, что Карузо сражен болезнью". 
    Артуро Тосканини, может быть самый крупный оперный дирижер нашего  времени, 
был высочайшего мнения о Карузо.  Они  были  связаны  крепкой  дружбой, не  раз 
выступали  вместе  в  крупнейших  театрах  мира.   Их  выступления  часто  были 
благотворительными,  сборы  шли   в   пользу   соотечественников,   итальянских 
и иностранных больниц и других учреждений.  Каждый  раз,  когда  Карузо  просил 
Тосканини принять участие в благотворительном концерте, он получал великодушное 
согласие.
    Все знают, каким точным и требовательным  был  великий  Тосканини  ко  всем 
артистам, а особенно к певцам. Им  никогда  не  разрешалось  переходить  предел 
дозволенного: никто не смел  изменить  музыкальный  текст.  За  долгую  жизнь у 
Тосканини были столкновения даже со знаменитыми певцами и солистами оркестра.
    И такой точный, требовательный дирижер, как Тосканини, в течение многих лет 
жил с Карузо в совершенном  согласии.  Они  работали  в  тесном  сотрудничестве 
и полном взаимопонимании. Когда в конце знаменитой  арии  "Сердце красавицы..." 
из "Риголетто" Карузо взял отсутствовавший  в  партитуре  си-бемоль,  Тосканини 
принял это. Ничего подобного он не допускал в пении других актеров. 
    Да в этом и нет ничего удивительного! Очевидно, взаимопонимание между двумя 
великими  артистами  было  таким  полным,  что  так  называемые   "отступления" 
становились иногда необходимостью для них обоих. 
    Тосканини - "король звуков", как его называли,  и  Карузо - "тенор чудес" - 
не могли не встретиться на столбовой дороге искусства,  чтобы шествовать по ней 
вместе уверенно и славно, с неизменным триумфом и признанием. 


          Горячее сердце итальянца
    Осенью 1907 года в сером, мрачном, окруженном железными решетками  доме  на 
Элис Айленд, в порту Нью-Йорка, собралась большая группа итальянцев. Здесь были 
люди со всей Италии, но подавляющее большинство прибыло  с  юга.  Каждый  новый 
пароход выбрасывал новые партии мужчин, женщин и детей,  которые толклись здесь 
в постоянной сумятице и нужде. Они  ждут,  чтобы  перед  ними  открылись  двери 
в Америку. Но чтобы попасть  в  Америку,  нужно  было  обладать  не  менее  чем 
пятьюдесятью долларами. У большинства семей такой значительной суммы не было. И 
люди должны были сидеть на Элис Айленд. Эмигранты, эмигранты  -  на  чемоданах, 
узлах  и  просто  на  земле.  Глаза  их  разочарованно  устремлены  на  контуры 
Манхэттэна, высокомерные небоскребы в небе Нового Света. Нужно было ждать, пока 
родственники, друзья или чьи-нибудь щедрые руки  внесут  за  них  установленные 
американскими властями пятьдесят долларов, открывающие доступ в страну. 
    В этой обстановке, где все мог решить случай,  кто-то  вспомнил  о  Карузо, 
который был в это время более чем богатым и знаменитым,  -  он  стал  предметом 
идолопоклонства американцев. Некоторые из  друзей  Карузо  отправились  на  его 
нью-йоркскую квартиру с прошениями  эмигрантов.  Его  просили  помочь  добиться 
разрешения на въезд в страну нескольким итальянским семьям. 
    Великодушный артист  тут  же  откликнулся  на  просьбу  соотечественников и 
направил  эмигрантам   необходимую   сумму.   Позже   он   не   раз   устраивал 
благотворительные концерты,  сборы  с  которых  шли  его  землякам,  приехавшим 
в Америку. 
    Хочется рассказать об одном волнующем эпизоде, связанном с  именем  Карузо. 
Это рассказ о честности и благодарности.  Происшествие это наполнило ликованием 
сердце артиста, укрепило его веру в свой народ. 
    Был ненастный зимний вечер 1908 года. Снег и грязь на улицах. Вдруг звонок. 
У дверей - мальчик лет четырнадцати, изможденный  и  уставший.  В  руках  букет 
цветов и письмо  для  Карузо.  Юноша  оказался  итальянцем,  сыном  итальянских 
эмигрантов, получивших поддержку артиста осенью прошлого года. 
    - О-о,  бедный мальчик, - воскликнул  Карузо  в  порыве  сострадания,  едва 
увидев его. 
    Певец втащил его в дом, снял мокрое  пальто,  приготовил  горячий  напиток. 
Затем он прочел письмо, куда были вложены  пятьдесят  долларов,  которые  семья 
с благодарностью возвращала певцу. Карузо  был  потрясен.  Он  не  верил  своим 
глазам. Не шутка ли это? Может быть, кто-нибудь  решил  просто  посмеяться  над 
ним? Но нет, это была правда. Мальчика звали Кармелло Трамонтано, сын Винченцо. 
Оба  пекари.  Работали  много,  труд  был  тяжелый,  однако   сумели   отложить 
необходимую сумму, чтобы вернуть соотечественнику,  который  помог  им  попасть 
в Америку. Карузо накормил мальчика ужином и приказал шоферу подготовить машину 
(один из первых фордов). Сразу же после ужина он вместе с мальчиком  отправился 
в квартал города, где жили итальянские эмигранты.  Ему  хотелось  познакомиться 
с этой семьей и возвратить им деньги. На память он оставил им свою фотографию и 
несколько бесплатных билетов в оперу. Весело, по-семейному  он  провел  с  ними 
вечер, оставшийся навсегда в его сердце.  Воспоминания  о  нем  были  для  него 
приятнее, чем о триумфе на сцене. 
    После летнего перерыва 1908 года театр Метрополитен распахнул  свои  двери, 
начиная большой оперный сезон. Как никогда обширный репертуар включал  тридцать 
итальянских опер и столько же немецких и французских. 
    Почти во  всех  итальянских  операх  пел  Карузо,  вот  уже  несколько  лет 
занимавший в театре положение первого тенора. Он был в  центре  внимания  всего 
музыкального мира. 
    Однажды вечером Карузо должен был  заменить  баритона  в  прологе  к  опере 
"Паяцы". Как-то он уже пел вместо тенора Пагани,  чтобы  не  сорвать  спектакль 
в салернском театре Коммунале.  На этот раз ему предстояло сделать то же самое, 
но  в  более  ответственной   партии.   Карузо   спокойно   оделся,   тщательно 
загримировался, вышел к рампе и пропел знаменитую арию,  как настоящий баритон, 
вызвав общий восторг и восхищение зрителей, несмотря на  меры  предосторожности 
узнавших его по характерным голосовым приметам. После этого он спел свою партию 
тенора. Этот спектакль - незабываемая страница в летописи театра Метрополитен. 
    В другой раз он заменил немецкого тенора, заболевшего в середине спектакля. 
Положение было критическим и сложным даже для музыкального Карузо,  который уже 
поужинал в веселой компании и успел осушить полбутылки вина. В это время к нему 
и обратился с горячей просьбой директор театра. Правда, в резерве  у  директора 
были  другие  теноры,  но  они  нетвердо  знали  роль  и  боялись  провалиться. 
Заболевший тенор, бывший неплохим актером, со своей стороны напрягал  все  силы 
и держался как настоящий вагнеровский  герой  до  окончания  акта.  На  большее 
у него не хватило бы сил.  Вскоре  приехал  Карузо.  Его  с  нетерпением  ждали 
в дирекции. Карузо тут же направился в  артистическую  уборную.  Вслед  за  ним 
вошли Гатти-Казацца и дирижер, с трудом дотянувший до конца акта. Оба они сразу 
заметили, что Карузо не только плотно  поужинал,  но  и  хорошо  выпил.  Крайне 
озабоченные, они обменялись беспокойными взглядами, говорившими, видимо:  "Куда 
ему петь? Это будет провал!" С низко  опущенной  головой,  бледные,  они  молча 
вышли из уборной Карузо, совершенно уверенные в близком фиаско. Один направился 
в кабинет, другой - в свою закулисную  комнату  в  ожидании  начала  следующего 
акта. 
    Карузо тоже знал, на какой риск он идет. Но, бросая вызов судьбе,  он скоро 
вышел из комнаты с дымящейся сигаретой в зубах,  спокойный и невозмутимый,  как 
Иоанн Креститель. Он решил петь, чего бы ему это ни стоило. 
    Карузо пропел оставшуюся часть оперы властно и непринужденно на удивление и 
восторг всем, кто  был  в  курсе  дела,  под  несмолкаемый  гром  аплодисментов 
публики. 
    На следующее утро его ожидала приятная  неожиданность - большой  серебряный 
кубок с золотой отделкой,  подарок  от  Метрополитен-опера  в  знак  восхищения 
великим итальянским артистом. 
    Карузо  рассказывал  все  эти  интересные  истории  моему   дяде   Маркетти 
в 1917 году. При этом он шумно, по-детски смеялся, от его облика  веяло  силой, 
здоровьем и сердечной добротой. 
    Рассказывал он и  другие  истории.  Один  итальянский  эмигрант  открыл  на 
окраине Нью-Йорка маленький бар. Ему довольно трудно было  привлечь  постоянных 
посетителей в этот район. Чтобы  завоевать  клиентуру,  он  прибег  к  довольно 
странному способу - повесил у дверей бара  фотографию  с  надписью:  "Пою,  как 
Карузо". Народ останавливался и посмеивался, но  некоторые  все-таки  заходили, 
чтобы послушать пение. Новоиспеченный подражатель  пел  как  мог,  аккомпанируя 
себе на  гитаре.  Благодаря  своей  изобретательности  он  стал  сводить  концы 
с концами. 
    Однажды и Карузо зашел в ресторанчик.  Он  попросил  хозяина  спеть,  потом 
поблагодарил его и оставил некоторую сумму денег, кажется  пятьдесят  долларов. 
Может быть, этой суммы было и недостаточно для широкого ведения  дела,  но  она 
поддержала неудачливого земляка в начале его карьеры. 

    Вечером 10 декабря 1910 года в театре Метрополитен  была  поставлена  опера 
Пуччини "Девушка  с  Запада".  В  спектакле  участвовали  Энрико  Карузо,  Эмма 
Дестинн, Паскуале Амато, Адам Дидур,  Антонио  Пини-Корси.  Дирижировал  Артуро 
Тосканини. На премьере присутствовали Джакомо Пуччини со своим  сыном  Антонио, 
автор одноименной драмы Давид Беласко, издатель Тито Рикорди и власти  большого 
американского города. 
    Премьера  прошла  в  самой  торжественной  обстановке.  В   театре   царила 
атмосфера, какая бывает только по большим праздникам.  Зал  был  переполнен  до 
предела,  а  перед  зданием  стояла  огромная  возбужденная  толпа   опоздавших 
и безбилетников. Спекулянты подняли цены на билеты в четыре-пять раз. 
    Триумф был полный и для артистов и для авторов, несмотря на  то,  что  были 
лишь две репетиции. Неистовствовавшая публика  двадцать  четыре  раза  вызывала 
дирижера и исполнителей. "Карузо заставил толпу обезуметь от восторга", - писал 
флорентинец  Марио  Фантини,  являвшийся  тогда  костюмером  Карузо.   Цены  на 
следующий спектакль были удвоены. 
    После  незабываемых  выступлений  в  новой  опере  Пуччини  Карузо  покинул 
Нью-Йорк и отправился в Мехико, а оттуда в Гавану, где его ждали с нетерпением. 
Он выступил там и  с  многочисленными  концертами,  один  из  которых  был  дан 
в пользу итальянских шахтеров, попавших в беду. 
    26 октября 1912 года Карузо  начал  свое  стремительное  турне  по  городам 
Европы  (вместе  с  Фаррар).  Он  пел  в  Венгрии,  Испании,  Франции,   Англии 
и Голландии. В  этих  странах,  как  в  Северной  и  Южной  Америке,  его  ждал 
восторженный прием радостных и трепетных слушателей. Никого  они  не  принимали 
так, как Карузо. Этим он был обязан своему голосу, своему искусству. 
    10 сентября 1913 года  Мадрид  с  нетерпением  ожидал  выступления  Карузо. 
О приезде феноменального певца говорили уже в течение нескольких месяцев. И вот 
в зале главного театра Мадрида собрались  со  всех  концов  Испании  крупнейшие 
представители театрального мира и критики. Каждому  хотелось  хоть  раз  самому 
послушать легендарного певца, вот уже много  лет  окруженного  ореолом  громкой 
славы.  Все  дышало  ожиданием  предстоящего  концерта,   повсюду  -  в   зале, 
в коридорах, за кулисами  -  разговаривали  только  об  Энрико  Карузо.  Кто-то 
попросил  дирижера  Клеофонте  Кампанини   рассказать   что-нибудь   о   певце. 
Замечательный  дирижер  ответил,  улыбаясь:  "Сейчас  вы   сами   его   увидите 
и услышите".
    Концерт начался выступлением Фаррар,  превосходно спевшей испанский романс. 
Когда Карузо вышел на сцену, весь зал  встал  и  поклонился  в  знак  уважения. 
Несколько присутствовавших в  зале  итальянцев  (генуэзцев  или  неаполитанцев) 
приветствовали  его  во  весь  голос.  Карузо  улыбается,  взволнованный  таким 
торжественным  приемом.  Он  поет  арию  из  "Манон  Леско"  Пуччини.   Публика 
неистовствует. Затем звучит знаменитый романс Хозе из "Кармен", после  которого 
публика, включая критиков и музыкантов, приходит в состояние  экзальтации.  Вот 
как комментирует это событие присутствовавший на концерте  критик  Адаме:  "Как 
Никколо Паганини умел  извлекать  своим  волшебным  смычком  сто,  нет,  тысячу 
различных голосов, вызывавших восхищение, удивление, слезы у слушателей,  так и 
Энрико Карузо  извлекает  из  своего  волшебного  горла  восхитительные  звуки, 
создает образы, которые доходят до глубины души, поражают и возбуждают фантазию 
до состояния экзальтации. 
    Паганини  и  Карузо,  каждый  по-своему,   представляют  самое  яркое,  что 
в  состоянии  дать   артист,   исполнитель,   наделенный   божественным   даром 
и сверхчеловеческой силой". 
    Испанский публицист, поставивший рядом имена Паганини и Карузо,  окружив их 
одним ореолом славы,  обошел  молчанием  пребывание  на  своей  родине  другого 
большого  итальянского  тенора  -  Роберто  Станьо,  который  повсюду  выступал 
с блестящим успехом и  считался  национальным  тенором.  Испанцы  всегда  чтили 
тореадора или тенора больше, чем королей. Станьо был первым тенором мадридского 
театра. Он пел вместе с  Гризи,  Патти,  Броджи,  вызывая  искренний  и  шумный 
восторг  публики.  После  него  появился  Анджело  Мазини,   заставивший  почти 
полностью забыть Станьо. У Мазини было нечто большее, чем у Станьо,  -  красота 
голоса. Красота совершенная. Испанцы говорили, что никогда  ни  один  тенор  не 
может превзойти его. 
    Но вот пришло время, и Карузо затмил память своих предшественников.  Своими 
незабываемыми спектаклями, подобных которым еще не было в Испании,  он заставил 
забыть даже героя-тореадора. Вот почему критик Адаме,  знавший и других крупных 
теноров, нашел для Карузо единственное сравнение с гениальным Паганини. 
    Однажды, по приглашению властей, Карузо присутствовал  на  бое  быков.  Для 
него этот день не был радостным: долгая, жестокая борьба человека  с  животным, 
завершившаяся долгожданной победой известного тореадора, вид  крови  и  убитого 
быка глубоко потрясли впечатлительную натуру Карузо. Во время зрелища он не раз 
покрывался холодным потом, в гостинице почувствовал себя плохо, едва не потерял 
сознание. Карузо находился в состоянии крайней усталости,  как будто только что 
вернулся с трудного спектакля (он говорил: "Это было для меня тяжелее, чем роль 
Отелло"). Артист чувствовал  острую  необходимость  освободиться  от  страшного 
впечатления. Он упал в кресло и долго оставался недвижим. Так  потряс  его  вид 
крови. Никогда больше Карузо, как бы его ни приглашали и  просили,  не  посещал 
подобных зрелищ. 
    В один из летних дней 1913 года в саду  большого  парижского  кафе  одиноко 
сидел за столиком коренастый, элегантный, представительный  мужчина.  Он  курил 
сигару. В наполненный посетителями сад вошли двое: мальчик и старик.  По  своей 
одежде первый похож был на школьника.  Он  взял  в  руки  принесенный  с  собой 
аккордеон и заиграл. 
    Мальчик очень хорошо сыграл одну  пьесу,  и  старик,  вероятно  отец,  стал 
обходить столики с тарелкой в руках, как и все  бродячие  музыканты.  А  в  это 
время уже звучала итальянская песня.  Наконец  старик  подошел  к  столику,  за 
которым сидел элегантный коренастый мужчина в  соломенной  шляпе,  продолжавший 
курить и с любопытством  следить  за  происходящим.  Старик  протянул  тарелку, 
в которую посетители кафе милостиво бросили всего несколько монет. 
    Господин в соломенной шляпе был  крайне  удивлен,  увидев  так  мало  денег 
в тарелке, - он считал, что мальчик играл прекрасно и хорошо знал музыку. 
    - Вы итальянцы, не так ли? - спросил он смущенного старика. 
    - Да, синьор, мы из Бари. 
    - И сколько же вы зарабатываете своей игрой? 
    - Э-э, синьор, нам приходится  много  трудиться,  лучше  не  спрашивайте!.. 
Кроме того, мы ведь в Париже, вы понимаете, это тяжелый народ...
    - Скажите, а мальчик играет "О мое солнце"? Вам знакома эта песня? 
    - Мы всегда играем ее! Хотите послушать? 
    - Очень! 
    Глубоко взволнованный добрый старик поспешил к мальчику: 
    - Там знатный  синьор,  должно  быть  итальянец,  хочет  послушать  "О  мое 
солнце". Он из тех, у кого есть деньги... 
    Молодой аккордеонист, счастливый и ободренный, заиграл песню. 
    Неизвестный синьор надвинул низко на  лоб  соломенную  шляпу,  видимо,  для 
того, чтобы не быть узнанным, и, подперев щеку рукой, сидя, как  раньше,  запел 
среди всеобщего удивления во весь голос знаменитую песню ди Капуа,  жестом руки 
предлагая старику обходить посетителей.  Очень  скоро  тарелка  наполнилась  до 
краев, а затем еще и еще раз. По  голосу  кто-то  узнал  Карузо.  Два  бродячих 
музыканта, смущенные и потрясенные, были  счастливы  при  виде  денег,  которые 
падали будто с неба. 
    Карузо же, сияющий от удовольствия,  радостно  смеялся.  Толпа  народа  уже 
стояла в дверях сада-ресторана. Маэстро Фьорилло и несколько других  музыкантов 
театрального оркестра, сидевших неподалеку от Карузо, поспешили увести  его  из 
кафе.
    О добром сердце, широте и благородстве натуры Карузо - качествах  не  менее 
ценных, чем его искусство, - рассказывает в своих воспоминаниях  Элизабет Бэкон 
Родуэлд, которая в 1915 году (ей тогда было всего 10 лет) ехала вместе с Карузо 
из Бостона в Нью-Йорк. 
    Карузо сел в поезд на станции Бэк Бэй.  Его  провожала  толпа  почитателей, 
в том числе немало элегантно одетых мужчин, которые, как  только  Карузо  вошел 
в вагон, стали бросать ему букетики фиалок.  Когда  поезд  тронулся,  маленькая 
Элизабет,   сгорая  от  любопытства,   заглянула  в  купе  Карузо.  (Он  всегда 
путешествовал в отдельном купе.)  "Толстый синьор"  (как она называет артиста), 
появившийся в вагоне с  такой  помпой,  преспокойно  раскладывал  на  маленьком 
столике колоду игральных карт. Едва увидев девочку, Карузо сразу  же  пригласил 
ее войти, усадил рядом с  собой,  разделил  колоду  карт  пополам  и  предложил 
сыграть с ним. Но девочка созналась с большим  огорчением,  что  она  не  умеет 
играть в карты. Тогда Карузо, чтобы развлечь ее, стал  напевать  ей  вполголоса 
песенку. Девочке пение очень нравилось, оно развлекало ее, и Карузо  в  течение 
всей поездки пел ей песни и оперные арии. 
    Как  всегда  радостный  и   улыбающийся,   со   свойственной   его   натуре 
экстравагантностью, Карузо  сошел  с  поезда  на  Большом  Центральном  вокзале 
Нью-Йорка, спокойно  ведя  за  руку  маленькую  Элизабет.  Удовлетворенный,  он 
остановился на мгновение перед сбежавшимися фотографами. Затем,  вручив девочку 
ожидавшим ее  родителям,  он  быстро  удалился,  сопровождаемый  аплодисментами 
узнавшей его толпы. 
    Вспоминается одна статья о Карузо, в которой говорилось, что если бы он был 
не певцом, а карикатуристом, то сделался бы столь же знаменитым. 
    Но  не   будем   преувеличивать!   Карузо   действительно   был   способным 
карикатуристом. Он привык делать карикатуры на всех, кого встречал, в том числе 
и на самого себя.  Однако  это  было  не  чем  иным,  как  времяпрепровождением 
богатого и знаменитого человека.  У меня находилось несколько его карикатур: на 
себя, на Тосканини, на композиторов Пунцо и  Пуччини  и  одна  -  на  Маркетти, 
сделанная в Генуе во время его последней встречи с  моим  дядей.  От  дяди  мне 
и достались все  эти  карикатуры,  но,  к  моему  большому  огорчению,  они  не 
сохранились. Мне жаль  их  не  столько  потому,  что  они  отличались  высокими 
художественными достоинствами, сколько потому, что это  была  память  о  людях, 
с которыми они были связаны. 
    Если не считать нескольких этюдов и набросков, то, откровенно  говоря,  нет 
оснований говорить о таланте Карузо в этой области искусства. Вряд  ли  следует 
проводить какие-либо параллели между Карузо - великим певцом и  карикатуристом, 
хотя разносторонняя одаренность  Карузо  свидетельствует  о  том,  что  он  был 
человеком сложным, интересным и привлекательным. 
    Не только карикатура была предметом увлечения Карузо.  Он  сочинял  музыку, 
любил играть на разных инструментах - фортепиано, гитаре, флейте, трубе. Карузо 
написал  книгу  "Как нужно петь",  которую   покупали   в   Америке   буквально 
"нарасхват". Скромно, не делая тайн из своего мастерства,  великий  певец  дает 
советы начинающим вокалистам. 
    В   своей   небольшой   книжке   Карузо   предостерегает   начинающих    от 
злоупотребления голосом, и в первую очередь  от  форсирования;  он  рекомендует 
добиваться гибкости и выразительности голоса и вносить в слово как можно больше 
жизни, потому что  слово  -  это  сама  музыка  и  правда.  Ему  нужно  уделять 
наибольшее внимание.  Очень ценные советы он дает в связи с постановкой голоса: 
учит, как брать дыхание, как подходить к каденциям и, наконец, как  тренировать 
верхний регистр. 
    "В  хорошо  тренированном  голосовом  аппарате,  -  пишет  Карузо,  -  сила 
и окраска звука должны меняться в зависимости от  характера  музыкальной  фразы 
и  текста.  Любое  чувство,  даже  мимолетное,  требует  для  своего  выражения 
подготовки голосового аппарата, влияет на его положение,  напряжение и звуковую 
нагрузку. Каждому чувству свойствен свой тембр, а каждому тембру - своя окраска 
звучания: светлая, темная, округлая. 
    При светлой  окраске  гортань  опускается  сильно  вниз,  язык  следует  за 
гортанью, а мягкое нёбо в свою очередь постепенно опускается вниз;  когда голос 
восходит к верхнему регистру, гортань постепенно  поднимается.  Только  светлая 
окраска позволяет придать голосу гибкость, легкость и металлический блеск.  При 
фальцете светлая окраска не так ярка, хотя небольшого усилия будет  достаточно, 
чтобы голос приобрел звучность и крепость. 
    При темной окраске гортань  находится  несколько  ниже  своего  нормального 
положения. Если певец  хочет  придать  своему  голосу  особенно  яркую  окраску 
и мощь, то ему надо опустить гортань еще ниже. 
    Чтобы держать гортань в низкой  позиции  для  получения  еще  более  темной 
окраски звучания, нужно опустить голову и прижать подбородок к груди как  можно 
крепче:  этим  достигается  закрытие   носовых   каналов,   потому   что   язык 
подтягивается к своей основе и принимает форму глубокого канала. Темная окраска 
сообщает  голосу  полноту,  мягкость  и  крепость.  Однако  все  это  относится 
к высоким голосам,  низкие же голоса при такой позиции становятся сиплыми.  Эта 
окраска особенно подходит при создании  драматических  моментов.  В  фальцетном 
регистре темная окраска делает голос плотным и округлым. 
    Для получения округлого звучания гортань должна  занимать  позицию  немного 
ниже той, которая требуется для светлой окраски (светлого звучания).  При  этом 
следует поднимать нёбо как можно выше. Округлая окраска, и  только  она,  может 
сделать голос мягким, проникновенным, дать  ему  возможность  звучать  на  всем 
диапазоне. Такое звучание свойственно фальцетному регистру голоса". 
    Самые знаменитые люди  того  времени  соперничали  со  всемирно  известными 
композиторами, такими, как Джордано,  Пуччини,  Чилеа,  Леонкавалло,  Масканьи, 
в дружбе с Карузо. И те и другие обожали его, часто навещали,  разыскивали его, 
чтобы лишний раз высказать ему свое восхищение.	
    В России  Карузо  пел  во  многих  театрах  и  давал  популярные  концерты. 
В Петербурге успех его был настолько велик,  что в фойе театра была установлена 
в его честь мемориальная доска, рядом с мемориальной доской  в  честь  Элеоноры 
Дузе.
    Александра Яблочкина, одна из  самых  выдающихся  русских  актрис,  которая 
много раз играла с Томмазо Сальвини, была в тот вечер в  петербургском  оперном 
театре. Она восторженно приветствовала знаменитого певца,  аплодируя  ему,  как 
девочка.  Именно  она  предложила  (по  крайней  мере,  так  говорят  об  этом) 
установить мемориальную доску в фойе театра. 
    Да, Карузо был самоучкой.  Он  был  наделен  острым,  всепоглощающим  умом, 
быстро накапливавшим знания.  В  Америке  он  овладел  английским  и  испанским 
языками, а во время гастролей по странам  мира - французским  и  немецким.  Его 
итальянский язык отличался хорошим стилем. 
    Добрый,  веселый  человек,  остро  и  глубоко  реагировавший  на  дружеские 
чувства, несмотря на богатство и именитость, он был готов щедро помогать людям, 
смягчать боль, доставлять радость и счастье тому, кто нуждается в этом. Величие 
Карузо - в большой человечности. Здесь у него не было  достойных  подражателей, 
если не считать знаменитого  и  замечательного  Беньямино  Джильи,  обладавшего 
чудесным сердцем итальянца. 
    Каждый год Карузо возвращался в Неаполь, этот не обыкновенный город,  город 
тысяч песен и мелодий, в свою Санта Лючию, с сердцем, преисполненным нежности и 
верности. 
    Он,  как  генуэзский  Мачисте,  увлекал  за  собой  своих  друзей,  моряков 
неаполитанского порта, рабочих,  мальчишек всех возрастов - всех простых людей. 
И всем им он помогал, как только мог: одевал, давал  деньги,  заботился  об  их 
устройстве на работу. Карузо приглашал  их  в  одну  из  многочисленных  таверн 
Неаполя, рассыпанных вдоль залива, и там, счастливый  тем,  что  наконец  попал 
к своим, проводил время вдали от интриг и шума. И пел, пел...  Пел  мелодичные, 
мягкие песни своей родной земли, как только он один умел их петь...  Перед  ним 
дышало голубое море Неаполя, а над головой - бездонное небо Позиллипо или Санта 
Лючии.  Кругом  свободный  и  чистый  воздух  молчаливого,  зовущего  залива... 
Пленительный  Неаполь...  Почти   каждый   раз   во   время   веселых   пирушек 
в  неаполитанских  тавернах  он  пел  старую   знаменитую   "Песню  о  таверне" 
ди Джакомо, ставшую народной: 

                 Недаром, 
                 Недаром шутка гласит: 
                 Поесть и выпить - 
                 Вот лучшее на свете! 
                 Кто знает, 
                 Есть ли на небе таверны? 
                 Если да, встретимся там, 
              Друзья мои, 
              Кто знает... 
              Кто знает! 
              Но, если хоть капля масла 
              Осталась в твоей лампаде, 
              Запьем все беды в таверне земной! 

    Люди, как  на  крыльях,  слетались  на  звуки  песни,  глаза  их  светились 
радостью, руки аплодировали. 
    Верный своей старой клятве, он больше никогда не пел ни в театре Сан Карло, 
ни в других театрах города. Но зато много  пел  у  друзей.  Во  время  краткого 
пребывания в других городах Италии гастролировал в театрах Пармы, Милана, Рима, 
Палермо, выступал с концертами в Монтекатини. Два раза Карузо побывал в  Римини 
на вилле известной и чтимой им певицы Бьянкини-Каппелли  (в 1904 и 1910 годах). 
Ездил он и в Массе к своему другу Маркетти, вышедшему к тому времени на пенсию, 
в Турин, Мантую, Кремону, Флоренцию и многие другие города Италии.  Повсюду он, 
знаменитый и скромный, навещал своих друзей и знакомых. 
    Во Флоренции,  в  нескольких  километрах  от  города,  по  дороге,  ведущей 
в Кастелло, Карузо построил виллу,  чтобы  быть  в  Италии  поблизости  от  Ады 
Джаккетти, которая родилась и жила в этих местах. Она отдыхала здесь  во  время 
своего отпуска и после турне. 
    В один из своих приездов в Римини  на  приморскую  виллу  Бьянкини-Каппелли 
Карузо договорился с цирюльником Альфредо Кампи, чтобы тот приходил  брить  его 
каждое утро. Парикмахерская Кампи находилась в трехстах метрах от виллы. Каждое 
утро знаменитый брадобрей  спешил  к  знаменитому  клиенту,  однако  ему  часто 
приходилось ждать появления Карузо.  Наконец  Карузо  изобрел  способ  извещать 
цирюльника о готовности к визиту. Он  распахивал  окно,  выходившее  в  сторону 
парикмахерской, и издавал звук-клич потрясающей  силы.  Так  брадобрей  получал 
сигнал: пора отправляться к экстравагантному  клиенту.  В  первый  день  Карузо 
спросил: 
    - Ты на самом деле хорошо слышал меня? 
    - Хорошо ли я слышал? Да слышно было в конце долины! 
    - Ну, значит, все в порядке. А я думал, не увеличить ли дозу! 
    Карузо задержался в Римини около двух месяцев, после чего  уехал  со  своим 
аккомпаниатором в Париж. 
    Последний раз я видел Карузо в сентябре 1917 года в Генуе, где жил тогда со 
своей семьей. Он пришел с дядюшкой  Маркетти  и  неразлучным  секретарем  Бруно 
Дзирато. Мой отец взял меня с собой на станцию Принчипе,  чтобы  встретить  там 
всю компанию. Великий  артист  хотел  осмотреть  достопримечательности  города, 
в первую очередь Галерею искусств и  библиотеку  в  палаццо  Бриньоле  (Палаццо 
Россо), великолепное строение конца XVIII века, которое маркиза Мария Бриньоле-
Сале подарила в 1874 году генуэзскому муниципалитету. 
    Мы исходили несколько переулков, после  чего  зашли  в  большое  кафе,  где 
весело провели время.  Оттуда  мы  проводили  Карузо  на  пассажирский  морской 
вокзал, где его уже ожидал  океанский  пароход  "Конте  Россо",  отправлявшийся 
в Америку. 
    Около часа провели мы на  пристани.  Уже  стемнело,  когда  пароход,  после 
долгого и оглушительного  свистка,  начал  поднимать  якоря.  Наступила  минута 
расставания. Карузо и мой дядя обнялись. Мой отец и я взволнованно простились с 
великим тенором, который быстро поднялся по трапу  на  палубу,  вошел  в  салон 
и исчез... Мы сразу же покинули вокзал, чтобы  увидеть  с  другого  места,  как 
уходит от берегов великолепный океанский пароход. 
    На трамвае мы добрались до площади Карикаменто, а  затем  дошли  пешком  до 
площади Сан Джордже, которая примыкает к живописной улице, идущей  вдоль  моря. 
Мы остановились почти на высоте мола  Джано.  Это  самое  высокое  место  перед 
входом в порт. Внизу, почти в семидесяти  метрах  под  нами,  море  выбрасывало 
гальку на берег. Весь  в  огнях  появился  "Конте Россо".  Тремя  сигналами  он 
простился с Генуей, а великий морской город ответил ему стоголосым  эхом  своих 
кораблей. Множество народа остановилось, чтобы полюбоваться этой картиной.  Мой 
дядя напевал "Санта Лючия", песню, которую так любил  Карузо.  Большой  дымящий 
пароход выходил в открытое море. Скоро  он  исчез,  оставив  за  собой  длинные 
полосы взволнованной воды. Прощай, добрый, великий, незабываемый Карузо! 
    Радостные и взволнованные, мы  медленно  приближались  к  городу.  Это  был 
необыкновенный вечер, оставивший неувядающие воспоминания.  А  над  Генуей  уже 
раскинулось великолепное, усыпанное сверкающими звездами, необъятное небо. 
    С моей стороны было бы большой смелостью пересказывать все,  что  я  слышал 
о Карузо, потому что многое в этих рассказах являлось чистой фантазией.  До сих 
пор  я  писал  только  то,  что  неоднократно  проверял  или  слышал  от  людей 
непререкаемого авторитета. Я не преувеличивал события,  старался  не  вдаваться 
в незначительные подробности, останавливался  лишь  на  главном,  на  том,  что 
характеризует Карузо как артиста и как человека, раскрывая все его величие. 
    Мой дядя Маркетти, которого я часто навещал в Массе,  рассказывая о Карузо, 
вспоминал  и  о  певцах,  которых  наш  тенор  считал  настоящими   вокалистами 
и теоретиками искусства. Это артисты, имена  которых  я  уже  упоминал,  и  те, 
о которых еще не было речи: Джован Франческо  Гросси,  Бриджида  Банти-Джорджи, 
Маттео Бабини,  Карло  Броски,  Джузеппо  Сибони,  Вьоланте  Кампорезе,  Луиджи 
Лаблаш, Роза  Моранди,  Джованни  Баттиста  Рубини,  Джованни  Марио,  Эмануэль 
Каррион, Хулиан Гайяре, Роберто Станьо,  Николай  Иванов,  Николини,  Джироламо 
Крешентини, а также знаменитые сопрано: Аделина Патти, Мария  Фелисита  Гарсиа-
Малибран, Розина и Тереза Штольц, Джемма Беллинчони. 
    Карузо говорил о них с энтузиазмом: "Какие артисты! Рубини филировал каждый 
звук; Марио работал над партией до тех пор, пока не овладевал ею полностью, без 
изъяна; Станьо был во многих ролях  непревзойденным;  Николай  Иванов  -  живой 
орган; Хулиан Гайяре - бог "Лукреции Борджиа"; Николини был  истинным  маэстро, 
сама  Аделина  Патти  хотела  быть  его  партнершей;   Джироламо   Крешентини - 
совершенный баритон, Малибран называла  его  "великим",  и,  наконец,  Лаблаш - 
великий актер и певец-итальянец с  французским  именем.  Какие  артисты!  Какую 
неоценимую помощь получил я от них!" 
    Отзыв  Карузо  об   этих   артистах   был   полон   искреннего   восхищения 
и признательности.  Карузо  любил  говорить  о  своих  близких  друзьях  Мазини 
и Бончи. 
    "Какой средний регистр! Какая гибкость, какой тонкий певец!" - говорил он о 
Мазини. Не раз Карузо восхищался и Бончи: "Какой стиль! Он  ласкает  ноты.  Это 
истинный знаток музыки!" 
    Слава не вскружила голову Карузо даже тогда, когда он достиг зенита и обрел 
идолопоклонников: он остался скромным, хотя и не  лишенным  экстравагантности - 
таков уж был склад  его  натуры.  Карузо  никогда  не  забывал  о  своем  долге 
добиваться технического и артистического совершенства. Он  свято  чтил  дружбу, 
как истинный неаполитанец, никогда не важничал, не  кичился  своим  богатством. 
Это был скромный, отзывчивый, мечтательный человек с большим сердцем. 
    Однажды Карузо был в известном  ресторане  Санта Лючии  -  "Ренцо и Лючия". 
Здесь произошел забавный случай, свидетелями которого были  мой  дядя  Маркетти 
и маэстро Пунцо.
    Карузо, как всегда, притащил за собой в  ресторан  десяток  друзей.  Стояла 
жара. Карузо снял пиджак и повесил его на спинку стула,  посоветовав сделать то 
же самое и остальным. Все с удовольствием последовали его  примеру  и  остались 
в одних рубашках. Однако эта  "фамильярность"  не  пришлась  по  вкусу  хозяину 
ресторана, ожидавшему скорого появления на этой террасе  местной  аристократии. 
Он подошел к Карузо и намекнул ему,  что  артист  может  быть  одет,  "как  ему 
угодно", но, но  крайней  мере,  пусть  хоть  другие  наденут  пиджаки.  Карузо 
устремил на него долгий взгляд и спросил с чувством сострадания: 
    - Ты уже запустил в воду макароны? 
    - Это будет сделано сию секунду,- ответил хозяин, оробевший от устремленных 
на него взглядов. 
    - Нет, дорогой, не делай этого.  У нас слишком деликатные желудки. - Карузо 
встал и сделал знак следовать  за  собой  всей  компании  в  соседний  ресторан 
"Мирамаре". Там он сразу же обратился к хозяину, услужливо вышедшему навстречу: 
    - У вас можно снять пиджаки? 
    - Снять  пиджаки?  Комендаторе!  Что  я  слышу?  Снимайте  хоть  панталоны, 
переверните все вверх дном! Здесь все в вашем распоряжении! 
    Карузо прежде всего громко запел песню под аккомпанемент двух гитар,  чтобы 
насолить хозяину ресторана  "Ренцо  и  Лючия".  За  первой  песней  последовала 
вторая, третья... Как по волшебству,  ресторан  мгновенно  заполнился  народом. 
Голос Карузо! Он  звенел  в  прозрачном  воздухе  Неаполя  и  в  каждом  сердце 
неаполитанца. 
    Карузо был добр, скромен, щедр и благороден по отношению к  простым  людям, 
однако не терпел неуважения со стороны "именитых" персон. Он никогда  не  терял 
своей непринужденности и чувства юмора  -  качеств,  присущих  неаполитанцам, - 
даже  в  обществе  королей.  Однажды  вечером  президент   Соединенных  Штатов, 
пригласивший Карузо на прием, услышал от него довольно крутую фразу: 
    - Ваше превосходительство, известно  ли  вам,  что  вы  так  же  знамениты, 
как и я? 
    Не лучшая участь ждала и испанского короля  Альфонса  XII,  который  как-то 
пригласил Карузо на  ужин.  Карузо  вошел  в  сопровождении  толстого  человека 
в поварском костюме. 
    - Ого!..  -  воскликнул  король,  указывая  на  сверток,  -  должно   быть, 
что-нибудь музыкальное? 
    - Нет, ваше величество, это спагетти с помидорным соусом. Я  отыскал  здесь 
неаполитанского повара. Мой  ужин  здесь,  со  мной.  Вы  извините  меня,  ваше 
величество, но я ничего другого не ем! 
    Таковы были его милые экстравагантности. Преподнесенные  в  шутливом  тоне, 
они принимались весело и охотно всеми, кто знал и любил Карузо. 
    Все это радостные моменты его жизни. Но и в печальных  эпизодах  недостатка 
не было. 
    Наследники Карузо хранят его воротничок, на котором остались  следы  крови. 
Этот воротничок был на нем во время одного из выступлений в  Метрополитен-опера 
в "Паяцах". 
    Во время спектакля Карузо ранил себя, захваченный  происходящим  на  сцене, 
а  главное,  находясь  под  впечатлением  своей  личной  драмы  (Ада  Джаккетти 
окончательно оставила его). 
    В июле 1919 года группа итальянских эмигрантов, живших в Нью-Йорке, явилась 
на виллу знаменитого тенора с просьбой спеть им. Они  хотели  услышать  "своего 
Карузо", прежде чем уехать в Италию... От имени пришедших  к  секретарю  Карузо 
Бруно Дзирато обратился  с  просьбой  их  старейший.  Глаза  его  были  влажны. 
Взволнованный секретарь певца тут же отправился к  нему  и  доложил  о  просьбе 
рабочих.   Карузо,   просматривавший   ноты,   вышел,    улыбаясь,    навстречу 
соотечественникам. 
    - Чего же вы хотите? - обратился к ним Карузо на неаполитанском диалекте. 
    - Мы собрали немного денег. Перед отъездом в Италию мы хотели  бы  услышать 
вас. Война окончилась,  но  море  таит  много  опасностей.  Оно  кишит  минами, 
и неизвестно, доберемся ли мы до Италии,  увидим  ли  свои  семьи.  Но  у  нас, 
комендаторе, всего лишь двести тысяч лир, которые мы можем предложить вам. 
    - Да вы  с  ума  сошли!  -  воскликнул  Карузо.  Искренние,  простые  слова 
соотечественников взволновали его, больше он не мог ничего промолвить. 
    На следующий день вечером внушительная толпа итальянцев заполнила сад перед 
домом. Это были отъезжающие эмигранты.  К  их  приходу  Карузо  приготовил  две 
огромные бутыли  вина  и  пирожки  по-итальянски.  И  сразу  же  стал  активным 
участником  празднества.  Затем  Карузо  запел  под  аккомпанемент   нескольких 
оркестрантов, пришедших по его  просьбе.  Итальянские  и  неаполитанские  песни 
звенели  среди  восторженных  и  взволнованных  слушателей.  Особенно  поразили 
собравшихся песни "Мама, что  ты  хочешь  узнать?"  Эмануэле  Нутиле  на  слова 
Фердинандо  Руссо  и  "Неблагодарное  сердце",  написанная  двумя  итальянскими 
эмигрантами:  Риккардо  Кодиферро   (автор   текста)   и   Сальваторе  Кардилло 
(композитор). Карузо пропел их по два и по три раза. 
    В конце вечера кто-то громко попросил: 
    - "Санта Лючия лунтана"!
    Карузо кивает в знак согласия. Он глубоко  взволнован.  Пленительная  песня 
началась среди благоговейной тишины. Но вот на  половине  песни  голос,  полный 
огня, задрожал, угас... Карузо на минуту умолк, а  затем,  дав  волю  чувствам, 
разразился рыданиями. Ничего подобного  не  случалось  с  ним  никогда  раньше. 
Артиста не  существовало,  перед  эмигрантами  стоял  человек,  услышавший  зов 
далекой родины. Так закончился  этот  вечер.  Улыбающийся  Карузо  прощался  со 
всеми, подняв руки, выражая этим самые  лучшие  пожелания.  В  ответ  раздались 
крики "ура!". 
    - Прилив слабости, - сказал бы любой критик. Но  в  замешательстве  артиста 
сказался  Карузо-человек.  Именно  простота  и  гуманность   связывали   Карузо 
с простыми людьми - те человеческие качества, которые он вынес из Санта Лючии - 
рабочего   предместья   Неаполя.   Снова   и   снова   вспоминается   искренний 
неаполитанский мальчишка на улицах своего родного города,  под чьим ясным небом 
звучат  песни  скорби,  нужды  и  народных  страданий.  Самым  ярким  качеством 
в  индивидуальности  Карузо   была   его   глубокая   человечность,   придающая 
неповторимую и незабываемую прелесть облику народного певца. 


          Щедрость
                                                  Величие человека определяется 
                                                  Его любовью к человечеству.

                                                                         Шиллер

    Коротка была жизнь Карузо, а добрых его дел не перечесть.  Едва ли найдется 
другой артист, который бы так щедро жертвовал средства  больницам,  учреждениям 
для бедных, приютам, нуждающимся  семьям,  безработным,  пострадавшим,  которые 
обращались к нему, бесчисленным своим друзьям. Он привез из Неаполя  в  Америку 
некоторых своих друзей. Были и такие, кто злоупотреблял добротой  Карузо.  Так, 
некий пианист Гаэтано Сконьямилло, войдя в доверие Карузо, начал в его же  доме 
ухаживать за Адой Джаккетти. Заметив это, хозяин дома  выгнал  его  вон,  лишил 
работы в театре. Но когда музыкант оказался в бедственном  положении,  анонимно 
послал ему  денег.  В  мае  1910  года  итальянская  труппа  Метрополитен-опера 
выступала во французском театре Шатле. В спектакле "Аиды"  участвовали  Карузо, 
Дестинн, Амато, Росси, Перелло де Сегуролла, Тосканини.  Их сопровождали Гатти-
Казацца и французский импресарио Габриэль Астрюк, инициатор этих гастролей. 
    После спектакля один из городских комитетов  по  оказанию  помощи  рабочим-
шахтерам пригласил Карузо выступить с концертом. На следующий день он адресовал 
президенту комитета следующее письмо: 
    "Уважаемая синьора, с удовольствием направляю Вам с  этим  письмом  чек  на 
десять тысяч франков, составляющие мой гонорар за концерт в Трокадеро. Прошу не 
отказать мне в любезности передать эту  сумму  рабочим,  для  которых  был  дан 
концерт. 
    Примите наилучшие пожелания. В надежде увидеть Вас 
                                        преданный Вам Энрико Карузо". 
    В 1911 году, выехав из Америки в Италию, Карузо получил на пароходе письмо, 
подписанное некоей Эдди Смит: 
    "Уважаемый артист, если Вы согласитесь спеть для нашей семьи и наших друзей 
песню "А Марекьяро", то мы сразу же по прибытии в Геную готовы вручить Вам  чек 
на 25 тысяч лир. 
                                         Преданнейшая Вам Эдди Смит". 
    Карузо заинтересовался, кто же эти чудаки,  готовые  так  сорить  деньгами. 
Узнав, что речь идет о богатых американцах, он ответил следующее: 
    "Любезнейшая госпожа,
    готов петь во время рейса парохода для Вас, Ваших  родственников  и  друзей 
"А Марекьяро" и другие неаполитанские песни, если Вы сразу же сделаете  перевод 
в 30 тысяч лир в адрес "Института бедных детей" моей страны. 
                              С глубочайшим уважением Энрико Карузо". 
    Условия Карузо были приняты, и он пел целый  вечер  в  приятной  и  веселой 
компании. 
    Выше уже говорилось о благотворительной  деятельности  Карузо.  Его  помощь 
нуждающимся особенно увеличивается во время войны  1914-1918  годов.  Он  щедро 
помогал  раненым,  оказывал  помощь  госпиталям,   учреждениям   международного 
"Красного креста",  семьям солдат - всем,  кто  скорбел  и  нуждался  в  доброй 
поддержке. 
    14 июня 1914 года у морского вокзала в Неаполе  Карузо  встречала  огромная 
толпа поклонников его таланта. Среди них были постеджатори в костюмах  бродячих 
музыкантов с мандолинами и гитарами. Как только  появился  Карузо,  они  дружно 
заиграли очень популярную в то время песенку  "Прощание в Неаполе".  Удивленный 
Карузо остановился. Не зная, как приветствовать их, а вместе с ними и всю толпу 
почитателей, встречавших его громом аплодисментов, он запел.  Карузо пел долго, 
прислонившись к перилам трапа.  Лилась пленительная песня под аккомпанемент его 
старых товарищей. Все были растроганы. А голос  громко  и  торжественно  звучал 
в легком воздухе Неаполя. Это был горячий привет дорогому городу и землякам. 
    Театр Костанци  пригласил  Карузо  выступить  для  итальянских  эмигрантов. 
Карузо тут же согласился, поехал в Рим, где и  выступил  26  июня,  отказавшись 
даже от оплаты расходов на дорогу. 
    Вместе с Лукрецией Каро и баритоном Джузеппе де Лука  он  пел  в  "Паяцах". 
Тотчас по возвращении в Америку Карузо  принял  участие  в  спектакле  "Эрнани" 
Джузеппе Верди, сбор с которого пошел в фонд "Красного креста". В том  же  году 
Карузо дал концерт  в  пользу  объединенных  больниц  Америки  и  строительства 
лечебных санаториев. 
    В 1915 году  Карузо  выступил  в  Монте-Карло  с  двумя  благотворительными 
концертами:  днем  -  в  пользу  французского   "Красного  креста",   вечером - 
итальянского. В том же году он  пел  в  театре  Колон  в  пользу  американского 
"Красного креста", а через несколько дней здесь же,  в Буэнос-Айресе,  -  семей 
солдат (концерт происходил под открытым небом). 
    В 1916 году война была в самом разгаре, траур и скорбь вошли почти в каждую 
итальянскую семью. Многие итальянцы  оказались  за  пределами  родины  и  остро 
нуждались в помощи. Карузо дал в Балтиморе три концерта, сбор с  которых  пошел 
итальянским семьям, потерявшим на войне родных. В программе были  оперные  арии 
и итальянские песни. В  Нью-Йорке  Карузо  пел  в  опере  Дзандонаи  "Франческа 
да Римини" в пользу итальянцев, сирот фронтовиков. Он отдал им гонорар и за два 
выступления в миланском театре Ла Скала. 
    В 1917 году Карузо снова участвовал в двенадцати  концертах  и  спектаклях, 
полностью отдавая свой  заработок  семьям  призванных  в  армию  (в  том  числе 
в Нью-Йорке, Рио-де-Жанейро, Сан-Паоло, в  Риме  -  в  театре  Костанци).  Всем 
любителям пения известно его незабываемое выступление в "Паяцах",  когда оперой 
великолепно дирижировал Тосканини. 
    Возвратясь в  Америку,  Карузо  выступил  12  апреля  1918  года  в  пользу 
американских больниц, а 14 апреля - в "Лорелее" Каталани  и  "Мадам Баттерфляй" 
Пуччини - в пользу семей солдат  и  американского  "Красного  креста".  17  мая 
1918 года он пел на сцене вашингтонского театра Поли, а 27 мая того же года - в 
театре Метрополитен-опера; гонорар за выступления  был  передан  "Американскому 
фонду для Италии" и американскому "Красному кресту".  На  спектакле  "Джоконды" 
Понкьелли присутствовал президент США. Вместе с  Карузо  пели  сопрано  Фрэнсис 
Альда (жена директора театра  Гатти-Казацца)  и  испанский  бас  Хосе  Мадонес; 
дирижировал маэстро Роберто Морандзони. 
    "Объединенные больницы" Америки  обратились  к  Карузо  с  теплым  письмом, 
в  котором  просили  помощи  в  строительстве  новых  корпусов  госпиталя.  Они 
благодарили за  те  многочисленные  пожертвования,  которые  были  уже  сделаны 
Карузо, и выражали надежду на новую поддержку.  Карузо  отвечал,  что  30  июня 
у него свободный день и он готов выступить при условии,  что  будет  обеспечена 
большая аудитория, а следовательно, и большой сбор. 
    30 июня состоялся его сольный концерт, гонорар  за  который  был  полностью 
передан "Объединенным больницам". Это был незабываемый концерт. 
    В сентябре 1918 года Карузо пел в сопровождении оркестра Метрополитен-опера 
под открытым небом в присутствии пятисот тысяч человек. Сбор с  концерта  пошел 
на благотворительные цели. Можете представить себе артиста на импровизированной 
сцене без микрофона,  в  окружении  всего  оркестра  Метрополитен-опера,  перед 
океаном восторженных людей, жаждущих слышать и  видеть  своего  кумира?  Карузо 
должен был напрягать здесь свой голос до предела. Из его горла лились властные, 
мощные звуки, которые, гармонично сливаясь с металлом оркестра, достигали самых 
отдаленных рядов слушателей. 
    На этом не закончилась благотворительная  деятельность  Карузо.  5  октября 
1918 года он поет в Медисон-Сквер-Гарден, а 9 октября  -  в  Буффало.  Солдаты, 
потерявшие зрение, обрели друга в лице Карузо: он дал для них  большой  концерт 
в Метрополитен-опера. Вместе с польским  басом  Адамом  Дидуром  он  участвовал 
в спектакле "Лоэнгрин" Вагнера (дирижировал маэстро Морандзони).  А 3 ноября он 
выступил снова в пользу больниц два раза в день: утром на ипподроме,  а вечером 
в Медисон-Сквер-Гарден в Нью-Йорке. 
    Невозможно рассказать здесь о всей благотворительной  деятельности  Карузо, 
подтвержденной массой документов. Он помогал  больницам  и  школам,  культурным 
обществам и библиотекам, различным организациям и лицам во многих странах мира. 
Его щедрость и доброта  не  знали  границ.  Он  периодически  направлял  деньги 
и подарки нуждающимся. Его  личный  секретарь  Бруно  Дзирато  вспоминает,  что 
Карузо придавал  чрезвычайное  значение  своей  благотворительной  деятельности 
и бывал вне себя от гнева, когда перевод денег делался с опозданием. 
    Он не оказывал предпочтения какой-нибудь одной стране. Каждая  страна  была 
ему близкой, так же как и все зрители были для него равны. 
    Однажды  директор  крупного  религиозного  института  по  настоянию   своих 
учеников, жаждавших послушать знаменитого Карузо, обратился к  певцу  с  робкой 
просьбой удовлетворить желание его прилежных и послушных мальчиков. 
    Когда секретарь прочел письмо Карузо, тот воскликнул: 
    - Этот директор порядочный мошенник, однако и его нужно удовлетворить. 
    Утром он пел в институтской церкви, а вечером в маленьком театре института. 
Он весело провел день с мальчиками и их наставниками.

    В моей памяти до сих пор живет вечер в римском театре Костанци.  Карузо пел 
в "Паяцах" в пользу солдат. Дирижировал Тосканини. Я отчетливо помню спектакль, 
как будто это было  вчера,  хотя  много  воды  утекло  с  тех  пор.  Театр  был 
в праздничном убранстве. Притягательная сила  имени  Карузо  создала  в  театре 
торжественную атмосферу. Я не в  состоянии  описать  Карузо  в  этом  необычном 
спектакле. Только поэт смог бы достойно рассказать о  певце,  о  Тосканини,  об 
итальянском искусстве. 
    Переносясь мысленно к тому далекому спектаклю, я и сейчас вижу  Карузо  как 
живого.  Едва  ли  кто-нибудь  споет  так  "Смейся,  паяц".  В  голосе  звучало 
неподдельное чувство  попранной  гордости  и  любви.  Не  забыть  конвульсивных 
рыданий в финале, которые заставили трепетать весь театр. 
    После спектакля в сумятице и толчее кое-кому удалось пробраться  к  Карузо. 
Среди счастливцев был Никола Даспуро, который двадцать лет назад  способствовал 
его первому выступлению в миланском театре Ла Скала. Едва  увидев  друг  друга, 
они обнялись. Даспуро рассказывает: "У нас на глазах были слезы,  мы  не  могли 
произнести ни слова. Собравшись с силами, я сказал: 
    - Успокойся, ведь ты не мальчишка. 
    - Мне было очень трудно, - ответил Карузо. - Мне кажется, что я не  был  на 
высоте... Мне очень горько. 
    - Что ты говоришь?! Ты потряс весь театр и боишься,  что  пел  слабее,  чем 
мог! Ты вознесся над всеми певцами,  каких  я  только  слышал  раньше.  Поэтому 
успокойся". 
    Тенор Фернандо де Лючиа был в то время самым знаменитым  певцом  в  Италии. 
Неаполитанцы гордились им и с восторгом слушали  его.  Он  знал  Энрико  Карузо 
только по сообщениям и его грандиозному  успеху  в  Америке.  Когда  кто-нибудь 
с восторгом говорил о Карузо, Фернандо де Лючиа отвечал с  иронией:  "Хотел  бы 
я услышать его". 
    И  вот  в  1917  году  ему  представился  случай  услышать  Карузо  в  Риме 
в спектакле  "Паяцы".  Придя  в  театр  скептически  настроенным,  он  ушел  со 
спектакля в восторге и решил встретиться с Карузо, чтобы  выразить  с  присущим 
неаполитанцам жаром всю глубину своего  восхищения  и  симпатии.  Возвратившись 
в Неаполь, он сказал: "Я слышал о том, что это великий тенор, но не подозревал, 
что речь идет о необыкновенном чуде". 
    Между Карузо и де  Лючиа  зародилась  сердечная  дружба.  Не  раз  один  из 
Неаполя, а другой из  Нью-Йорка  посылали  друг  другу  письма,  всегда  теплые 
и приветливые, как аромат их родной земли. 
    Карузо суждено было возвратиться в Неаполь, чтобы умереть, а де Лючиа петь, 
рыдая над его прахом. 
    Были и  такие  "ценители"  Карузо,  которые,  желая  поднять  его  престиж, 
предлагали певцу "белые контракты", то есть такие,  в  которых  не  указывалась 
сумма гонорара. Но Карузо не был способен на подобный авантюризм. Он никогда не 
старался вырвать сумму больше той, которую  должен  был  получить.  Обычно  все 
переговоры о его выступлении велись через секретаря Карузо Дзирато.  И  гонорар 
определялся в зависимости от формы и продолжительности  выступления,  сложности 
спектакля или концерта. 
    Часто случалось, что театр или учреждение  не  были  в  состоянии  уплатить 
сумму, предложенную секретарем. Тогда организаторы обращались к артисту,  прося 
скидки или отсрочки платежа. Положение Карузо не  позволяло  ему  допускать  ни 
того, ни другого, так как  это  нарушало  основной  контракт.  Тогда  на  арену 
выходили две другие формы контракта: популярный и благотворительный.  В  первом 
случае гонорар сокращался более чем наполовину,  Карузо хотел обязательно знать 
цену билетов, требуя, чтобы они были действительно  общедоступными.  Во  втором 
случае он стремился знать все подробности,  потому  что  при  благотворительных 
выступлениях  у  него  бывали  подчас  большие  разочарования  и  неприятности. 
Разумеется, когда речь шла о больницах, приютах и детских  учреждениях,  помощь 
его была безвозмездной. 
    В настоящее время многие певцы  достигли  славы  меньше  чем  за  год.  Что 
касается их благотворительной деятельности, то она  почти  совсем  отсутствует. 
Видимо, помощь бедным - удел великих людей. 




     Ч а с т ь  т р е т ь я.  Предрешенность событий

          События и комментарии
    Феличе Ферреро, известный в то время миланский журналист,  писал в "Корьере 
делла сера": "Американцы утверждают, что творчество Карузо в Италии  не  только 
не было бы оценено по заслугам, но и даже не было бы понято.  В Италии почти не 
знали Карузо. Правда, имя его было известно, известны были и  его  американские 
успехи. Но его успех и состояние родились не в Италии. Недаром в моменты грусти 
певец жаловался на это. Для Америки Карузо был  чем-то  вроде  сына-любимчика - 
она его оценила и одарила богатством". 
    В этих нескольких строках звучит упрек итальянцам. 
    Сегодня, спустя много времени, мы видим вещи такими,  какими  они  были  на 
самом деле. Действительно, Америка с ее возможностями и богатством смогла  дать 
Карузо славу и деньги. Но неоспоримо и  то,  что  талант  певца,  его  личность 
сформировались  на  родине,  в  Италии,  среди  итальянского  народа.   Так  же 
неоспоримо и то,  что  школа  пения  Карузо  -  старая  и  славная  итальянская 
вокальная школа. Она-то и сделала из него певца, указала ему путь в  искусстве. 
Она, если так можно выразиться, вручила его американцам уже знаменитым. Поэтому 
безапелляционное заявление о том, что  Америка  сделала  Карузо  знаменитостью, 
звучит абсурдно. Но американцам посчастливилось больше, чем другим:  в  течение 
почти семнадцати лет они слушали голос великого Энрико Карузо. 
    Италия - страна оперного искусства - дала миру  многое.  Что  ни  говорите, 
а Америка в долгу у Гульельмо Верджине, который открыл Карузо;  у  обаятельного 
импресарио маэстро Франческо Дзукки; у  Николы  Даспуро  и  Эдоардо  Сондзоньо; 
у дирижеров Винченцо Ломбарди, Дзуккани и Тосканини; у  композиторов  Джордано, 
Чилеа,  Масканьи,  Леонкавалло,  разделявших  с  Карузо  его  триумф;   у  всех 
музыкантов, критиков и друзей Карузо,  которые с такой любовью поддерживали его 
на артистическом пути. 
    После многих лет борьбы, разочарований (обычных  в  жизни  любого  артиста) 
настоящей стартовой площадкой Карузо стал  Милан.  Когда  молодой  неаполитанец 
приехал в Америку, ему оставалось учиться уже не многому.  Нужно ли напоминать, 
что  его  дебют  в  Метрополитен-опера  (в  "Риголетто")  состоялся  23  ноября 
1903 года, то есть после того, как Карузо уже восемь лет пел в Италии.  Строгая 
итальянская критика, несколько  лет  терзавшая  певца,  уже  дала  ему  высокую 
оценку. Может быть, суровая критика  и  не  была  уж  так  некстати,  если  она 
заставила его встряхнуться и уйти с головой в  учебу.  Благодаря  ей  и  своему 
таланту он за короткое время сумел превзойти певцов  своего  времени  и  самого 
себя. 
    Действительно, в Америке он получал такие гонорары, как нигде. Наши театры, 
в том числе Ла Скала, не могли бы в то время предложить  ему  больше  двух-трех 
тысяч лир за выступление. В Америке же первоначальный вечерний  гонорар  Карузо 
составлял  пять  тысяч  лир,  затем  десять,  а   позже,   при   Гатти-Казацца, 
последовательно десять, двадцать, двадцать  пять  и  так  до  огромной  суммы - 
пятьдесят тысяч лир, что в наше время  составляет  почти  пятнадцать  миллионов 
лир. Какой же итальянский театр был в состоянии заплатить такую сумму  великому 
артисту?.. 
    Его  выступления   в   Италии   -   после   триумфов   в   Америке  -  были 
благотворительными. Кое-кто поговаривал о том, что, став  гражданином  Америки, 
Карузо забыл Италию. Это вымысел. Где бы ни находился  Карузо,  он  всегда  нес 
в своем сердце острую тоску по родной земле. Ни один концерт  не  проходил  без 
исполнения итальянских песен.  Среди  них:  "Запрещенные  мелодии",  "Вернись", 
"Дорогой идеал", "Вернись в Сорренто", "Прощание  в  Неаполе",  "Санта  Лючия", 
"О мое солнце", "Святая ночь".  Они помогали ему повсюду - в  Мексике,  России. 
С ними он чувствовал себя ближе к Италии, к Санта Лючии, к своей молодости. 
    Как истинный художник, Карузо никогда не был доволен самим собой. Не раз он 
говорил об этом друзьям после своих блистательных выступлений. Но это было лишь 
его субъективное мнение - те же, кто слышали это от Карузо,  никогда  не  могли 
согласиться с ним. 
    4 августа 1921 года в  газете  "Трибуна"  появилась  статья,  озаглавленная 
"Последнее выступление Карузо  с  Джени  Садеро".  Джени  Садеро,  известнейшая 
певица, рассказывает: 
    "Карузо говорил о самом себе: "Я, Энрико Карузо, никогда не  бываю  доволен 
самим собой. Мне кажется, я еще  не  достиг  технического  совершенства.  Вчера 
вечером вы видели  меня  здесь,  на  этой  террасе.  Граммофон  проигрывал  мои 
пластинки. Я слушал их и делал критические замечания тенору Карузо". 
    Я сажусь за пианино. Играю, пою... Передо мной плывут  песни  моей  родины. 
Когда очередь доходит до Неаполя, умолкаю. 
    - Эту песню, комендаторе, - говорю я Карузо, - вам я спеть не могу!.. 
    - Но мне хотелось бы ее услышать... 
    Я начинаю  петь  "Микельамма".  Карузо  встает  воспламененный  и,  сев  за 
пианино, поет сам "Микельамма" mezza voce (вполголоса)! Но какое mezza voce! Он 
объяснил мне свою интерпретацию: свои  акценты,  каденции,  дыхание.  Это  были 
находки тончайшего вкуса. 
    - А сейчас повторите... 
    Я повторяю еще, еще и еще раз. Наконец мне удается... Карузо доволен: 
    - Вот так вы должны петь, - говорит он  по-итальянски.  А  затем  с  нотами 
в руках дает последние наставления, как великий музыкант и певец. Сам  того  не 
подозревая, он преподал мне чудесный урок пения. Я как во сне. Полная восторга, 
я старалась не проронить ни слова.
    Перед Энрико Карузо я чувствую себя всего-навсего  маленьким  инструментом, 
легко поддающимся его велению. Так в порыве искренней щедрой  откровенности  он 
открывал сокровищницу своего труда и  наблюдений  маленькой  стрекозе,  которая 
раньше думала, что умеет петь". 
    В этом маленьком эпизоде есть, однако, один анахронизм. События смещаются в 
нем по крайней мере на четыре года! Они относятся к пребыванию Карузо в  Италии 
в 1917 году, а не к последнему его приезду в 1921 году,  к  которому  старается 
приурочить этот эпизод Садеро. 
    Нью-йоркский еженедельник  "Фоллиа"  23  марта  1919  года  напечатал  одну 
любопытную историю.  О  ней  же  упоминает  Никола  Даспуро  в  своих  изданных 
посмертно воспоминаниях.  Привожу  его  версию:  она  кажется  мне  интереснее. 
Даспуро рассказывает сочно, по-неаполитански: 
    "Карузо был приглашен в Майори,  в  окрестности  Салерно,  петь  в  местной 
церкви. Церковь ломилась от народа. Успех Карузо был ошеломляющим. 
    Как только окончилась служба, один из местных жителей, друзей певца,  отвел 
его в сторону: 
    - Здесь  присутствует  знатный  неаполитанский  синьор,   заядлый  охотник. 
Услышав, как ты поешь, он сказал, что был бы  счастлив  видеть  тебя  на  своей 
вилле. Разумеется, тебя попросят там что-нибудь спеть. Там можно и потанцевать, 
если захочешь, а потом - ужин, да такой, что пальчики  оближешь,  словом,  ужин 
сделает честь кому угодно. 
    - А кто этот синьор? - спросил Карузо. 
    - Я говорю тебе, большой синьор, барон Дзецца,  страстный поклонник музыки, 
а еще больше охоты, которая у нас великолепна. 
    - О! - воскликнул Карузо. - Он, видимо,  принял  меня  за  птичку  и  хочет 
подстрелить?! 
    - Тише!.. Будь спокоен, будешь и сыт, и пьян, и нос в табаке! 
    - По   правде   говоря,   эта   перспектива   показалась    мне    довольно 
привлекательной,  -  рассказывал Карузо,  -  я  принял  предложение  и  вечером 
отправился  на  виллу.  Великолепнейшая  вилла!  Конечно,  я  должен  был  петь 
"солидные вещи": романсы и песенки. Потом носился в вихре танцев. 
    - После танцев, - говорил Карузо, - мы пошли ужинать.  И там, надо сказать, 
я отличился: ел и пил за четверых, а может быть, и за шестерых. 
    Однако ужин кончился. И тогда Карузо заметил, что его  рубашка  и  костюм - 
хоть выжми.
    - Барон, - обратился он к хозяину дома, - как мне быть?  Так  идти  нельзя, 
я схвачу бронхит, посмотрите, меня можно выжать, как губку! 
    - Не волнуйтесь! - ответил барон. - Я  дам  вам  охотничью  куртку.  В  ней 
никакой альпийский ветер не страшен. Посмотрите... 
    - И в самом деле, - продолжает Карузо, - он ушел и скоро вернулся с тяжелой 
курткой в руках... По правде говоря, она была  изрядно  потрепана,  но  отлично 
защищала мою шкуру. 
    - Спасибо, - воскликнул я, - завтра я верну ее вам. 
    - Да нет, оставьте ее у себя. 
    Я еще раз поблагодарил его и ушел.
    - Прошло  двадцать  лет  с  того  замечательного   вечера,  -  рассказывает 
Карузо,  -  и вдруг,  как  гром  среди  ясного  неба,  мне  валится  на  голову 
престраннейшее письмо. В нем говорилось:
    "Уважаемый синьор, Вы тот самый Энрико Карузо, который  двадцать  лет  тому 
назад пел у меня в Майори, одолжил охотничью куртку и до сих пор  не  возвратил 
ее? Если Вы и есть тот  самый  Карузо,  будьте  любезны,  верните  мне  куртку, 
в противном случае соблаговолите возместить ее стоимость. 
    Тысячу извинений за беспокойство.  С  почтительным  приветом.  Верьте  мне, 
преданнейший Вам барон Дзецца". 
    - Уверяю вас, дорогой друг, у меня тогда потемнело  в  глазах, - продолжает 
Карузо. - Какой хам! Какой мужлан! У меня глаза налились кровью.  Я  тотчас  же 
ответил ему:
    "Уважаемый синьор, я именно тот,  кто двадцать лет тому назад бесплатно пел 
в Вашем доме и которому Вы, чтобы предохранить его от простуды, подарили,  а не 
одолжили, поношенный  пиджак.  Если  Вы  хотите,  чтобы  я  возместил  Вам  его 
стоимость, Вы должны оплатить мой труд.  Сейчас  мне  платят  минимум  двадцать 
тысяч лир. Но Вы понимаете, что за  двадцать  лет  мой  голос  стал  не  лучше, 
а хуже. Стало быть, мой гонорар двадцать лет назад должен был быть в  два  раза 
больше, чем сейчас, плюс проценты. 
    Отвечаю Вам на Ваши поклоны. 
    Верьте, преданнейший Вам
                                                 Энрико Карузо".
    - Вот как обернулось все это!..  Но  очень  скоро,  с  первой  же  оказией, 
я получил ответ:
    "Величайший артист! Я достиг своей цели.  Я так и знал - это  действительно 
Вы. И если я написал Вам, то только с одной целью - получить Ваш  автограф.  Вы 
мне любезно прислали его, и я горячо благодарю Вас за это. Если бы  я  мог  еще 
получить Вашу фотографию, я был бы счастливейшим из смертных. 
    Соблаговолите простить за беспокойство. 
    Верьте, с самым глубоким почтением, преданнейший Вам 
                                                  барон Дзецца". 
    Карузо был большим охотником до любого рода шуток.  Он  отослал  барону  не 
только чудесную, художественно  выполненную  фотографию  в  богатой  рамке,  но 
и большую чеканного серебра флягу, достойную самого славного охотника. 
    Заканчивая свой забавный рассказ о приключении в Майори,  Карузо  заливался 
смехом, будто он снова вернулся к чудесным дням своей молодости". 
    Приведу  несколько  примеров,  почерпнутых  из  мемуаров  Федора  Шаляпина, 
Я. де Решке, Н. Мельба, Лотты Леман, Ф. Литвин,  Титта  Руффо,  Дороти  Карузо, 
Фрэнсис Альда,  которая  в  1937  году  опубликовала  книгу  "Мужчина,  женщина 
и тенора", интересную,  между  прочим,  многочисленными  сведениями  о  Карузо, 
с которым она пела много лет. 
    Один Дом звукозаписи в Нью-Йорке платил Карузо десять-двадцать тысяч лир за 
пять-десять минут звучания его голоса. В 1913 году Карузо три вечера  поет  при 
берлинском  дворе  неаполитанские  и  современные  песни  и  получает   гонорар 
в шестьдесят тысяч лир. 
    Миллиардер Генри Смит, чтобы получить согласие Карузо на приглашение петь в 
его доме, предлагает ему, сумму на доллар больше, чем Метрополитен-опера. 
    Другой миллиардер, не желая отстать от  первого,  договаривается  с  Карузо 
о серии его концертов в салоне своего дворца (1915 - 1916). 
    В Берлине (в 1913 году) в одном из театров  стало  известно,  что  Карузо - 
ярый  курильщик - бросает  повсюду  непотушенные  окурки.  К  нему  приставляют 
пожарника, который следует за ним с ведром повсюду, где бы он ни находился. 
    В Музыкальной академии Бруклина  во  время  концерта  Карузо  спел  на  бис 
песенку на языке, который  оказался  никому  не  известным.  Это  было  сделано 
с единственной целью - поразвлечь зрителей. Позже  стало  известно,  что  песня 
была русской, но  исполнена  Карузо  на  языке,  известном  только  ему  одному 
и представляющем удивительное смешение многих языков. 
    В Лондоне Т. Бурке писал сразу после выступления Карузо: 
    "Нет, это не певец, это не голос, это  -  чудо!  Не  будет  другого  Карузо 
в течение двух, трех веков, а может быть, и никогда..." 
    В Америке Карузо записывает на  пластинку  "Гимн  Гарибальди"  и  "Колокола 
Сан Джусто", которые заставляют народ дрожать от волнения. 
    У Карузо было двое сыновей от Ады Джаккетти, о которой  не  раз  шла  речь: 
Родольфо, родившийся в 1898 году, и Энрико, которого  в  семье  звали  Мимми, - 
в октябре 1904 года. Дети жили с ним в Нью-Йорке, потому что певица,  постоянно 
связанная контрактами, много гастролировала.  Отсутствие  ее  представляло  для 
Карузо непрерывную пытку. Позже это явилось источником разногласий, недоверия и 
растущего непонимания. 
    Карузо хотелось бы. чтобы прекрасная Ада оставила театр  и  посвятила  себя 
семье и ему. Она  же  чувствовала  себя  рожденной  для  сцены.  Такова  судьба 
артистов, детей  искусства!  Это,  несомненно,  и  явилось  подлинной  причиной 
разрыва, происшедшего в 1908 году. Разрыв  навсегда  разъединил  любивших  друг 
друга людей. 
    Ада Джаккетти говорила  позже,  что  вынуждена  была  оставить  мужа  из-за 
нетерпимой ревности. Особенно невыносимой стала жизнь в последнее время,  когда 
он устраивал ей невероятные сцены после каждого возвращения из турне. 
    Неожиданный разрыв с любимой женщиной так подействовал на  Карузо,  что  он 
боялся потерять рассудок. В это тяжелое время  на  арену  выходит  сестра  Ады, 
Рина, которая помогала воспитывать  детей,  но  вскоре  и  она  вынуждена  была 
оставить дом Карузо. 
    Оставшись снова  один  с  двумя  детьми,  Карузо  некоторое  время  метался 
в поисках идеальной женщины, которая могла бы понять его, но так и не нашел ее. 
Так, один с детьми, дожил он до 1918 года,  потеряв  всякую  надежду  встретить 
свой   идеал,    когда    вдруг    познакомился    с    прекрасной,    цветущей 
двадцатичетырехлетней американской девушкой, мисс  Дороти  Бенджамин  Блекленк. 
Она была одной из восторженных поклонниц  его  таланта.  Он  страстно,  подобно 
двадцатилетнему юноше, увлекся ею: 
    - Ты станешь моей женой, Дороти?
    - Конечно, но с разрешения моего отца! Однако отец Дороти,  человек  старых 
убеждений, строгий адвокат нью-йоркской судебной палаты, был решительно  против 
этого брака.  Он  не  доверял  артистам,  что,  впрочем,  не  мешало  ему  быть 
восторженным поклонником Карузо. Ему казался опасным брак  с  человеком,  столь 
знаменитым и боготворимым в Америке. 
    - Я люблю тебя, Дороти, а ты? 
    - И я, бесконечно. 
    - Тогда поженимся? 
    - Да, согласна... 
    Они отправились из Нью-Йорка в маленькую  деревушку,  затерянную  в  глуши, 
вдали от шума и любопытных глаз. Там они пришли к  протестантскому  священнику, 
имея лишь документы, подтверждающие их личность. Через несколько минут они были 
обвенчаны. 
    От этого брака родилась девочка, назвали  ее  Глорией.  Глория  была  самой 
истинной "славой" всей его жизни. Он жил и дышал ее очарованием. 
    22 марта  1919  года  торжественно  отмечалась  серебряная  свадьба  Карузо 
с театральным искусством. Этот праздник длился три дня. Сам Карузо считал своим 
дебютом  выступление  в  "Фаворитке"  Гаэтано  Доницетти  в   театре   Чимарозы 
в Казерте, которое состоялось в январе 1896 года. Он забывал при этом участие в 
спектакле "Друг Франческо" в неаполитанском театре Нуово 24 декабря 1895  года, 
потому что опера Морелли не понравилась публике, и он не имел  в  ней  никакого 
успеха. 
    Кое-кто  справедливо   удивлялся,   почему   американцы   решили   отметить 
двадцатипятилетний  юбилей  артиста,  хотя  этот  срок  в  действительности  не 
совпадал с датами его выступлений ни в  Неаполе,  ни  в  Казерте.  Празднование 
юбилея невозможно было связать  ни  с  какой  другой  датой  театральной  жизни 
Карузо, чтобы логически оправдать  избранный  день.  Но  так  уж  было  решено, 
и никто не мог ничего возразить по этому поводу. 
    Однако обратимся к фактам. Вечером 24 декабря 1895 года Карузо  дебютировал 
в Неаполе, а 24 декабря 1920 года  пел  последний  раз  в  опере  Галеви  "Дочь 
кардинала"  (в  Нью-Йорке,   в   Метрополитен-опера).   Его   двадцатипятилетие 
приходится, таким образом, на эту дату. 
    Празднование юбилея было ускорено, следовательно, на год и  девять  месяцев 
(или год и восемь месяцев, если первым дебютом считать неаполитанский).  Однако 
если бы американцы были пунктуальными в датах, то  они  никогда  не  смогли  бы 
поздравить юбиляра с двадцатипятилетием его служения искусству. 
    В самом деле, 24 декабря 1920 года Карузо пел,  испытывая мучительную боль: 
он чувствовал себя очень нездоровым. После спектакля его  отвезли  домой  почти 
в бессознательном состоянии. У певца был плеврит,  когда  он  явился  в  театр, 
чтобы выполнить свой последний  долг - просьбу  дирекции,  у  которой  не  было 
тенора для замены. 
    Петь в пятиактной опере в таком состоянии... Разве это не  означало  подрыв 
здоровья?
    Празднества в честь серебряного юбилея Карузо проходили  по  всей  Америке. 
В Нью-Йорке знамена и плакаты  были  развешаны  и  расклеены  по  всем  улицам. 
Крупнейший город страны украсился яркими афишами, восхваляющими певца.  Повсюду 
встречи, приемы, цветы. 
    "Объединенные больницы" Америки вручили  Карузо  художественно  выполненную 
золотую медаль с красноречивым посвящением:  "Энрико  Карузо,  непревзойденному 
в  искусстве  и  щедрости"  и  богатый  адрес  с   обозначением   его   крупных 
пожертвований. 
    Театр Метрополитен был празднично убран по случаю знаменательного  события; 
газеты вышли  с  огромными,  броскими  заголовками  на  первых  полосах.  Среди 
многочисленных статей и заметок особенно хочется привести  выдержку  из  статьи 
директора Нью-Йоркской оперы Гатти-Казацца. 
    "Говорят: "Карузо уже не  тот,  что  был  когда-то.  Прошло  двадцать  пять 
лет!.." Точнее не скажешь! Карузо не тот,  что  был  когда-то.  Он  без  устали 
совершенствовался, шел вперед. И  сегодня,  в  день  своего  юбилея,  он  может 
праздновать достижение зенита в искусстве, при сознании полноты своих сил. Этот 
артист таит еще много замечательных сюрпризов. Мы  можем  ждать  их  с  твердой 
уверенностью". 
    Вечером в огромном театре и около него было светло, как днем,  публика  еще 
раз выражала признательность артисту  за  ту  радость,  которую  он  так  щедро 
расточал сердцам миллионов. Актерское мастерство его росло день ото дня. 
    Маэстро Фьорилло и несколько других солистов оркестра,  находившиеся  в  те 
дни  в  театре,  рассказывают,   что   создавалось   впечатление,   будто   они 
присутствовали  на  одном  из  самых  торжественных   национальных   праздников 
Соединенных Штатов Америки. 
    Летом 1919 года Карузо - снова в городе Мехико. Он поет  в  опере  "Кармен" 
под открытым небом на Пласа де Торос в  присутствии  тридцати  тысяч  зрителей. 
Объявление о выступлении Карузо было вывешено лишь за  день  до  спектакля.  На 
щите была простая надпись: "Поет Карузо".  Тысячи  людей  из  самых  отдаленных 
областей стекались на площадь, чтобы попасть на этот необычайный спектакль. 
    Все места были взяты штурмом. По крайней мере десять тысяч человек остались 
за пределами изгороди и должны были довольствоваться тем, что  кое-как  слышали 
своего кумира, не видя его. Ни силы властей, ни  дождь,  обрушившийся  в  самом 
разгаре спектакля на импровизированный театр,  не  могли  заставить  охваченную 
экстазом бурлящую толпу, готовую на любые жертвы,  покинуть  площадь.  Лишь  бы 
видеть и слышать певца... 
    По окончании последней сцены, вызвавшей всеобщий восторг,  Карузо  удалился 
под охраной полиции, приставленной следить за общественным порядком. Нужно было 
уберечь Карузо от неистовства восторженных поклонников. 
    Веракруз  -  Нью-Орлеан  -  Балтимор  -  Филадельфия  -  таковы были  этапы 
последнего  триумфального  сказочного  турне  Карузо  перед  его   возвращением 
в Нью-Йорк. 
    В Филадельфии Карузо записал на пластинки  неаполитанские  песни,  а  также 
пролог из оперы "Паяцы" (для баритона) и арию "Старый плащ"  из  "Богемы"  (для 
баса). 
    Уступив настояниям и просьбам  голливудских  импресарио  и  режиссеров,  он 
снимается в фильмах "Мой кузен" и "Блестящий романс", проявив  себя  и  в  кино 
большим актером. За эти съемки он получил более полумиллиона долларов. 
    Эмма Карелли, певшая с Карузо в первые  годы  его  деятельности  (в  начале 
900-х годов), говорит, что он был лучшим тенором театра. Совместное выступление 
с ним было самым приятным во всей ее артистической жизни. А Шаляпин  давал  ему 
еще более лестную оценку: "Карузо  внес  в  театр  подлинную  душу  итальянских 
мастеров. Он достиг таких идеалов, каких не удавалось достичь ни одному певцу".
    В первых числах октября 1920 года Карузо, всегда отличавшийся  великолепным 
здоровьем, начал замечать  странное  недомогание  -  постоянные  боли  в  спине 
и боках. Тем не менее он продолжал петь (до 24 декабря),  после  чего  вынужден 
был навсегда оставить театр. Могучая воля артиста победила на время  недуг,  но 
болезнь продолжала  прогрессировать.  Иногда  казалось,  что  Карузо  преодолев 
болезнь, но она обострялась снова. Пение еще больше усилило недомогание,  и  он 
вынужден был уйти  на  покой.  Состояние  его  все  ухудшалось.  Тогда  друзья, 
импресарио, родные уговорили его решиться  на  операцию.  Речь  шла  о  гнойном 
плеврите, запущенном по небрежности. 
    Операция, сделанная лучшими американскими медиками с  большим  мастерством, 
дала облегчение лишь на несколько месяцев.  Затем  болезнь  обострилась  снова, 
и врачам не оставалось ничего иного, как посоветовать увезти больного в Неаполь 
в надежде на то, что мягкий климат и  целебный  воздух  родины  смогут  вернуть 
здоровье дорогому и почитаемому всеми артисту. 
    День и ночь не отходили от постели больного родные и близкие:  жена,  дочь, 
сыновья Ады Джаккетти; брат Джованни, секретарь Бруно Дзирато,  преданный слуга 
Марио  Фантини,  маэстро  Рафаэле  Пунцо,  директор  Метрополитен-опера  Гатти-
Казацца - и целая толпа важных лиц, артистов, друзей, журналистов,  которые  то 
уходили в свои редакции, то опять возвращались к дому  певца,  чтобы  пополнить 
новостями специальный бюллетень. 
    Заменить Карузо в разгар  сезона  оказалось  делом  нелегким  для  дирекции 
театра. В некоторые оперы вводили то одного, то другого тенора,  но  результаты 
были неутешительными.  Нельзя  сказать,  чтобы  новые  артисты  не  справлялись 
в опере с порученной партией. Но слишком  большая  разница  была  между  Карузо 
и другими артистами, не говоря уже  о  том,  что  Карузо  пользовался  огромной 
популярностью, зрители его боготворили. 
    Некоторые  газеты,  по  договоренности  с  дирекцией  оперы  и  с  согласия 
дирижеров, принялись на все лады хвалить новых теноров. Но все  было  напрасно. 
Болельщики, почитатели  оперы,  наполнявшие  театр,  когда  шли  оперы  Вагнера 
с  немецкой  труппой,  бойкотировали  итальянские  оперы  с  новыми   тенорами. 
Кончилось тем, что Гатти-Казацца снял итальянские оперы с репертуара. 
    Может быть, с этого момента и начался упадок нью-йоркского оперного театра, 
кризис которого ощущался еще за несколько  лет  до  этих  событий.  Выступления 
Беньямино Джильи, певца, наделенного превосходными вокальными данными,  оказали 
неоценимую помощь крупнейшему американскому театру и помогли преодолеть кризис, 
вызванный  болезнью  и  уходом  со  сцены  Карузо.  Джильи  дебютировал  в  тех 
итальянских операх, которые любил Карузо. 
    Его  темпераментное   исполнение   и   отличная   школа   побудили   Карузо 
рекомендовать  Джильи  в  театр  Колон  в  Буэнос-Айресе.  Карузо  послал  туда 
следующую телеграмму: 
    "Направляю Вам Беньямино Джильи, замечательного юношу с твердым будущим. Он 
достойно заменит меня.
                                            Преданный вам
                                                 Энрико Карузо".
    Джильи  впервые  дебютировал  в  Метрополитен-опера  26  ноября  1920  года 
в спектакле "Мефистофель", данном в память Арриго Бойто, скончавшегося в Италии 
10 июня 1918 года. Не рассчитывая на  выступление  Карузо,  который  был  болен 
плевритом, дирекция предложила петь в этом спектакле Джильи.  Знаменитый  певец 
из Реканати находился тогда в Буэнос-Айресе, где заканчивал свои гастроли.  Вот 
что он рассказывает об этом:
    "Я думал сначала немного отдохнуть на пароходе по  пути  в  Неаполь,  затем 
провести несколько дней в Реканати и  после  этого  отправиться  в  Рим,  чтобы 
заняться устройством своего дома. Но еще в Буэнос-Айресе я  получил  письмо  из 
Нью-Йорка, которое заставило меня  изменить  планы.  Писал  мне  Джулио  Гатти-
Казацца, генеральный директор Метронолитен-опера, крупнейшего оперного  театра, 
бывшего  "царством"  Карузо.   Гатти-Казацца  предлагал  мне  контракт  на  два 
с половиной месяца. Если меня  это  устраивает,  писал  он,  я  могу  сразу  же 
приехать в Нью-Йорк и о подробностях договориться на месте. 
    Я сел в Буэнос-Айресе на пароход и отправился  в  Нью-Йорк.  Когда  корабль 
входил в Гудзонов залив, я смотрел на необычную  картину,  которую  представлял 
собой Манхэттен со своими небоскребами. Это действительно был Новый Свет...  До 
приезда в Америку я почти ничего не знал о  Метрополитен-опера.  Слышал  только 
о необыкновенной славе театра и знал, что с ним связаны имена двух итальянцев - 
Джулио Гатти-Казацца и Энрико Карузо. Великий неаполитанский  певец  был  самым 
популярным певцом в Метрополитен с 1903 года, а энергичный  феррарский  инженер 
Гатти-Казацца - генеральным директором театра с 1908 года". 
    Беньямино Джильи был в восторге от  дебюта  в  американском  театре  и  еще 
больше от сознания того, что он замещает Карузо в  такой  трудной  партии,  как 
партия Фауста в опере "Мефистофель". 
    Джильи продолжает: "На следующее утро Гатти-Казацца продлил мой контракт на 
три  месяца.   Карузо  прислал  мне  очень  любезное  поздравление...  один  из 
заголовков  "Диспатча"  гласил:  "Тенор  со   странным   именем   встал   рядом 
с Карузо"... "Нью-Йорк тайме"... признавала, что голос  у  меня  "действительно 
прекрасный,  что  он  весьма  редко   форсируется,   всегда   свежий,   богатый 
красками"... Трудный экзамен был позади. Нью-Йорк признал меня". 
    Джильи  продолжил  традиции  великих  итальянских  певцов   ("с  рыданием", 
"со  слезой"  в  голосе),   которые   завоевали   сердца   народов.   Блестящий 
представитель итальянской школы пения, итальянского  искусства  и  самого  духа 
Италии был принят в великой и высокомерной, гостеприимной и щедрой Америке. 


          Печальное возвращение на родину
    Утром 9 мая 1921 года, в грустный, дождливый день, в  Неаполь  прибыл,  как 
всегда, точно по расписанию, пароход из Америки. На этот раз он привез в Италию 
Карузо с его семьей. Карузо с нетерпением ждали друзья и представители властей, 
его  перевезли  в  отель  "Трамонтано"  в  Сорренто.  Это  место  на  побережье 
Неаполитанского залива известно как климатический курорт. 
    У постели больного сразу  же  собрались  врачи,  они  предлагали  бесплатно 
лечить  своего  земляка.  Медицинский  факультет  Неаполитанского  университета 
прислал своих лучших ученых, чтобы спасти  "великого  Карузо",  столь  любимого 
и ценимого во всем мире. 
    Было предпринято все. Опытные профессора, как бы соревновавшиеся в  усердии 
и  самоотречении,  часто  доходящем  до  жертв,  испробовали  все   медицинские 
средства. Однако все виды лечения оказались бесполезными - болезнь была слишком 
запущена и продолжала быстро прогрессировать. Поэтому замечательным  врачам  не 
оставалось ничего иного, как предложить  новую  операцию,  хотя  и  на  нее  не 
возлагали больших надежд. 
    Тогда вспомнили о римском профессоре Бастьянелли, самом крупном итальянском 
хирурге того времени, пользовавшемся мировой славой.  Он  сразу  же  согласился 
сделать  операцию,  предложив   с   помощью   лучших   врачей   Неаполитанского 
университета перевезти Карузо в его римскую клинику.  И  вот  после  нескольких 
месяцев лечения,  когда  было  испробовано  все  возможное,  решили  прибегнуть 
к крайнему, отчаянному средству - новой операции. 
    Утром первого августа 1921 года в  надежде  на  последнее  средство  Карузо 
предпринял печальную поездку из Сорренто в Неаполь, откуда путь лежал на Рим. В 
Неаполе он остановился в гостинице "Везувио", на  улице  Партеноне.  Однако  на 
следующее утро, 2 августа, при первом  свете  зари,  среди  ужаса  и  смятения, 
охвативших сопровождающих Карузо, угасла  жизнь  великого  артиста,  так  и  не 
сумевшего преодолеть путь от Неаполя до Рима. 
    Карузо было 48 лет. Вместе с ним  умолк  самый  прекрасный  голос  оперного 
певца, голос уникальной красоты и несравнимого очарования, в течение многих лет 
глубоко волновавший сердца и чувства многих народов. 
    Тело  великого  неаполитанского  певца  было  сразу   же   набальзамировано 
и выставлено в центральном  зале  отеля  "Везувио",  превращенного  в  траурный 
покой. 
    Три дня и три ночи  стекался  непрерывный  скорбный  поток  людей  к  праху 
великого итальянца, чтобы сказать последнее  "прости"  доброму  и  благородному 
человеку с  незабываемой  светлой  улыбкой.  Тело  Карузо  положили  в  большой 
хрустальный гроб, чтобы все могли хорошо видеть его. 
    Титта Руффо, великий товарищ Карузо по искусству,  находился в это время во 
Фьюджи, где отдыхал после долгих гастролей в Венгрии. Вот что рассказывает он о 
смерти Карузо: 
    "Я был в палаццо делла Фонте со своими друзьями, как вдруг ко  мне  подошел 
хозяин гостиницы и сказал: "Карузо умер".  Эта зловещая новость всех опечалила. 
Партия в карты была прервана. Я  положил  карты  на  стол  и  поднялся  к  себе 
в номер. Не в силах владеть собой, я со слезами упал на кровать. Моя жена,  как 
и я, пораженная новостью, пыталась утешить меня, тем более что я уже  несколько 
дней чувствовал себя плохо. Последний раз, когда я навестил Карузо в  гостинице 
"Вандербильд", было очевидно, что скоро конец... И, несмотря на это, я  не  мог 
себе представить, что великий артист, на долю которого выпало  столько  лавров, 
артист,  вызывавший  восторг  во  всем  мире,  теперь  только  холодный   труп, 
воспоминание. Вечером я не вышел к  ужину  -  я  не  мог  притронуться  к  еде. 
Владелец гостиницы делла Каза предложил мне на следующее утро ехать в Неаполь в 
его автомобиле. Мы прибыли в город  в  нестерпимую  жару.  Бесценный  прах  был 
выставлен в одной из зал гостиницы "Везувио". А перед своим славным  сыном  шел 
весь Неаполь. Он отдавал дань тому, кто стал самым популярным  певцом  на  всем 
земном шаре, в золотом голосе которого отражались  сияние  родного  неба,  игра 
моря, огонь Везувия... 
    Я вошел в гостиницу.  Мой  взгляд  надолго  приковался  к  застывшему  лицу 
Карузо. Рыдание сжимало горло. Положив цветок па грудь, я  вышел.  На  траурной 
мессе меня попросили  спеть,  но,  почувствовав,  что  волнение  сильнее  меня, 
я отказался. Во Фьюджи я возвратился уже в полночь. Меня  лихорадило.  На  утро 
температура поднялась до тридцати девяти. Пятнадцать дней я пролежал в постели. 
Из окна были видны горы. Часами меня мучили зловещие видения.  Я  видел  своего 
ушедшего  друга.  К  вечеру,  когда  поднималась  температура,   я   чувствовал 
опустошенность, хотелось умереть". 
    Похороны Карузо состоялись 5 августа. На памяти неаполитанцев еще  не  было 
подобных... Грандиозный кортеж направился  от  отеля  "Везувио"  через  главные 
улицы города к исторической базилике святых  Франчески  и  Паоло.  На  траурной 
мессе  присутствовали  городские  власти,  представители  театров,  институтов, 
учреждений с флагами и знаменами, все скорбящее население города - бесконечное, 
поистине несметное количество людей  с  цветами  и  флягами.  В  величественном 
соборе, одетом в  траур,  парит  печальный  голос,  поющий  южную  пленительную 
песнь - "Молитву" Алессандро Страделла. Это голос певца Фернандо  де  Лючиа  из 
театра Сан  Карло.  Он  закончил  песнь  рыданием  над  гробом  ушедшего  друга 
и согражданина, что еще увеличило волнение всех присутствующих. 
    Прах  Карузо  погребен  в  Неаполе,  на  кладбище  Пьянто,   в   специально 
возведенной капелле (построенной родными певца), где  он  находится  и  по  сей 
день. 
    К середине сентября 1921 года из Америки в Неаполь была доставлена огромная 
восковая свеча весом в пять центнеров - дар американского  народа.  Она  должна 
зажигаться раз в год перед изображением богоматери в память  великого  артиста. 
Свечу отлили в Нью-Йорке по заказу "Объединенных больниц", институтов и приютов 
Америки, которым Карузо оказывал помощь в течение многих лет. 
    По подсчетам, эта гигантская свеча должна гореть пятьсот лет, если ее будут 
зажигать раз в год на двадцать четыре часа. Все американцы, получившие  в  свое 
время помощь Карузо, призвали Помпейскую мадонну хранить  итальянского  тенора, 
который "не имеет себе равных в искусстве и щедрости". Пусть он спокойно спит в 
своей земле, около моря, которое он так любил, рядом со своими  воспоминаниями, 
оберегаемый глубокой, ревностной любовью своего народа. 
    В течение многих лет хрустальный гроб был  открыт,  и  посетители  из  всех 
стран мира могли созерцать великого артиста. А он лежал  спокойный  и  сильный, 
такой, каким был в жизни и на сцене,  когда  щедро  расточал  сокровища  своего 
искусства и своего сердца. 
    Лет пятнадцать спустя хрустальный гроб закрыли, и  сейчас  могилу  украшает 
только барельеф мадонны. Точнее, сокрытие гроба осуществлялось  в  два  приема: 
в 1931 и 1933 годах. В течение лета 1933 года  лицо  певца  сильно  изменилось, 
и власти приняли решение полностью закрыть гроб. 
    Однажды вечером, когда я  возвращался  в  Неаполь  с  кладбища,  где  долго 
созерцал еще не тронутое тленом лицо Карузо, мне  почудилось,  что  в  весеннем 
воздухе звенят прощальные легкие звуки его  голоса,  трепещут  крылья  далекой, 
невидимой музыки. Вспомнились стихи из "Ночной флейты" Артура Графа: 

              Под ночным померкшим небом 
              С вершины одинокого, покрытого зеленью холма 
              Флейта в спокойной потаенной тени 
              Сладко ноет, лепечет, вздыхает. 
              Над далекими холмами, в немом воздухе, 
              Переливаясь, кружатся медленные звуки. 
              И сладок плач, и еще слаще мечта, 
              Светлая, тяжелая, дрожащая и высокая. 

    Казалось, что в этих мелодичных стихах я  видел  тайны  и  чаяния  великого 
артиста. 


          Восторженное почитание
    Смерть Карузо вызвала глубокий траур во всем мире. Память о  его  искусстве 
жила много лет во всех странах, и особенно в Америке, ставшей для  него  второй 
родиной. Еще и сейчас в  этой  стране  с  глубокой  грустью  вспоминают  о  его 
трагической кончине. До сих пор чтят память  Карузо  и  слушают  записанный  на 
грампластинки его голос. 
    Неаполитанская газета  "Рома"  напечатала  в  1937  году  волнующую  статью 
о Карузо:
    "Дон Гаэтано, сторож часовни, рассказывал посетителям, указывая на  еще  не 
тронутое временем лицо Карузо: "Посмотрите, он там такой,  каким  его  привезли 
сюда, он совсем не изменился". Дон Гаэтано  -  старик.  Он  помнит  многое.  Он 
всегда улыбается. Общество мертвых не вызывает у  него  грусти.  Наоборот,  оно 
придает ему силы против всех зол: "Смерть одинакова для всех, но  для  Карузо - 
это  другое.  Иногда  я  с  удивлением  вижу  -  подойдут  к  нему  и  начинают 
разговаривать. А я слушаю и ничего не понимаю. Приезжают со всех стран...  И по 
тому, как говорят, я думаю, они каким-то таинственным образом  получают  ответ. 
Ну, почему бы и нет? Всякое может быть". 
    Старый сторож говорит много, ему есть что рассказать. Каждый день он  видит 
многих иностранных посетителей, особенно из Америки. Все смотрят на  него,  как 
на привилегированное существо, - он-то может  видеть  Карузо  когда  и  сколько 
захочет. Он живет бок о бок с ним. Иногда он может  прикрыть  дверь  и  надолго 
остаться с ним вдвоем, хоть на целый день. 
    "Многие просили меня об этом, - продолжает дон Гаэтано. - Да  вы  шутите, - 
отвечаю я им, - на мне такая ответственность, что дрожь  берет.  Однажды  здесь 
был один синьор, американец. Хорошо одет, интеллигентный, с переводчиком. Долго 
смотрел он. Потом переводчик рассказал, кто это такой. И  знаете  кто?  Однажды 
вечером, когда Карузо пел в доме миллионера Вандербильта, тот получил анонимное 
письмо, в котором говорилось, что если он не оставит дверь от балкона открытой, 
то дворец взлетит на воздух от динамита. Человек,  который стоял рядом со мной, 
и был тот, кто приготовил динамит. А цветам нет конца.  Как только гроб с телом 
великого тенора появился в часовне, одна  синьора  с  лицом,  закрытым  вуалью, 
приносила каждый день букетик фиалок. Шло время. Вместо синьоры появился старый 
слуга. Пришло время, когда фиалки стали приходить  по  почте,  а  потом  совсем 
перестали появляться. Должно быть, и она умерла", - утверждает  дон  Гаэтано. - 
Умерла? Почему? Может быть,  она  просто  перестала  их  посылать?  -  возражаю 
я Гаэтано. Дон Гаэтано качает головой. "Я скажу об этом по-своему: вы  думаете, 
синьоре надоело приносить или присылать фиалки? Быть этого не может.  Я  больше 
вас понимаю, потому что я хорошо знаю этот народ. Она умерла, и другого быть не 
может".
    Часто к дону Гаэтану приходят письма с оплаченным ответом. Люди хотят знать 
о том, как сохраняется прах великого Карузо, какие почести ему оказываются. Дон 
Гаэтано отвечает как может и когда может.  Иногда  ему  помогает  внук.  Но  за 
гробом следит только он один. 
    "Какая  ответственность! - восклицает  дон  Гаэтано.  -  Представьте  себе, 
однажды пришла старая синьора с чемоданчиком в руках. После обычных  речей  она 
открыла чемодан и стала пристраивать граммофон. Знаете, чего  она  хотела?  Она 
хотела  слушать  пластинки  там,  внутри,  в  его  присутствии,  закрыть  глаза 
и представить, что он снова жив! Сначала я оторопел. Я  не  знал,  что  делать. 
С одной стороны, я был возмущен,  а  с  другой  стороны,  прослушать  пластинки 
Карузо каждому... Но тут же опомнился, схватил ее  чемодан  и  выгнал  синьору, 
которая что-то бормотала непонятное. Здесь говорить-то нужно вполголоса,  не то 
что петь! Не так ли?" 
    Как я уже говорил, многие писали о Карузо с  необычайной  легкостью.  Среди 
них был и  Джованни Артьери,  выпустивший  книгу  "Фуникулú Фуникулá.  Портреты 
неаполитанских знаменитостей". В ней  тепло  рассказывается  о  Карузо.  Однако 
изложение событий его жизни неточно, многое вымышленно.  Как  можно,  например, 
согласиться с таким определением: "Карузо-механик".  Почему  "механик"?  Карузо 
был подручным кузнеца всего  лишь  несколько  месяцев,  но  скоро  оставил  это 
занятие, потому что не получал за него ни гроша - ему так и не удалось овладеть 
профессией кузнеца, как, впрочем, и никакой другой... Он снова  начал  посещать 
гимназию и заниматься пением. В  любом  случае  ясно  одно:  детство  его  было 
печальным, проходило в нужде  и  лишениях.  Это  навсегда  запало  ему  в  душу 
и сделало его чутким и щедрым по отношению к нуждающимся. 
    Есть в книге характеристика певца, доходящая до сердца читателей: 
    "В 1944 году, вскоре после освобождения Рима, я отправился в Неаполь, чтобы 
отыскать жену и родных, потерянных мной во время войны.  Я  зашел  на  кладбище 
Пьянто, чтобы навестить могилы близких. Из  безлюдной  аллеи  доносился  голос, 
певший арию Радамеса  из  "Аиды".  Это  был  голос  Карузо.  Кто-то  проигрывал 
пластинку на портативном патефоне. Я увидел, что около  патефона  на  корточках 
сидел молодой американский капрал. "Я приехал специально, чтобы увидеть  Карузо 
и попросить его спеть для меня", - объяснил он. Дверь часовни уже несколько лет 
была заперта. Тело Карузо было навсегда закрыто - время  слишком  изменило  его 
облик. 
    - Почему вам нравится Карузо? - спросил я солдата. 
    - Мой отец был знаком с ним. 
    - Чем занимался ваш отец в Америке? 
    - Он был чистильщиком сапог на Мальберт-стрит, - и снова  опустил  мембрану 
на пластинку. 
    Голос Карузо, звучащий точно из стеклянного саркофага, снова начал:  "Милая 
Аида..." 
    В фойе театра Сан Карло в  Неаполе  стоит  бронзовый  бюст  Карузо,  работы 
скульптора Чифарьелло, подарок американцев, сделанный в 1938 году. 
    В  Нью-Йорке,  в  театре  Метрополитен-опера,   собрано   много   реликвий, 
свидетельствующих о любви и уважении американцев к Карузо. Материалы, говорящие 
о преклонении перед Карузо,  имеются  и  в  музее  миланского  оперного  театра 
Ла Скала, и во всех театрах Северной и Южной Америки. 
    В России, Германии, Англии, Франции, Испании, Венгрии,  Австрии,  Бразилии, 
Мексике и других странах установлены мемориальные доски  в  память  Карузо  как 
свидетельство безмерной благодарности певцу. 
    И поныне тысячи туристов из всех стран мира стекаются  ежегодно  в  морское 
предместье Неаполя  Санта Лючия,  посещают  небольшое  кладбище  Пьянто,  театр 
Сан Карло - все места, связанные с именем Карузо, чтобы почтить его память. 
    Сторожа закрытой  уже  много  лет  часовни,  где  покоится  Карузо,  должны 
бдительно оберегать ее от причуд посетителей.  Однажды  нью-йоркская  студентка 
осталась на кладбище после его закрытия, для того чтобы  (как  она  потом  сама 
объяснила) побыть в обществе великого певца хотя  бы  до  того  момента,  когда 
поднимется луна. Пожилая женщина, тоже американка, предлагала  десять  долларов 
за то, чтобы ей разрешили посидеть до ночи на ступеньках часовни  и  воскресить 
воспоминания: когда-то, в далекие дни своей молодости, она слышала в исполнении 
Карузо две песни - "Святая ночь" и "Вернись в Сорренто".  До  сих  пор  она  не 
могла забыть их... 
    В наши дни  почитание  великого  артиста  не  уменьшилось.  Его  продолжают 
чествовать повсюду, устраивают прослушивание пластинок,  проводят  референдумы. 
10 июня 1958 года радио Сан-Франциско сообщило: 
    "Энрико Карузо победил на конкурсе самых  популярных  американских  певцов. 
Местная  радиостанция  в  течение  четырех  часов  транслировала   произведения 
в исполнении любимого певца.  Карузо  получил  двадцать  тысяч  голосов  против 
восьми,  собранных  в  пользу  Мэтьюса  и  Бума  -  самых   популярных   певцов 
рок-н-ролла". 
    А вот сообщение из Нью-Йорка: 
    "Энрико Карузо победил  лучших  современных  певцов,  в  том  числе  Элвиса 
Пресли, нового кумира современной музыки. По статистическим  данным,  в  первый 
квартал этого  года  продано  миллион  пластинок  Карузо,  и  это  в  сравнении 
с восемьюстами пластинок легкой и двумястами тысяч оперной музыки". 
    Американским телевидением были организованы  передачи,  посвященные  памяти 
великого артиста. В течение двадцати минут звучала речь диктора и лилось  пение 
Карузо. Повсюду - в кафе, барах, ресторанах и  клубах, - где  были  телевизоры, 
умолкли  речи,  игры,  беседы,  чтобы  послушать  взволнованное  слово  диктора 
и бессмертный голос Карузо. 
    Даже на улицах прохожие толпились около телевизоров, проявляя живой интерес 
к чествованию артиста. 
    Не уменьшился интерес к Карузо и в Италии. Композитор  и  музыковед  Лучано 
Беттарини подготовил для радио  серию  передач  "Вокальное  искусство  Карузо", 
транслировавшихся в течение нескольких недель. Звучали  арии,  народные  песни. 
Пластинки были старые, но голос  был  по-прежнему  прекрасный.  Это  была  дань 
уважения таланту. Прошло уже много лет со дня смерти Карузо. Но и  поныне  жива 
память о нем. Она будет жить до тех пор, пока в сердцах людей не угаснет любовь 
к музыке, пению и великим артистам. 




     Ч а с т ь  ч е т в е р т а я.  Легендарная фигура

          Феноменальное явление в вокальном искусстве
    Сразу же после кончины великого артиста  Феличе  Ферреро  спрашивал:  каким 
было бы оперное искусство без Энрико Карузо? И  отвечал:  "В  Италии  некоторые 
выражают недоумение: почему так глубоко  воспринимается  смерть  тенора,  пусть 
даже величайшего. Ведь до сих пор опера теряла многих исполнителей, но осталась 
жива и будет жить впредь. Но Карузо занимал такое место  в  оперном  искусстве, 
какого до него не занимал никто и никогда. А в Северной и Южной Америке он  был 
одним из тех народных кумиров, которых ставят на  высокий  алтарь  искусства... 
Карузо был великим артистом. Отказываясь петь в некоторых неитальянских операх, 
он оставался верным традициям бель канто, которое уже  само  по  себе  является 
музыкой. Артист,  поющий  с  такой  убежденностью,  с  таким  энтузиазмом,  как 
Карузо, - большое явление в театре". 
    Карузо был не только великим артистом, но  и  замечательным  человеком.  Он 
получал высокий гонорар, но отдавал за него все, на что был способен, не  жалея 
себя, без претензии  на  что-либо.  Он  не  возражал  по  поводу  выбора  опер, 
репетиций, программ  или  каких-либо  других  организационных  проблем  театра. 
Известный ученый, знаток вокального искусства и бель канто  Гульельмо Биланчони 
отзывался о Карузо как о человеке исключительных качеств: 
    "Предстоит  еще  сказать  последнее   слово   об   этом   необычном   певце 
и  разностороннем  артисте,  который,  не  обладая  гением  Домье  или  Форэна, 
с удивительной легкостью  рисовал  острые  карикатуры,  о  человеке  с  жестами 
миллиардера и обаянием бывшего скуницио. Он мог собирать произведения искусства 
и проводить целые часы за перепиской  любимых  музыкальных  произведений  своим 
безукоризненным  почерком.   Карузо  -  личность   сильная,   многогранная.  Он 
обладал  волей,   способной   воспитать   исключительную   дисциплинированность 
и целеустремленность. 
    Своим упорным трудом он  пресек  ложное  мнение  о  себе  как  об  артисте, 
в котором преобладало интуитивное начало. 
    Одно  время  такой  же  репутацией,  не  соответствующей  действительности, 
пользовался и Россини. 
    Ни один певец не мог так щедро сеять вокруг себя  радость,  как  это  делал 
Карузо. Он так глубоко и проникновенно выражал чувства, как только мог  сделать 
это человеческий голос, дарованный самой природой. 
    Что же такое - голос Карузо?  Это  не  только  звук,  песня,  грезы...  Это 
и пение, и воплощение мечты, вызванные к жизни по  только  усилиями  певца,  но 
и счастливым сочетанием волшебного голоса со всей полнотой чувств.  Как  бывает 
только в прекрасном сне, он перевоплощал весь трепет своего сердца в улыбку или 
слезы.  И  все  это  при  необычайном  многообразии  переживаний,  удивительной 
человечности и умении сосредоточить чувства и мысли на главном". 
    Когда композитора Алессандро Лонго попросили дать оценку Карузо и  выразить 
свое мнение по поводу того, в чем  же  заключаются  достоинства  певца,  то  он 
сказал следующее: 
    "Его голос, кроме красоты тембра,  обладал  трогательной  выразительностью, 
проникновенностью. Магическую  силу  его  искусства  я  вижу  в  умении  внести 
в исполняемую мелодию, пусть даже подсознательно, удивительное чувство  грусти, 
тоску по родине. Этот певец - феноменальное явление". 
    Я охотно привожу высказывания этих авторитетных критиков, которые я находил 
в журналах 1921-1935 годов. Они совпадают и с моей точкой  зрения,  высказанной 
на страницах этой книги. Трое критиков (двух из них я знал лично)  были  людьми 
холодными,  нелегко  поддающимися  увлечениям  и  скупыми   на   похвалу.   Они 
высказывали восторженное мнение  об  артистах,  если  приходили  к  нему  путем 
аналитических умозаключений, опираясь на знание оперного искусства и  искусства 
бель канто в особенности. 
    Крейслер,  Падеревский,  Вальтер,  Стравинский,  Дягилев,  Фокин,   Бузони, 
Сен-Санс вместе с самыми известными  оперными  композиторами,  близко  знавшими 
певца и дружившими с ним, высказывались о Карузо в разное  время  с  одинаковой 
любовью и теплотой. 
    Артуро  Тосканини,  которого  некоторые,  неизвестно  по  каким   причинам, 
рисовали  чудовищем,  лишенным  сердца,  получив  известие  о  смерти   Карузо, 
в течение нескольких часов не проронил ни слова, а потом разразился  рыданиями. 
Ему пришлось отложить все дела и концерты.
    В  настоящее  время  критика  старается  относиться  к  творчеству   Карузо 
преувеличенно спокойно,  как  бы  стремясь  охладить  энтузиазм  ушедших  дней. 
Принцип современной критики - объективная оценка: она  видит  вещи  вне  личных 
симпатий, дружбы, увлечений и привязанностей. Но, придерживаясь этой  же  точки 
зрения, мы не должны забывать о том, что будило  в  нас  чувство  романтической 
грусти, о восторгах, которые мы переживаем, встречаясь с великими  людьми.  Эти 
чувства особенно свойственны итальянцам, они никогда не угаснут в них. 

    4 и 5 августа  1921  года  в  газете  "Дейли  мэйл"  была  помещена  статья 
отоларинголога Уильяма Ллойда, которому довелось лечить и  Карузо.  Внимательно 
наблюдая певца, он пришел к выводу, что его  горло  -  явление  исключительное, 
поистине золотое горло. Он  нашел,  что  голосовые  связки  Карузо  значительно 
длиннее, чем у других знаменитых певцов,  которых  ему  приходилось  наблюдать. 
Голосовые связки, которые обычно бывают около восемнадцати миллиметров длины, а 
в некоторых случаях - двадцати-двадцати одного миллиметра, у  Карузо  достигали 
двадцати трех с половиной миллиметров. Специалисты подсчитали, что вибрация его 
голоса равна пятистам шестидесяти колебаниям в секунду,  чего не наблюдалось ни 
у одного другого певца, даже у  Таманьо,  считавшегося  феноменальным  явлением 
в вокальном  искусстве  XIX  века.  Такое  число  колебаний  и  сейчас  кажется 
выходящим за пределы человеческих возможностей. Кроме того, Ллойд отметил,  что 
расстояние от зубов до голосовых связок у Карузо на полтора сантиметра  больше, 
чем у других знаменитых певцов. 
    Однако  секрет  этого  голоса  с  металлическим   оттенком,   модулирующими 
возможностями, большим диапазоном, силой и насыщенностью звучания  верхних  нот 
объясняется необычайной формой эпиглоттиса  (надгортанника)  певца.  Эпиглоттис 
Карузо - мощный у основания (как это  обычно  бывает  у  басов)  и  удивительно 
подвижный и тонкий в верхней части. Помимо того,  у  Карузо  был  поразительный 
дыхательный  аппарат,  который  не  только  придавал  его  голосу  значительную 
емкость, но и позволял ему делать фермато такой продолжительности,  какая  была 
ему нужна. Касаясь рояля грудью,  Карузо  одним  вдохом  мог  сдвинуть  его  на 
несколько сантиметров. 
    В  одном  медицинском  журнале,  выходившем  в  Генуе,   Биланчони,   тогда 
преподаватель   Римского   университета,   писал,   что   человеческий   голос, 
рассматриваемый  с  фонетической  точки  зрения,  -  очень   сложное   явление; 
в образовании звука принимают  участие  гортань  -  с  ее  хрящевым  аппаратом, 
трахеобронхолегочный аппарат - со  всеми  его  составными  частями,  носоглотка 
и ротовая полость, являющиеся резонатором. 
    "В технике дыхания  с  Карузо  мог  соревноваться  лишь  Титта  Руффо.  Как 
у  одного,  так  и  у  другого  была  чрезвычайно  велика  сила   абдоминально-
диафрагмального дыхания. Дыхание следовало с удивительной точностью и чуткостью 
за всеми движениями души, оно придавало теплоту,  подчеркивало  слово,  вносило 
стремительный порыв, дрожало и плакало - в зависимости от воли певца". 
    Красота  и  сила  голоса   Карузо   привлекали   внимание   самых   крупных 
отоларингологов, физиологов - словом, многих  ученых.  Франкенберген,  Мушольд, 
Дж. Джанелли, Ф. Пурпура, занимаясь изучением голосовых связок Карузо, пришли к 
заключению, что они вибрировали в грудном регистре всей массой,  а  в  головном 
регистре - только свободными  краями.  В  образовании  звука  ученые  придавали 
большое значение верхнему  нёбу,  они  уделяли  много  внимания  замечательному 
фальцету Карузо, который трудно объяснить с медицинской точки зрения. 
    И. К. Вагенман   -   немецкий   ларинголог   -   занимался    анатомической 
и физиологической структурой феноменального голоса  Карузо.  Он  также  говорит 
о резонаторах, отмечая, что умелое пользование ими целиком зависит от искусства 
певца. Следовательно, чтобы взять красивую низкую ноту, певец должен  увеличить 
интенсивность дыхания и найти то нужное положение грудной клетки,  при  котором 
звук будет вибрировать  с  достаточной  силой.  Чтобы  взять  ноту  mezzo  voce 
(вполголоса), певец должен уменьшить интенсивность  дыхания,  а  вместе  с  ним 
вибрацию грудной клетки. В то же время  он  должен  вызвать  в  верхних  частях 
резонаторного  аппарата  специальные  компенсирующие  вибрации  в  соответствии 
с подачей гласных. 
    Рассказывают, что, взяв как-то высокую ноту, Карузо разбил  висевшую  рядом 
люстру. Я думаю, что это один  из  многих  анекдотов,  сочинявшихся  о  Карузо. 
Однако верно то, что певец  был  чревовещателем  и  часто  потешал  этим  своих 
друзей. Он мог извлечь то детский  голосок,  то  голос  старика,  при  этом  он 
обращался сам к себе и отвечал, импровизируя веселые сценки.  Обычно  он  делал 
это, чтобы развлечь детей. 
    Бывало, кто-нибудь из друзей в шутку задевал его. Тогда Карузо обрушивал на 
обидчика шквал звуков, проявляя при этом удивительную  артистическую  фантазию; 
весь вид его говорил, что делает он это не только ради забавы, но и  для  того, 
чтобы все поняли, что он высокочувствительный аппарат, наполненный звуками. 
    Американский  отоларинголог  Уильям  Ллойд  зафиксировал  в  голосе  Карузо 
560 вибраций в секунду. От такого числа колебаний могли лопнуть оконные стекла, 
не говоря уже о барабанных перепонках. Подумать только, какими были бы сегодня, 
при современных средствах записи, его пластинки и какой успех они имели  бы  на 
мировом рынке (особенно  неаполитанские  песни,  исполнявшиеся  им  с  глубокой 
страстью, грустью и тончайшим вкусом)! 
    Но  феноменальные   голосовые   данные   Карузо   должны   рассматриваться, 
разумеется, не только с точки зрения специалистов-ларингологов.  Сам  Биланчони 
забывает о всех своих научных умозаключениях,  поддаваясь  чувству  энтузиазма. 
Многие отоларингологи превозносили лишь силу голоса Карузо. Действительно,  она 
была  предельной:  от  его  голоса  дрожали  стены  в  театре.  Но  нас  должны 
интересовать не только внешние качества тенора (хотя  его  голос  был  сказочно 
сильным). Одна сила голоса не свидетельствует еще о  высоком  искусстве  певца. 
Величие  Карузо,   навсегда   запечатленное   в   памяти   людей,   заключается 
в удивительной гармонии чувств и мыслей, которые он так мастерски умел  донести 
до слушателей любой национальности и музыкальной культуры. 
    Бернард  Шоу,  несмотря  на  свою  ирландскую  холодность,   сказал  как-то 
о Карузо: "Когда искусство артиста заставляет зрителей подниматься,  он  -  или 
бог, или дьявол". И Джорджа Байрона Карузо околдовал бы теми же чарами, которые 
привели его к пышным берегам великолепной Эллады, а Верди, если  бы  он  прожил 
еще несколько лет, конечно, отправился бы за тридевять земель послушать  Карузо 
в  "Риголетто",  "Трубадуре",  "Травиате",  "Силе  судьбы",  "Аиде",  "Отелло", 
"Фальстафе". Его озарила бы счастливая улыбка радости и удовлетворения. 
    Карузо  испытывал  особое  влечение  к  Верди,   которого   называл   львом 
итальянской лирической оперы. Он  считал  "Трубадура"  блистательнейшей  оперой 
маэстро из Буссето, в которой Верди достиг высот поэтической красоты. И в самом 
деле, эта опера представляет чудесное чередование блистательных и драматических 
моментов, потрясающих небо искусства и поэзии. Карузо  любил  эту  оперу.  Свою 
партию он неизменно исполнял с душой и пламенным увлечением, потому что в ней - 
говорил он - каждый раз снова чувствовал тепло своей земли,  горячий  и  гордый 
темперамент юга. 
    Маэстро Кампанини, как и раньше мой дядя Маркетти,  утверждал,  что  Карузо 
в первые годы своей деятельности детонировал ля. Дирижеры, на первых  порах  не 
понимавшие причины этого, старались избавить его от этой  неприятности,  потому 
что детонация чрезвычайно нервировала его и могла иметь последствия  для  всего 
спектакля. 
    Когда Карузо следовал советам маэстро Верджине, то всегда  детонировал  ля. 
Если же он руководствовался указаниями маэстро  Ломбарди,  то  первое  ля  брал 
хорошо, а затем,  вновь  встретив  эту  коварную  ноту,  опять  фальшивил,  что 
неизменно повергало молодого певца в отчаяние. 
    После первых миланских успехов описанный недостаток неожиданно  и  навсегда 
исчез. Больше  того,  нота  ля,  доставлявшая  столько  хлопот  певцу  и  порой 
доводившая его до слез,  вдруг  зазвучала  необыкновенно  звонко  и  кристально 
чисто. 
    Какой же педагог устранил  этот  досадный  дефект?  Сам  Карузо  -  великий 
артист. Он стал петь в верхнем регистре совсем не так,  как  ему  рекомендовали 
его  учителя.   Постановка   его   верхних   нот   была   настолько   необычной 
и великолепной, что сделалась предметом восхищения критики и дирижеров  театра. 
Большие неприятности доставили Карузо  однажды  его  голосовые  связки.  С  ним 
случилось то же, что за много лет до него с Гайяре и  Лаблашем.  Утром  5  июня 
1909 года Карузо проснулся в Милане с чувством непонятной тяжести в горле. "Что 
бы  это  могло  быть?  Может  быть,  результат  чрезмерного  курения?"  (Карузо 
выкуривал иногда до сорока сигарет в день).  Он  попробовал  пропеть  несколько 
звуков, но обычной  легкости  не  было.  Они  казались  помрачневшими.  Чувство 
тяжести не только не уменьшилось, а, наоборот, возросло.  Встревоженный  Карузо 
послал за профессором делла Ведова, который после осмотра заключил: 
    - Ничего  серьезного: мушка, маленькая  мушка. 
    - Муха в моем горле? Невозможно! - запротестовал Карузо. 
    Отоларинголог объяснил, что речь  идет  о  небольшом  наросте,  об  узелке, 
появившемся в результате неправильной работы голосовых связок.  Его  необходимо 
немедленно удалить. Иначе он разрастется. А это угрожает потерей голоса. 
    Карузо побледнел. Он чувствовал, что силы оставляют его. 
    - Э-э, профессор, - воскликнул он, переходя на неаполитанский диалект, - вы 
хотите ковырять железом в моем горле?! 
    - Успокойтесь, слегка ущипну - и ничего более! 
    Таким образом была произведена маленькая операция. Певец был так обеспокоен 
и встревожен, что сам делла Ведова, видя чрезмерную впечатлительность  великого 
артиста, принял  все  меры  предосторожности  и  призвал  на  помощь  все  силы 
и спокойствие опытного хирурга, чтобы благополучно закончить операцию. 
    Виртуозно выполненная операция стоила тогда Карузо шестьдесят тысяч лир. Но 
он заявил, что готов был заплатить и втрое больше, лишь бы избавиться от  такой 
неприятности. 
    Вспоминая  этот  невеселый  эпизод,  Карузо  мрачнел,  охваченный  грустью, 
озабоченностью, ибо всегда боялся потерять голос. 


          Последователи школы Карузо
    Можно сказать без  преувеличения,  что  итальянская  школа  пения  достигла 
благодаря Карузо вершин своего величия в искусстве и техническом  совершенстве. 
На оперной сцене появились  тенора  Джованни  Мартинелли  и  Беньямино  Джильи, 
последователи школы Карузо и его стиля. У первого  был  сильный  гибкий  голос, 
в течение долгого времени приносивший ему замечательный успех. Второй  же,  как 
это уже говорилось, сумел заменить Карузо  в  крупнейшем  американском  оперном 
театре. Он обладал теплым, бархатным голосом.  Но  по  своим  вокальным  данным 
и темпераменту оба певца были далеки от нашего величайшего артиста. 
    Многие американские тенора  того  времени  соревновались,  подражая  голосу 
Карузо,  его  необыкновенной,   четкой   дикции,   свойственному   только   ему 
темпераменту. Они постоянно слушали Карузо и до, и во время спектакля,  и  даже 
перед самым выходом на сцену. В своих артистических комнатах  они  прослушивали 
пластинки Карузо с его лучшими записями, чтобы имитировать  потом  стиль  певца 
перед публикой. Трудно сказать, кто  из  тогдашних  певцов  смог  больше  всего 
походить на Карузо. Но Джильи был первым среди всех. И  после  того,  как  угас 
Карузо, Джильи смог занять его место в театре Метрополитен-опера.  В отличие от 
других  певцов  Джильи  сумел   приблизиться   к   искусству   своего   учителя 
с удивительной простотой и непринужденностью. Он сразу же сосредоточил внимание 
на такой окраске звука, которая лучше всего соответствовала музыкальной  фразе. 
Джильи  был  мастер  бархатистых   переливов   "a fior di labro",   в   которых 
специалисты чувствовали отзвук томительного и мягкого пения Карузо, доводившего 
публику до истомы, до изнурения... 
    Тенор Аурелиано Пертиле  также  пользовался  неизменной  симпатией  критики 
и любителей пения. В отличие от других певцов, достигших славы,  он предпочитал 
не уезжать далеко от дома, может быть, потому, что  его  привлекали  достаточно 
высокие гонорары. В Италии он пользовался большим признанием и считался  лучшим 
певцом. 
    Это был выдающийся тенор. Его даже сравнивали с Карузо, правда,  те, кто не 
видел и не слышал великого певца. Пертиле действительно являлся  умным  опытным 
певцом, достойно представлявшим итальянскую школу. Однако его голос  был  лишен 
красоты; кроме того, он не умел поддерживать постоянный контакт  со  зрителями, 
что было характерной чертой неаполитанского тенора. Недаром это качество Карузо 
неизменно вызывало восхищение и  удивление  критики.  Нельзя  поэтому  говорить 
о сходстве Пертиле с Карузо.  Может быть, уместнее сравнить Пертиле с певцом из 
Реканати или каким-нибудь другим  тенором,  но  ни  в  коем  случае  с  Карузо. 
Поклонники Пертиле считали Джильи менее крупным певцом, чем их кумир. Допустим, 
что это так. Однако Джильи удавалось установить контакт с публикой  и  передать 
ей свои чувства благодаря  своим  певческим  данным  и  горячему  темпераменту, 
родившемуся вместе с ним в Италии.  Умение  артиста  донести  до  зрителя  свое 
сердце, свою душу  -  это  очень  много,  почти  все.  И  техника,  соединенная 
с умом, - ценное качество. Но  разве  не  эмоции  создают  настоящего  артиста? 
Пертиле же отличался довольно холодным  темпераментом,  был  мало  эмоционален, 
хотя его, бесспорно, можно считать выдающимся исполнителем. 
    Еще один артист обладал теми же качествами, что и  Джильи,  -  Тито  Скипа. 
У него был чистый голос, полный тепла, подчас напоминавший голос Бончи. В одном 
ряду с Тито Скипа стоят такие певцы,  как  Бернардо  де  Муро,  Джакомо  Лаури-
Вольпи, Малипьеро.  С  ними,  может  быть,  кончается  последнее  звено  плеяды 
выдающихся певцов-теноров, составляющих  гордость  итальянской  школы,  которая 
прославила искусство бель канто во всем мире. 
    Но если завтра на вековом дереве итальянской школы появятся молодые побеги, 
то  хотелось  бы,  чтобы  они,  питаясь  старыми  соками,  дали  многообещающие 
серьезные плоды, во всем достойные своих великих предшественников. 
    Несколько лет тому назад в Италию был привезен американский фильм  "Великий 
Карузо". Он широко демонстрировался на всех экранах. В  главной  роли  снимался 
итало-американский артист, певец Марио Ланца. 
    Не  вдаваясь  в  детальную  оценку  искусства  Ланца,   талантливого  певца 
с сильным, теплым голосом, приложившего все силы для имитации Карузо (по нашему 
мнению, это ему не удалось), надо сказать, что фильм очень далек от правды.  Он 
никак не отражает сущности жизни и искусства неаполитанского певца. 
    Признаюсь откровенно, я испытывал невероятные  муки  на  просмотре  фильма, 
и не столько из-за путаницы событий и фактов, сколько из-за бесплодного  усилия 
даже такого умелого тенора, как Ланца, перевоплотиться в Карузо  (ему  пришлось 
играть артиста  с  несравненно  более  высокими  художественными  и  певческими 
возможностями). Я был удивлен, что американцы (во всяком случае, режиссер)  так 
плохо знали жизнь артиста. 
    Фильм демонстрировался до Италии в США и  вызвал  восхищение  зрителей.  Но 
в Италию, на родину певца, его не стоило привозить.  В нем Карузо совершенно не 
похож на настоящего, хотя он пекарь (как его отец)  и  носит  в  пекарню  мешки 
с мукой. 
    Фильм, о котором идет речь, сделан искусно, но абсолютно лишен исторической 
правды.  Кроме  того,  очень  уж  режет  ухо  исполнение  неаполитанских  песен 
с американским акцентом, лишенным  характерной  дикции.  Было  бы  лучше,  если 
режиссер дал неаполитанские песни в исполнении самого  Карузо;  записей  Карузо 
в Америке много, и они находятся в довольно хорошем состоянии. 
    История, о которой повествуется в этом фильме, относится скорее  к  другому 
певцу, Родольфо Джильо, известному исполнителю песен, умершему в 1916 году.  Он 
был  тоже  неаполитанец  и  до  того,  как  стать  артистом,   работал  пекарем 
и разгружал мешки с мукой в отцовской пекарне. Очевидно, авторы фильма,  давшие 
ему имя Карузо, не подумали о том, чтобы правильно рассказать о его  жизни.  Но 
одно событие, изображенное в фильме, действительно имело место в жизни  Карузо: 
известная певица, не зная, кто такой Карузо, не захотела с ним петь. Но и здесь 
допущен анахронизм - это произошло не в  Америке,  а  в  Италии,  в  палермском 
театре Массимо. Ада Джаккетти, певшая с Карузо  в  начале  его  карьеры,  потом 
увлеклась им и стала его подругой.  В  самом  деле,  как  это  могло  произойти 
в  Америке,  когда  Карузо  приехал  туда  уже  более   чем   знаменитым,   его 
с нетерпением  ждали  импресарио,  а  коллеги,  особенно  сопрано,  сгорали  от 
любопытства! 
    Фильм завершается печальной сценой: герой сражен удушающим приступом  кашля 
с кровью. Эта сцена, видимо, должна была  завершить  и  жизнь  артиста,  полную 
трудностей и лишений. И здесь авторы фильма путают  Карузо  с  каким-то  другим 
тенором,  может  быть  с  Гайяре,  у  которого  однажды  в  Испании  лопнул  от 
чрезмерного напряжения сосуд или связка; а может быть, с  Лаблашем,  с  которым 
однажды случилось нечто подобное в той же стране. 
    Как уже говорилось, Энрико Карузо последний раз  выступал  в  Метрополитен-
опера с большим трудом, когда был уже серьезно болен. Недуг медленно подтачивал 
его здоровье и привел затем к смерти. Но он никогда не находился в  том  жалком 
состоянии, в каком его представили зрителям в фильме. 
    Существует  и  другой  фильм  -  уже  итальянский,   посвященный  искусству 
Карузо, - "Легенда об одном голосе". Артист,  исполнявший  роль  Карузо,  имеет 
очень мало сходства с ним, а Марио дель Монако, дублировавший пение артиста, не 
передал красоты и очарования "голоса, ставшего легендой". 


          Соперники
    Более тридцати лет назад, сразу после кончины великого Карузо,  и в Италии, 
и в Америке делались попытки поставить  знак  равенства  между  ним  и  другими 
тенорами. Подобной пропагандой занимались определенные круги  с  коммерческими, 
рекламными целями. Это  были  бесполезные  и  вредные  сравнения.  Они  рождали 
у начинающего артиста иллюзии, приводившие к зазнайству. 
    Первой жертвой такой рекламы стал Альдо Онето из Генуи.  Он  пел  в  Парме, 
и генуэзские газеты стали возносить  его  как  преемника  Карузо.  Это  вселило 
в него такую важность, что он стал избегать даже  друзей.  Но  через  несколько 
лет, после потери своего красивого, многообещающего голоса, ему  не  оставалось 
ничего иного, как превратиться в  театрального  импресарио.  Другие  же  певцы, 
подражатели Карузо, оставались до конца столь же  посредственными,  какими  они 
были в самом начале. О них быстро забывали. 
    Затем появились ди Стефано, Марио Ланца,  Марио  дель  Монако  и,  наконец, 
Даниэле Бариони из Феррары. Последний выступал  по  радио  и  телевидению,  был 
превознесен как преемник Карузо. Напрасные мечтания! 
    Нередко то там, то здесь  можно  слышать  о  появлении  нового  подражателя 
Карузо, причем с  ним  сравнивают  даже  посредственных  исполнителей  песенок. 
В наши дни это стало манией. Хочется спросить: неужели сейчас даже  в  Италии - 
стране оперы и песен - среди великих артистов  теряют  чувство  меры,  сущности 
вещей, подлинный художественный вкус? Не  отдают  себе  отчета  в  том,  каково 
значение и качество некоторых исполнителей? 
    Возвратимся, однако, к временам Карузо. Кто же были те певцы, с которыми он 
честно соревновался? Каким был в то время оперный театр в Италии и Европе? 
    В то время, когда Карузо  был  начинающим  певцом,  в  Италии  существовало 
официально зарегистрированных в специальном артистическом альбоме  460 сопрано, 
150 меццо-сопрано, 360  теноров  первого  класса,  200  баритонов,  150  басов, 
170  дирижеров  оркестра,  800  хореографов,   балерин,   танцоров,   мимистов, 
160 известных композиторов. Кроме того, оставались незарегистрированными  около 
900 артистов, выступавших вместе со знаменитыми певцами во всех театрах  Европы 
и Америки. Они также жаждали славы, хотя и рассматривались  как  певцы  второго 
класса. Сегодня они наверняка считались бы первокласснейшими... 
    В  течение  пяти  лет,  даже  больше,  певец  из  Санта  Лючии  должен  был 
конкурировать со знаменитыми тенорами. Часто его ожидали разочарования,  потому 
что и тенора, и сопрано, и  баритоны,  и  басы  того  времени  были  настоящими 
художниками. Прежде чем  выйти  на  сцену,  они  месяцами  изучали  даже  самые 
маленькие  роли  со  всеми   нюансами,   жестами   и   самыми,   казалось   бы, 
незначительными мизансценами. А как они  следили  за  голосом,  за  каждым  его 
оттенком!
    Как уже говорилось, Карузо получил  первое  признание  в  Милане,  выступая 
в "Сельской чести" и "Арлезианке" с такими  большими  артистами,  как  Франсей, 
Риччи де Пас, Пазини, Фриджотти, Аристи; а в  "Федоре" - с  Джеммой  Беллинчони 
и баритоном Менотти. Потом он пел в Ла Скала  и  других  итальянских,  а  также 
зарубежных театрах. 
    Из 360 теноров первого класса  только  44  считались  знаменитыми:  Джакомо 
Арно, Аугусто Бальдоне, Эрнесто Колли, Луиджи Корацца, Франческо Дадда,  Эмилио 
де Марки, Ион Димитреску, Энрико Джаннини, Фьорелло Жиро,  Эван Горга,  Рафаэле 
Грани, Луиджи Инноченти, Карло Ланфреди, Акилле Матассини,  Джузеппе Русситано, 
Америго Стампанони, Иво Дзаккари, Пьетро Дзени, Альфредо Дзонги, Джузеппе Эмар, 
Алессандро Бончи, Джузеппе  Боргатти,  Энрико  Кастальди,  Фернандо  де  Лючиа, 
Джованни  Дзенателло,  Руджеро  Демария,  Ян  де  Решке,  Эжен  Дюро,   Умберто 
Франческони, Эудженио Галли, Антонио Гамбарделла, Франсиско Гранадос,  Риккардо 
ла Роза, Родольфо Лонгоне, Риккардо  Лоре,  Анджело  Мазини,  Массимо  Массими, 
Карло Монти, Джерардо Перес,  Джероламо  Пиккалуга,  Руджеро  Рандаччо,  Луиджи 
Розати, Франческо Таманьо, Владимиро Вассилли, Ичильо Каллейа. 
    Этот список я мог бы продолжить, перечисляя знаменитых баритонов,  во главе 
которых стоял прославленный Титта Руффо. 
    У каждого из артистов была своя театральная история. Каждый из них  обладал 
сценическим обаянием, каждый считался мастером в своем репертуаре, был  окружен 
толпой поклонников. Театры строили свои сезоны на  именах  знаменитых  певцов - 
того или иного  сопрано,  тенора  или  баритона.  Это  была  плеяда  прекрасных 
артистов, наводнивших все театры мира. 
    А как требовательны были журналисты того времени! Огонь критики направлялся 
против того или другого артиста. И горе  тому,  кто  сфальшивит,  ошибется  или 
потеряет  чувство  меры.  На  другой  же  день  на  него   обрушивалась   армия 
безжалостных и жестоких журналистов. 
    Критик Ф. Ламберти предупреждал:  "Нередко  срываются  певцы  и  с  хорошим 
верхним регистром. Подбадриваемые одобрительными аплодисментами,  они позволяют 
себе  расточать  безмерную  щедрость  там,  где  композитор  требует   экономии 
музыкальных красок. Это одна из причин и  потери  голоса,  и  упадка  искусства 
пения вообще". Ему вторит Э. Эшман-Дюмур: "Потеря чувства меры создает на сцене 
карикатуру.  Будьте  естественными  и  правдивыми.   Только  так  вы  заставите 
трепетать сердца". 
    "Без экспрессии не было  бы  больших  певцов.  Но  экспрессия  должна  быть 
неподдельной, без паясничества, она - душа артиста", - пишет Ф. Ж. Фетис. 
    И наконец, авторитетный критик Энрико делле Седие говорит: "Певец,  который 
заботится  только  о  том,  чтобы  пропеть  ноты,  никогда  не  поймет   мыслей 
композитора и поэта. Он не сможет придать  фразе  необходимую  выразительность, 
если он не изучил и не вскрыл  посредством  глубокого  анализа  ее  внутреннего 
смысла". 
    В наши дни было бы иллюзией искать подобных  артистов.  Мы  переживаем  все 
растущий упадок оперного искусства. Артисты разучились даже подражать.  Исканий 
в этой области мало, стремление к настоящему мастерству  ослабло.  Может  быть, 
и сегодня могли бы быть серьезные артисты. Но быстрый успех и большие заработки 
превалируют над искусством. Слава и богатство сильнее скромности  и  стремления 
учиться. 
    Несомненно, у великого Карузо будет еще много  подражателей.  Их  поддержит 
пропаганда нового искусства, заинтересованная в новых именах,  которым она даст 
славу. Может быть, родится новый Вагнер,  Верди  или  Пуччини,  когда  вернется 
славная эпоха театра и итальянской  песни  со  своими  Сальваторе  ди  Джакомо, 
Франческо Паоло Тости, Либеро Бовио, Джованни Капурро, Николой Валентс, Эдоардо 
Скарфольо, Эрнесто де Куртисом, Марио Коста, Эвемеро Нарделла,  Энрико де Лева, 
Эмануэле Нутиле, Габриэле д'Аннунцио; может быть,  тогда появятся новые великие 
артисты, подобные тем, которыми гордится история итальянского театра.  Но будет 
ли другой Карузо? 
    Еще и еще раз хочется напомнить всем  любителям  безответственной  рекламы, 
чтобы, провозглашая имя нового  подражателя  великого  певца,  они  каждый  раз 
вспоминали бы о нем и воздерживались бы от нелепых сравнений. 
    Техническая уверенность,  вдохновение,  глубокое  проникновение  в  образ - 
таков был стиль Карузо. В течение всей своей творческой  жизни  он  непрерывным 
трудом утверждал силу и авторитет своей личности, а вместе с тем день  ото  дня 
крепло  его  великое  дарование,  обезоружившее   самую   враждебную   критику, 
заставившее ее выражать удивление и  восхищение.  Но  больше  всего  привлекали 
в Карузо  простота,  искренность  и  порядочность.  Артист  глубоко  чувствовал 
поэзию, слово, он пел во  всю  мощь  своих  эмоций:  плакал,  молился,  мечтал, 
восставал против несправедливости; голос его звучал то звонко  и  повелительно, 
то задумчиво и мечтательно.  Вот  в  чем  секрет  его  необыкновенного  успеха, 
заключавшийся еще и в обладании чувством меры, красоты и искренности.  Радость, 
муки, страсть героев, даже те чувства, которые только подразумевались или  были 
едва  намечены  композитором,  Карузо   делал   выпуклыми,   сверкающими,   как 
драгоценные жемчужины.  Все  это  вызывало  чувство  удовлетворения,  сердечной 
благодарности, которые не забывались долго после того, как  переставал  звучать 
его волшебный голос и пустел театр. 
    Для нас Карузо - могучее, последнее эхо голосов великих певцов всех времен, 
плод постоянного, неустанного формирования.  Его  рождение  и  взлет  произошли 
в тот период, когда искусство пения  и  сам  оперный  театр  начали  переживать 
упадок. Карузо выступил борцом за бель канто  и  итальянскую  школу  пения.  Он 
соединил в своем искусстве достижения предшествовавших артистов и открыл  новые 
пути для будущего поколения певцов. 


          Запись голоса Карузо
    Голос Карузо запечатлен на грампластинках, которые много раз переписывались 
и в настоящее время дают лишь бледное представление об искусстве  певца.  Голос 
его обладал волшебной силой и проникновенностью, согревал сердца и  вызывал  их 
трепет. 
    К сожалению, в дошедших до нас записях  нет  и  следа  подлинного  величия. 
В  этом  виноваты  и  техника  записи,  находившаяся  тогда  у  своих  истоков, 
и постоянные переписывания пластинок. И  тем  не  менее  тот,  кто  внимательно 
прослушает старую пластинку, сможет насладиться красотами бель канто,  услышать 
"слезу", которая была характерна для голоса  Карузо.  Его  выразительный  голос 
с особым металлическим отзвуком единодушно считали самым красивым на земле. 
    И сейчас можно посоветовать прослушать такие записи, как "Гимн Гарибальди", 
"Колокола  Сан  Джусто",  "Прощание  в  Неаполе",   "Санта  Лючия"   и   другие 
неаполитанские песни. Удачны  записи  "О  мое  солнце"  и  "Фуникулú  фуникулá" 
(особенно второй части песен). И наоборот, оперные арии записаны с техническими 
дефектами. Только некоторые из них, например арию  Канио  из  "Паяцев"  и  арию 
Лионеля из оперы "Марта", можно слушать с удовольствием.  В  Америке  и  поныне 
ревниво хранят сто лучших пластинок, напетых Карузо, которые прослушиваются раз 
в году - в годовщину его смерти. И в других странах,  в  том  числе  в  Италии, 
2 августа по радио передают записи голоса Карузо, чтобы почтить память артиста. 
И каждый раз он  как  бы  бросает  вызов  времени:  звучит  по-прежнему  высоко 
и прекрасно, остается человечным и недосягаемым, как мечта. На одних пластинках 
Карузо записан  соло,  на  других  -  с  Фрэнсис Девис  или  Луизой  Тетрацини, 
с баритонами Джузеппе де Лука и Титта Руффо. 
    В  настоящее  время  существуют  звукозаписывающие   аппараты,   обладающие 
удивительной способностью создавать иллюзию подлинного звучания голоса.  "Когда 
я слушаю Карузо,  Джильи  или  Скипа,  -  говорит  один  из  поклонников  новой 
техники, - мне кажется, будто я нахожусь в зале - так  четко  звучит  и  голос, 
и оркестр". 
    Таким образом, при  помощи  новой,  высокочувствительной  аппаратуры  можно 
услышать величайших артистов прошлого без ощутимых дефектов  записи.  Будем  же 
надеяться, что тщательная, кропотливая работа воссоздаст голоса великих певцов. 
    Однажды я искал оригинальные пластинки Карузо  (у  таких  пластинок  запись 
только на одной стороне). В старых музыкальных магазинах мне  удалось  отыскать 
несколько  таких  записей.  Я  сразу  же  купил  их.  И,  несмотря  на  большую 
изношенность от чрезмерного проигрывания, слушал их с большим удовольствием. 
    Как-то на одной из улиц Пезаро я  случайно  зашел  в  музыкальный  магазин, 
больше напоминавший антикварный. За прилавком сидел  старик  лет  восьмидесяти, 
с белой окладистой бородой и беретом на  голове.  У  него  был  вид  собирателя 
древностей. Я вошел и спросил какую-нибудь старую пластинку известного оперного 
певца. 
    Старик посмотрел на меня с интересом,  поднялся и сделал несколько шагов по 
магазину. 
    - Кое-что у меня  есть, - он  знаком  предложил  подождать  и  поднялся  по 
винтовой лестнице на второй этаж, в ветхое, запыленное хранилище. Я слышал, как 
он что-то передвигал и шарил над моей головой. Прошло несколько минут. Движение 
наверху не прекращалось. Казалось, что  он  перекладывает  бревна,  передвигает 
стулья или что-то другое, не знаю что именно, но тяжелое.  Я устал от ожидания, 
когда наконец услыхал: 
    - Нашел! 
    Мне вспомнилось историческое восклицание Архимеда. Я приблизился к винтовой 
лестнице, чтобы помочь ему сойти. Старик держал под мышкой маленький запыленный 
ящичек с пластинками. Он спускался так же медленно, как  и  поднимался,  и  без 
моей помощи подошел к прилавку, стер пыль с ящика, открыл его и вынул несколько 
больших  старых  пластинок.  Я  сразу  же  узнал  по  формату  то,  что  искал. 
Действительно, это были две пластинки Бончи и одна Карузо.  Выбрав  последнюю - 
арию Рудольфа "Холодная ручонка..." из "Богемы", я попросил  старика  проиграть 
пластинку и сказал, что обязательно куплю ее, если  запись  хорошая.  При  этом 
я старался, конечно, не проявлять особенной заинтересованности. 
    На мою просьбу старик ответил лукавой  улыбкой.  Затем  он  завел  огромный 
граммофон и сказал: 
    - Этот граммофон немецкий, у него особая мембрана. 
    Пластинка закружилась, и голос Карузо, мягкий  и  всепоглощающий,  зазвенел 
в старом магазине. У дверей лавки останавливались прохожие. 
    Это была большая находка. Проигрывалась пластинка на совершенном  аппарате. 
Четко слышалось дыхание тенора, его  голос  взлетал,  парил  в  высоте,  в  нем 
ощущались приливы радости и горечи, одиночества и гордости. 
    А старик покачивал головой в такт музыке,  смотрел  на  быстро  вращающийся 
диск и удовлетворенно улыбался.  Когда  же  все  кончилось,  он  посмотрел  мне 
в глаза, как бы ожидая моей оценки. 
    - Мне кажется, неплохо, - произнес я. 
    - Вот именно, - спокойно согласился старик. 
    - Могу я приобрести ее? 
    - Что?! - озабоченно воскликнул он. 
    - Мне хотелось бы купить ее, если цена не слишком высока. 
    - Оставьте, это... 
    Ответ его задел меня. 
    - Послушайте, - сказал я, - здесь действительно  музыкальный  магазин,  или 
я ошибаюсь? 
    - В этом магазине продается все, что вы видите, но пластинку  Карузо  я  не 
продам и за миллион. 
    - О-о! Вы заставили меня потерять столько времени. 
    - Сожалею, - сказал старик все с той же  лукавой  улыбкой,  -  но  это  был 
оригинальный голос Карузо. Такое случается ведь не каждый день. 
    Что было делать... Я попрощался с ним и вышел,  по  дороге  проклиная  его. 
А ныне, по прошествии  двадцати  лет,  я  с  благоговением  вспоминаю  славного 
старика из Пезаро, знавшего истинный толк в вещах. Он был прав. 
    В наши дни пластинки Карузо (оригинальные, а  не  репродуцированные)  найти 
так же трудно, как редкие марки и монеты. И когда нам  приходится  слышать  его 
записи по радио, то  это  не  что  иное,  как  много  раз  переписанный  голос, 
к которому уже позже был добавлен большой оркестр. В  действительности  же,  за 
исключением  самых  последних  записей   неаполитанских   песен,   Карузо   пел 
в грамстудии в сопровождении фортепиано. 
    Никто не хочет терять голоса  Карузо.  Его  удел  жить  окруженным  любовью 
почитателей оперной музыки.  Дома  звукозаписи  работают  над  переозвучиванием 
пластинок Карузо. Недавно одно из самых крупных таких учреждений, RCA Italiana, 
выпустило долгоиграющие пластинки со многими произведениями в  его  исполнении, 
пытаясь  устранить  дефекты  старых  записей  и  не  менее  серьезные  дефекты, 
вызванные изношенностью пластинок. Интересно привести в  этой  связи  сообщение 
RCA Italiana, в котором говорится о важных технических находках: 
    "Записи Энрико Карузо произвели на нас глубокое впечатление. Мы с волнением 
слушали знаменитый голос в сопровождении необычного  звучания  инструментальных 
ансамблей или фортепиано. Это объясняется не плохим  исполнением,  а  тем,  что 
в то время при записи на фонографе обращали внимание лишь на  звучание  голоса. 
Средства звукозаписи были  тогда  очень  скромными,  главной  задачей  являлось 
записать голос Карузо. Именно вокалисты сделали пятьдесят лет назад  популярным 
"фонограф", как неточно называли тогда аппарат звукозаписи. Запись того времени 
не ставила перед собой цель познакомить слушателей с  тонкостями  симфонической 
или камерной музыки. Лишь голоса, способные  разбивать  стаканы  на  расстоянии 
(говорили, что стакан лопался  от  голоса  Карузо),  представляли  интерес  для 
звукозаписи. 
    Но, несмотря на все  недостатки  старых  записей,  пластинки  Карузо  имеют 
большую документальную ценность. Ведь нам важно прежде всего знать,  каким  был 
голос великого артиста, а современные перезаписи, сделанные на  основе  старых, 
вполне  удовлетворительны.  Трудно  поверить,  что  записи  Карузо,   сделанные 
в начале нашего века, были многочисленными. Но и того, что дошло до нас,  более 
чем достаточно, чтобы составить представление о певце. При этом  оно  не  будет 
очень отличаться от того, какое было у современников. 
    Любителям музыки интересно будет узнать, что  в  настоящее  время  выпущено 
шесть долгоиграющих пластинок (на 45 оборотов),  на  которых  записано  большое 
количество музыкальных  произведений  в  исполнении  Карузо.  Это  своего  рода 
небольшая антология его огромного репертуара. Она включает отрывки из  "Тоски", 
"Богемы", "Манон" Пуччини, "Риголетто",  "Силы  судьбы",  "Трубадура",  "Аиды", 
"Макбета" Верди, "Марты" Флотова,  "Ксеркса"  Генделя,  "Кармен"  и  "Искателей 
жемчуга" Бизе и знаменитые  песни  того  времени:  "Светящееся  окно",  "О  мое 
солнце", "Летняя луна", "Выйди к морю".  Все это - блестящий  опыт  современной 
техники звукозаписи,  которая  помогла  свести  к  минимуму  шумы  оригинальных 
пластинок. Об аккомпанементе  уже  говорилось  вначале.  Он  достаточен,  чтобы 
поддержать  великолепие  голоса.  Дикция  певца  может   показаться   несколько 
архаичной,  но  голос,  вне  всяких  сомнений,  -  блистательный  оргáн.  Новые 
пластинки ярко свидетельствуют об этом". 
    Искусство Карузо, представленное даже старыми пластинками, ярко, возвышенно 
и изящно. Как он отличается от многих современных певцов, как  возвышается  над 
ними, несмотря на различное качество звукозаписи! Когда слушаешь голос  Карузо, 
кажется, что сливаешься с ним. Голос расцветает многообразием оттенков, живет и 
трепещет в совершенном слиянии страстей, контрастов, лирических и драматических 
переживаний... Но дух Карузо повелевает голосом.  Это  чувствуешь  даже  тогда, 
когда слушаешь изношенные, стертые грампластинки. Господство духа над голосом - 
одно из главных достоинств артиста. Примером может служить его исполнение фразы 
"Не говори о  смерти  мне,  не  мучь  меня  тоскою..."  в  партии  Альфреда  из 
последнего  акта  "Травиаты".   Разумеется,   одной   музыкальной   фразой   не 
охарактеризуешь сущность артиста. Но этот пример говорит о том, что  певец  жил 
музыкой и ее содержанием. Эта фраза прославила Станьо. Но не знаю,  что  сказал 
бы великий певец из Палермо, если бы услышал ее в исполнении Карузо. 
    Приведем  несколько  других  примеров.  Интерпретация   Карузо   знаменитой 
неаполитанской песни "Неблагодарное сердце" особенно характерна:  слова  звучат 
ярко, чувство достигает высочайшего лиризма, звуки тонут  в  красочном  ореоле. 
Карузо молитвенно поет: "Core, core ingrato"  ("Сердце, сердце неблагодарное"). 
Звук  фа  сначала  полуоткрыт,  потом  звучит  с  грустным   оттенком,   льется 
неторопливо, затем сила его растет, выражая всю глубину скорби. Повторение этой 
фразы  производит  огромное  впечатление,   свидетельствует   об   удивительном 
мастерстве артиста. Сотни и сотни находок отличают исполнение певца и  в  опере 
"Манон", и в "Риголетто", и в "Сельской чести"... Много находок в арии  Лионеля 
из оперы "Марта". В "Паяцах" грусть, тоска  и  удивительно  искреннее  рыдание, 
звучащее в финале первого действия,  вызывали восхищение зрителей и критиков во 
всех странах. (Этот финал существует и в  старой  записи.)  Имитировать  Карузо 
здесь просто невозможно. Нет слов, которые могли бы описать все смятение чувств 
и блестящее сочетание звуков, льющихся из волшебного горла Карузо. 
    В арии "A te, o cara" ("Тебе,  о  дорогая")  из  оперы  "Пуритане"  Беллини 
в исполнении Карузо предстает перед нами таким  нежно-идиллическим,  каким  его 
только можно себе представить. Дело не в изменении музыкального текста (как это 
некоторые ошибочно считают), а в том, что  Карузо  сумел  исполнить  свою  роль 
с подлинным вдохновением и  возвышенной  выразительностью.  Напрасно  мы  будем 
искать подобное исполнение у других известных певцов, живших до и после Карузо. 
Карузо достигает ни с чем не сравнимой силы в выражении и передаче человеческой 
любви и скорби. Если в  арии  "Spirito gentile"  ("Нежное созданье")  из  оперы 
"Фаворитка" и к арии Неморино из второго акта оперы "Любовный напиток" у Карузо 
были  великие  и  достойные  соперники  в  лице  Станьо  и  Бончи,   являвшиеся 
выдающимися мастерами и в некоторых других  операх,  то  в  арии  "Tu che a Dio 
spiegasti l'ali" ("Ты, которая раскрыла...") из оперы "Лючия"  ему  не  страшны 
никакие соперники. В его пении  ощущались  горечь,  неослабевающее  напряжение, 
мучительные спазмы, лирическая задушевность. 
    В концертах Карузо преображался. Он становился спокойнее, строже. Пение его 
было исполнено то светлой грусти, то сокрушительных порывов. И в  этой  области 
искусства  он  был  ищущим  художником,  но,  казалось,  никогда  не  оставался 
удовлетворенным.  Может  быть,  здесь,  и  только  здесь,  он   позволял   себе 
эксперименты. Тогда-то и рождались эффекты, так поражавшие не только  зрителей, 
но и самих оркестрантов, эффекты, которые он находил в тайниках своего высокого 
мастерства. 
    Вызывает   улыбку   утверждение   некоторых   музыкальных   критиков,   что 
интерпретация образа - исключительная привилегия дирижера, но никак не артиста. 
Дирижер - тоже истолкователь намерений  автора  произведения.  И  он,  и  певец 
раскрывают художественный образ. Но их художественные результаты определяются и 
глубиной чувств, заложенных в произведении, и талантом и  душевными  качествами 
исполнителя. 
    Джакомо Пуччини, услышавший Карузо впервые в Торре дель Лаго в  1901  году, 
обнял его и в порыве энтузиазма воскликнул: "Ты  послан  самим  богом!"  Карузо 
встретился с Пуччини случайно. Композитор готовил спектакль "Тоски" в  Ливорно. 
Он хотел пригласить группу певцов,  которая  с  большим  успехом  выступила  на 
премьере "Тоски" в римском театре Костанци 14 января 1900 года. Однако дирекция 
театра и издатель Рикорди ответили Пуччини,  что  это  невозможно,  потому  что 
тенор де  Марки  выехал  на  гастроли  в  Южную  Америку.  Они  предложили  ему 
прослушать молодого неаполитанца, который  в  ту  пору  был  свободен.  Глубоко 
веривший в тенора де Марки, Пуччини нехотя  принял  предложение;  он  пригласил 
Карузо на свою виллу в Торре дель  Лаго.  Достаточно  было  Карузо  спеть  арию 
Каварадосси  ("Тайная  гармония"),  чтобы  на  всю   жизнь   завоевать   сердце 
требовательного и чуткого маэстро. 
    Старый виолончелист Джузеппе де Меа,  несколько  лет  игравший  в  оркестре 
Метрополитен-опера во времена Карузо, прослушав у меня дома в  Генуе  несколько 
пластинок великого певца, сказал с глубоким вздохом: "Возродите нам Карузо хотя 
бы в  той  степени,  в  какой  это  в  состоянии  сделать  современная  техника 
звукозаписи, и мы навсегда заставим умолкнуть всех певцов!" 
    Страницы этой книги не претендуют  на  то,  чтобы  исчерпать  материалы  об 
искусстве Карузо, о его жизни артиста и певца. О нем еще не сказано  последнего 
слова.  Но,  не  боясь  показаться  нескромным,  хочу  заметить,   что  в  ходе 
повествования, хотя  я  иногда  и  увлекался,  мне  все-таки  удалось  показать 
значение творчества Карузо,  рассказать  о  его  большом  сердце,  несравненном 
очаровании его голоса, подчеркнуть историческую важность его  нового  понимания 
оперы. Карузо, несомненно, величайший тенор, какого  когда-либо  знала  история 
оперного театра. 

_______________________________________________________________________________




     Оперы, в которых пел Энрико Карузо
    Альфано Франко: "Принц Зилах", "Тень Дон-Жуана". 
    Аутери-Мандзокки Сальваторе: "Граф Глейхен". 
    Беллини Винченцо: "Пират", "Бианка и Фернандо",  "Пуритане",  "Сомнамбула", 
"Норма". 
    Бизе Жорж: "Кармен", "Искатели жемчуга". 
    Бойто Арриго: "Мефистофель". 
    Боттезини Джованни: "Эро и Леандро". 
    Буччери Джанни: "Марьедда". 
    Вагнер Рихард: "Лоэнгрин". 
    Вебер Карл-Мариа: "Оберон". 
    Верди  Джузеппе:   "Эрнани",   "Макбет",   "Луиза   Миллер",   "Риголетто", 
"Трубадур", "Травиата", "Сицилийская вечерня",  "Бал-маскарад",  "Сила судьбы", 
"Дон Карлос", "Аида", "Отелло", "Фальстаф". 
    Галеви Жак: "Дочь кардинала". 
    Глюк Христоф: "Федра", "Орфей". 
    Гуно Шарль: "Фауст". 
    Дебюсси Клод: "Пеллеас и Мелизанда". 
    Дзандонаи Риккардо: "Франческа да Римини". 
    Де Джойа Никола: "Неаполитанский карнавал". 
    Джордано Умберто: "Плохая жизнь", "Андре Шенье", "Федора", "Сибирь". 
    Доницетти Гаэтано:  "Лукреция Борджиа",  "Лючия ди Ламермур",  "Фаворитка", 
"Любовный напиток". 
    Каталани Альфредо: "Адмега", "Валли". 
    Леонкавалло Руджеро: "Паяцы", "Богема", "Заза". 
    Масканьи Пьетро: "Сельская честь", "Друг Фриц", "Ирис",  "Маски",  "Изабо", 
"Маленький Марат". 
    Массне Жюль: "Манон", "Таис", "Вертер", "Наваррка". 
    Мейербер Джакомо: "Гугеноты", "Африканка". 
    Наполитано Даниэле: "Тайный пророк". 
    Понкьелли Амилькаре: "Джоконда". 
    Пуччини Джакомо:  "Манон Леско",  "Богема",  "Тоска",  "Мадам  Баттерфляй", 
"Девушка с Запада". 
    Россини Джоаккино: "Танкред", "Отелло", "Вильгельм Телль". 
    Сен-Сане Камиль: "Самсон и Далила". 
    Себастьяни Арриго: "У святого Франческо". 
    Спонтини Гаспаре: "Мильтон". 
    Тома Амбруаз: "Миньон". 
    Флотов Фридрих: "Марта". 
    Форнари Винченцо: "Драма во время сбора винограда". 
    Франкетти Альберто: "Христофор Колумб", "Синьор де Пурсаньяк", "Германия". 
    Шарпантье Гюстав: "Луиза". 
    Чилеа Франческо: "Арлезианка", "Адриенна Лекуврер". 

    Карузо  исполнял  также   камерные   произведения,   романсы   композиторов 
XIX - начала XX века, религиозные гимны (например, "Ave Maria" Гуно и Шуберта), 
патриотические  гимны  (особенно  он  любил  "Гимн  Гарибальди"   и   "Колокола 
Сан Джусто"). Кроме того, Карузо пел отрывки по крайней  мере  из  тридцати  не 
названных выше опер. 




     Перечень любимых песен Энрико Карузо
    "А Марекьяре"              слова Сальваторе ди Джакомо, музыка Ф. П. Тости, 
                                 1886.
    "Больше не смотрите на     слова  Фердинандо   Руссо,   музыка   Сальваторе 
       меня"                     Гамбарделла, 1905. 
    "Вернись в мае"            слова Винченцо Руссо,  музыка  Эдоардо ди Капуа, 
                                 1900. 
    "Вернись в Сорренто"       слова   Джована  Баттисты  де  Куртиса,   музыка 
                                 Эрнесто де Куртиса, 1904. 
    "Голубка то сядет, то      слова и музыка Никколо Пиччини, 1764. 
       взлетит" 
    "Гуапариа"                 слова  Либеро  Бовио,  музыка  Родольфо  Фальво, 
                                 1914. 
    "Далекая Санта Лючия"      слова и музыка Э. А. Марио, 1919. 
    "Дорогая малютка"          слова Либеро Бовио, музыка Гаэтано Лама, 1918. 
    "Дорогая мама"             слова Э. А. Марио, музыка Рафаэле Сегре, 1904. 
    "Здравствуй, Мария!"       слова и музыка Э. А. Марио, 1916. 
    "Золотые кудри"            слова   Паскуале  Чинквеграна,   музыка  Эдоардо 
                                 ди Капуа, 1887. 
    "Золотые нити"             слова   Джованни   Капурро,   музыка   Франческо 
                                 Буонджованни, 1915. 
    "Играй, гитара"            слова Либеро Бовио,  музыка  Эрнесто де Куртиса, 
                                 1913. 
    "Искусство солнца"         слова   Джузеппе  Капальдо,   музыка  Сальваторе 
                                 Гамбарделла, 1908. 
    "Какой был сильный         слова и  музыка Армандо Джилла, 1918. 
       дождь" 
    "Какой ты у мамы"          слова   Джузеппе  Капальдо,   музыка  Сальваторо 
                                 Гамбарделла.
    "Карулú"                   слова Сальваторе ди Джакомо, музыка Марио Коста, 
                                 1885. 
    "Когда заходит солнце"     слова   Фердинандо  Руссо,   музыка   Сальваторе 
                                 Гамбарделла, 1911. 
    "Когда он - мальчишка"     слова Рокко Гальдьери,  музыка Эвемеро Нарделла, 
                                 1914. 
    "Легенда о Пьяве"          слова и музыка Э. А. Марио, 1916. 
    "Летает и поет"            слова   Паскуале  Чинквеграна,   музыка   Николы 
                                 Валенте, 1915. 
    "Любовь женщины"           слова  Э. А.  Марио,  музыка  Эвемеро  Нарделла, 
                                 1908. 
    "Любовь пастушки"          слова  Либеро  Бовио,  музыка  Эмануэле  Нутиле, 
                                 1913.
    "Люблю тебя крепко"        слова Рафаэле Сакко,  музыка  Гаэтано Доницетти, 
                                 1835. 
    "Майская пора"             слова Сальваторе ди Джакомо, музыка Марио Коста, 
                                 1885. 
    "Маленькая моя"            слова Фердинандо Руссо, музыка Винченцо Валенте, 
                                 1907. 
    "Мама, что ты хочешь       слова Фердинандо Руссо,  музыка Эмануэле Нутиле, 
       узнать"                   1909. 
    "Мандолина у моря"         слова   Аньелло   Калифано,   музыка   Франческо 
                                 Буонджованни. 
    "Микельамма"               приписывается Сальватору Роза, 1600. 
    "Море поет"                слова Либеро Бовио, музыка Гаэтано Лама, 1919. 
    "Неаполитанская            слова Сальваторе ди Джакомо, музыка Марио Коста, 
       серенада"                 1896. 
    "Неблагодарное сердце"     слова  Риккардо  Кодиферро,   музыка  Сальваторе 
                                 Кардилло, 1911. 
    "Новая луна"               слова Сальваторе ди Джакомо, музыка Марио Коста, 
                                 1887. 
    "Ночные голоса"            слова   Эдоардо   Николарди,    музыка   Эрнесто 
                                 де Куртиса, 1904. 
    "Ночь на море"             слова Винченцо Руссо,  музыка  Эдоардо ди Капуа, 
                                 1901. 
    "О Маренарьелло"           слова  Дженнаро  Оттавьяни,   музыка  Сальваторе 
                                 Гамбарделла, 1893. 
    "О Мария, Мари"            слова Винченцо Руссо,  музыка  Эдоардо ди Капуа, 
                                 1899. 
    "О мое солнце"             слова Джованни Капурро, музыка Эдоардо ди Капуа, 
                                 1898. 
    "Она заставляет            слова Эрнесто Муроло, музыка Эрнесто де Куртиса, 
       любить"                   1911. 
    "Песня о Неаполе"          слова Либеро Бовио,  музыка  Эрнесто де Куртиса, 
                                 1912. 
    "Поднимись"                слова  Фердинандо  Руссо,  музыка  Марио  Коста, 
                                 1887. 
    "Поет Неаполь"             слова Либеро Бовио,  музыка  Эрнесто Тальяферри, 
                                 1915. 
    "Пой мне"                  слова Либеро Бовио,  музыка  Эрнесто де Куртиса, 
                                 1909. 
    "Принцесса"                слова Либеро Бовио, музыка Гаэтано Лама, 1917. 
    "Прощай, Кармела"          слова  Аньелло Калифано,  музыка  Энрико Каннио, 
                                 1902. 
    "Прощание в Неаполе"       песня Теодоро Коттрау, середина XIX века. 
    "Роза Рузелла"             слова  Паскуале  Чинквеграна,   музыка  Винченцо 
                                 ди Кьяра, 1903. 
    "Ротик"                    слова Габриэле д'Аннунцио,  музыка  Ф. П. Тости, 
                                 1904. 
    "Санта Лючия"              слова Теодоро Коттрау,  музыка Энрико Коссовича, 
                                 1858. 
    "Светящееся окно"          текст     народный     (сицилийский),     музыка 
                                 приписывается Беллини. 
    "Серенада в Позиллипо"     слова Фердинандо Руссо,  музыка  Николы Валенте, 
                                 1915. 
    "Серенада в Сорренто"      слова   Аньелло  Калифано,   музыка   Сальваторе 
                                 Гамбарделла, 1907. 
    "Серенада роз"             слова Винченцо Руссо,  музыка  Эдоардо ди Капуа, 
                                 1909. 
    "Сказал я солнцу"          слова Артуро Манчини,  музыка Джузеппе Капальдо, 
                                 1914. 
    "Скалистый Позиллипо"      слова   Эрнесто   Муроло,    музыка   Сальваторе 
                                 Гамбарделла, 1904. 
    "Скуницио"                 слова   Джованни   Капурро,   музыка   Франческо 
                                 Буонджованни, 1906. 
    "Солдат"                   слова  Либеро Бовио,  музыка  Эвемеро  Нарделла, 
                                 1909. 
    "Спи, Карме"               слова  и  музыка  Джована Баттисты  де  Куртиса, 
                                 1892. 
    "Ты забыла Неаполь"        слова Эрнесто Муроло,  музыка  Эвемеро Нарделла, 
                                 1912. 
    "Ты не плачешь"            слова Либеро Бовио,  музыка  Эрнесто де Куртиса, 
                                 1915. 
    "Французская брошь"        слова  Сальваторе  ди  Джакомо,   музыка  Энрико 
                                 де Лева, 1888. 
    "Фуникулú фуникулá"        слова Пеппино Турко, музыка Луиджи Денца, 1880. 
    "Хороша, ах, как           слова и музыка Армандо Джилла, 1919. 
       хороша!"
    "Хочу тебя поцеловать"     слова Винченцо Руссо,  музыка  Эдоардо ди Капуа, 
                                 1900. 
    "Чашка кофе"               слова   Джузеппе   Капальдо,   музыка   Витторио 
                                 Фоссоне, 1918. 




     Список сочинений Энрико Карузо
    "Старые времена" (песня, слова и музыка Э. Карузо), Нью-Йорк, 1904. 
    "Серенада" (песня  в  неаполитанском  стиле,  слова  и  музыка  Э. Карузо), 
       Нью-Йорк, 1906.
    "Сладостные муки" (романс, написанный  в  сотрудничестве  с  Р. Бартелеми), 
       Нью-Йорк, 1906. 

    Автокарикатуры Карузо. Нью-Йорк, 1906. 

    Различные  карикатуры  Карузо  печатались  в   еженедельнике   "La  Follia" 
(Нью-Йорк, 1906-1908), а затем перепечатывались различными издательствами в США 
и других странах. 




     Список использованной литературы о Карузо
    Грасси Д. Новый тенор (G. Grassi. Il  nuovo  tenore),  журнал  "La frusta", 
Салерно, 1897. 
    Вагенман Й. Г. Энрико Карузо и проблема голосообразования (J. H. Wagenmann. 
Enriko Caruso und das Problem der Stimmbildung), Альтенбург, 1911. 
    Флинт М. X. Карузо и его  искусство  (M. H. Flint.  Caruso  and  his  Art), 
Нью-Йорк, 1917. 
    Беллинчони Д. Я и сцена (G. Bellincioni.  Jo  e  il  palcoscenico),  Милан, 
1920. 
    Кэй П. У. Р.  (в  сотрудничестве   с   Бруно  Дзирато).   Биография  Карузо 
(P. U. R.  K e y.  Enrico Caruso. Biography), Бостон, 1922. 
    Фучито С. и Бейер Б. Й.  Карузо и искусство пения  (S. Fucito, B. J. Beyer. 
Caruso and the Art of Singing), Нью-Йорк, 1922.
    Леднер Е.  Воспоминания  о  Карузо  (E. Ledner.  Erinnerungen  an  Caruso), 
Ганновер, Лейпциг, 1922. 
    Беккер П. Звук и Эрос (P. Bekker. Klang und Eros) Стоккарда, Берлин, 1922. 
    Биланчони Г.  Голос Карузо  (G. Bilancioni.  La  voce  di  Caruso),  журнал 
"Revista medica", Генуя, 1923. 
    Биланчони Г. На крыльях песни  (G. Bilancioni. Sull'ali del canto),  журнал 
"Revista medica", Генуя, 1924. 
    Марафьоти П. М.  Карузо  и  его  метод  звукообразования  (P. M. Marafioti. 
Caruso's Method of voice Production), Лондон, 1925. 
    Мельба Н. Мелодии и воспоминания (N. Melba. Melodies and Memoires), Лондон, 
1925. 
    Карузо Д.  и  Годда Т.  Крылья  песни.  История  Карузо  (D. B. Caruso  and 
T. Goddart. Wings of Song. The Story of Caruso), Лондон, 1928. 
    Армин К.  Голос Карузо и проблема постановки голоса  (C. Armin. E. Caruso's 
Stimme und ihr Verhältnis zum Stauprinzip), Берлин, 1929. 
    Торторелли В. Грамзаписи Карузо (V. Tortorelli. Ricordo di Caruso),  журнал 
"Fiorenza", Флоренция, 1931. 
    Карелли А. Эмма Карелли (A. Carelli. Emma Carelli), Рим, 1932. 
    Литвин Ф. Моя жизнь и мое искусство  (F. Litvinne.  Ma  vie  et  mon  art), 
Париж, 1933. 
    Кавальери Л. Мои истины (L. Cavalieri. Le mie verità), Рим, 1934. 
    Руффо Т. Моя парабола (Titta Ruffo. La mia parabola), Милан, 1937.
    Альда Ф. Мужчина, женщина  и  тенора  (F. Alda.  Men,  women  and  tenors), 
Бостон, 1937. 
    Леман Л. Крылья песни (L. Lehmann. Wings of Song), Лондон, 1938. 
    Даспуро Н. Энрико Карузо (N. Daspuro. Enrico Caruso), Милан, 1938. 
    Тисс Ф.  Романтическая  история  Карузо  (F. Thiess.  Storia  romanzata  di 
Caruso), 1-е изд.: "Neapolitanische Legende", 1942 (на нем. яз.)  и  "Il tenore 
di Trapani" (на итал. яз.); 2-изд.: "Caruso in Sorrent", 1945. 
    Карузо Д. Энрико Карузо. Его жизнь и смерть  (D. Caruso. Enrico Caruso. His 
Life and Death), Нью-Йорк, 1945. 
    Штеен Г. Волшебный голос Карузо покроил мир (H. Steen. Caruso's cine Stimme 
erobert die Welt), Эссен, 1946. 
    Леваи Б. Фантастическая жизнь Карузо (Levai Barat. La  via  fantastigue  de 
Caruso), Париж, 1946. 
    Гара Э.  Карузо. История одного эмигранта  (E. Gara.  Caruso. Storia di una 
emigrante), Милан, 1947. 
    Ибарра Т. Р. Карузо  -  человек  Неаполя  и  золотой  голос  (T. R. Ibarra. 
Caruso, the Man of Naples and the voice of Gold), Нью-Йорк, 1953. 
    Колодин И. История театра Метрополитен-опера, 1883 - 1950  (I. Colodin. The 
Story of the Metropolitan Opera 1883 - 1950), Нью-Йорк, 1953. 
    Артьери Д. Фуникулú фуникулá (G. Artieri. Funiculí Funiculá), Милан, 1958. 
    Мональди Д. Знаменитые певцы (G. Monaldi. Cantanti celebri), Рим, без даты. 

    Кроме  указанной  литературы,  в  книге   приведены   отрывки   из   статей 
и воспоминаний других современников Карузо,  помещенные  в  различных  газетах, 
еженедельниках  и  ежегодниках   (например,  "La  Follia",  "Cronache  musicale 
italiana", "Alba", "Il Secolo", "Teatro lirico", "Rivista musicale italiana").

_______________________________________________________________________________

     Комментарии

    1. Постеджатори  -  мальчики-подростки  из  бедных  неаполитанских   семей, 
зарабатывающие  пением  и  игрой  на  гитаре  на  набережной  и  улицах  города 
(прим. перев.).

    2. Пьедигротта - один из кварталов Неаполя (прим. перев.).

    3. Возможно, имеется в виду "Венеция и Неаполь".

    4. Имеется в виду гражданское учебное заведение при церкви, где преподавали 
монахи (прим. перев.).

    5. В  самых  авторитетных  энциклопедиях  указано,   что   Карузо   родился 
25-26-27 февраля. Сам же Карузо говорил, что родился в день святой  Маттии,  то 
есть 24 февраля.

    6. Псевдоним Джованни Гаэта.

    7. "Fenesta ca lucive" ("Светящееся окно") - волнующая песня, написанная на 
стихи сицилийского поэта. Опубликована в Неаполе в 1854 году М. Паолелла.

    8. Комендаторе  -  титул,  который  присваивается  в  итальянских   городах 
почетным гражданам (прим. перев.).

    9. 1848 года (прим. перев.).

    10. Песня, написанная неизвестным заключенным. 

    11. Эрнест Николá - французский певец (1834 - 1898), известный в Италии под 
фамилией Николини.

    12. Миланские драматические актеры.

    13. Монако (monaco)  -  по-итальянски  -  монах, отсюда  -  монашек  (прим. 
перев.).

    14. Вермишель с моллюсками - любимое кушанье неаполитанцев (прим. перев.).

    15. Gino  M o n a l d i.  Cantanti celebri. Roma, "Nuova Antologia".

    16. Леон Баттиста Альберти (1404 - 1472) - выдающийся литератор, архитектор 
и гуманист. 

    17. Сын Джулио Рикорди. 

    18. Журнал "Selezione"  (на  итальянском  языке),  Нью-Йорк,  июль - август 
1957 года.

    19. E.  C a r u s o.   Come bisogna cantare.   London,   New   York,   1908 
(2-е изд. 1912).

    20. Настоящее имя - Бартоломео Пагано, портовый грузчик из Генуи; благодаря 
редкой красоте, гигантскому  росту  и  физической  силе  стал  одним  из  самых 
популярных актеров немого кино (прим. перев.).

    21. Настоящее имя - Джованни де Кандиа.

    22. "Далекая Санта Лючия"  -  песня  итальянских   эмигрантов,   написанная 
Э. А. Марио незадолго до этого события. 

    23. N.  D a s p u r o. Memorie postume. Изд. Sonzogno, Milano, 1938. 

    24. Giovanni  A r t i e r i.  Funiculí Funiculá. Longanesi editore, Milano, 
1958.

    25. "A fior di labro" (итал.) - почти не раскрывая рта (прим. перев.).

    26. Речь идет о Джильи (прим. перев.).

    27. В СССР он шел под названием "Молодой Карузо" (прим. перев.). 

    28. Псевдоним певицы Франс Альда. 

    29. Итальянское отделение американской радиокорпорации.

_______________________________________________________________________________

    Подготовка текста - Лукьян Поворотов